Ознакомительная версия.
– Круто! – восхитился Баюн.
– Да какие у вас такие великие замыслы имеются?! – возопил Хаванагила.
– А замысел у меня один: объединенными силами восстановить вертикаль власти на Северном Кавказе.
О море в Гаграх, о пальмы в Гаграх!
Кто побывал, тот не забудет никогда.
Мой взор ласкает и восхищает,
И на горах весной и летом снег всегда.
Будите Лолитку!
Кот разбудил ее. Я коротко разобъяснил Лолите мои намерения. Она как-то не совсем прочухала мой гениальный план. Но я ей сказал, что сам обливаю сердце кровью, но ведь не для себя, а для державы. Раньше думай о Родине, а потом о себе.
– Так ты что, Мишенька, и целовать ее будешь?
– Так ведь без любви, детка! А это не считается.
– И любить ее тоже будешь без любви?
– Какая на хрен любовь?!! Обычная деловая пистонизация. Во имя Отчизны.
– Понимаю, понимаю... – но как-то затосковала.
И я, оставив Лолитку на попечение Хаванагилы до окончательного замирения Кавказа, пустил вскачь моего верного коня, в Берлине пересел на коня компании «Бритиш Эйрвейз» и вскорости оказался в Лондоне, где жена моя, аглицкая принцесса, ждала меня для брачного совокупления во имя Родины. А там, глядишь, восстановим вертикаль власти на Северном Кавказе. А там, глядишь, договорюсь с Америкой, сдамся Китаю и стану императором Всемирной Российской империи Мих Цзэлаем. (Работает голова! Ух, работает!) Всех ждет мир и благодать!
Только вот зря аглицкая принцесса целовала и ласкала меня. Фаллос мой, пенис мой, услада дев русских, никак на аглицкую принцессу не реагировал. И не мог реагировать, потому что кот Баюн все перепутал. Оказывается, аглицкая принцесса хотела не под Россию в моем лице лечь, а Россию в моем лице под Англию положить, на что фаллос мой, пенис мой, услада дев русских, пойти никак не мог.
Сначала мне начистила рожу палата лордов, а потом надрала задницу палата общин. (Таки не уберег я ее.) А потом Королевский суд экстрадировал меня обратно в Путиславль, хотя никто моей выдачи не требовал. И по прошествии нескольких месяцев я вернулся в Путиславль. Прямо на какую-то свадьбу.
– What is? – спросил я начищенной рожей.
– Да свадьбу гуляем, батюшка, – ответил мне из-под стола какой-то боярин.
– Who is женится? – спросил я.
– Князь Михайло Липскеровский на княжне Лолите Путиславльской, – ответил боярин и заснул.
Я так и сел на надранную задницу. Сел и восхитился. Велик народ, несколько месяцев гуляющий свадьбу без жениха и невесты.
– А где Лолита? – спросил я у объявившегося Хаванагилы.
– Так в монастырь ушла. Куда ж ей без тебя, батюшка...
– В какой монастырь?
– Да в Астраханский. Но постриг пока не приняла. Торопись, батюшка.
И я поторопился. Кликнул Конька-Горбунка, вскочил на него, взвыл от боли, попав надранной задницей прямо на горб, взлетел выше облаков, летел недолго и небыстро приземлился у Астраханского женского монастыря. Монастырь уже догорал. И скоро на его месте осталась только груда камней...
– Что произошло? – спросил я у Хаванагилы.
– Степан Тимофеевич с казаками волю сюдое дать пришли. А воля, она без грабежей, пожаров и убийств не обходится.
– А монастырь при чем? Сестры Христовы при чем?
– А казаки Стенькины, притомившись от убийств и грабежей, чуть развлечься решили. Монашек как есть всех, от игуменьи престарелой до девчонок-послушниц, снасильничали, а потом в их САМОЕ бутыли с порохом затолкали и порох этот самый подожгли. Шутники. А там и монастырь подожгли. Хорошо погуляли! А потом покаялись, и попик ихний каждому отпущение грехов дал. Такие вот дела.
Да... Дела и впрямь такие... Как-то так получается, что всякая пакость в мире с именем Божьим совершается. Князь Святополк, перекрестившись, велел прирезать будущих святых – князей Бориса и Глеба. Католики жгли протестантов и православных на местного значения крестовых походах. Никониане с крестом в руках жгли старообрядцев с тем же крестом. И наконец, на ременных пряжках солдат вермахта было выгравировано «Gott mit Uns». И ложились они под почти русские кресты. Ну да ладно, не мной сказано: «Мне отмщенье... Каждому воздам... По делам их судить буду...» Ты уж разберись с ними, Господи...
– Так что, Лолиты больше нет? – спросил я Хаванагилу.
– Есть, Михаил Федорович, есть... Как не быть... Если бы ее не было, то и в путь от «Черного квадрата» не имело смысла отправляться. Ибо у каждого начала пути должен быть конец. Логический. Во всяком случае, для реальности, в которой мы с вами существуем. А реальность такова, что для книги, в которой эта реальность имеет место быть, маловато страниц для обеспечения рентабельности предприятия. Так что Лолита жива. Мать игуменья, предчувствуя гибель монастыря, отправила ее по градам и весям собирать денежку на восстановление монастыря.
– Не понял. Откуда игуменья могла знать, что монастырь сожгут?
– А в России монастыри перманентно жгут и перманентно восстанавливают. Так что, Михаил Федорович, в путь...
И я опять пошел. По дороге. По пути.
– Сидят два чувака и спорят, что было раньше: курица или яйцо. Мильон лет бодаются, а на самом деле вопрос ясен. Курица. Переходим к доказательствам. Их два. Первое – от противного. Если первым появилось яйцо, то кто его будет высиживать? Курицы нет. Инкубатора нет. И из яйца курица уж никак не получится. Только яичница. Второе доказательство построено на аналогии, доказательстве не исчерпывающем, но кое-как все же. Кто появился раньше: Ева или ее сын Авель? Что за глупости вы спрашиваете? Раньше появился Адам. Потом Ева. И только потом Авель.
Так что раньше Господь в безграничной мудрости своей сотворил петуха, потом курицу, и только потом появилось яйцо. Потому что без петуха яиц быть не может! Так же как и петуха без яиц.
Иван Грозный шарашит своего сына Ивана по голове. Не по злобе шарашит, а из-за упрямства недоросля. Сколько раз было говорено: «Столица нашей Родины не Санкт-Петербург, а Москва». Так нет, надо было спорить. Вот и пришлось поучить. Ну, переборщил немного... Ну, не рассчитал маненечко... Так все мы люди, все мы человеки. К тому же есть еще один сын. Так что есть еще один Рюрикович. А там как-нибудь дотянем до Романовых. А для защиты рубежей Царства Московского стрелецкое войско учудим.
Мы с молодым преображенцем князем Иваном из боковой ветви князей Нарышкиных возвращались из Сергиева Посада, куда ездили по поручению молодого царя. Я, устало развалившись в седле, потягивал из серебряной сулеи старый медок, варить который так горазды тамошние монахи. А молодой князь сопровождал меня, чтобы уберечь от царевых недругов, всяко готовых напакостить моему делу, а то и лишить меня живота. И хоть я и отправлялся в Посад втайне, но соглядатаев на родине моей всегда было в достатке. Особливо в наше время, когда обостряется классовая борьба. Когда всяк обыватель любого роду и чину готов настучать на ближнего, чтобы свою шкуру спасти. Али по корыстному побуждению, али по злобе, али чтобы свою верность новой вере таким паскудством обозначить. И стоял, стоит и будет стоять стук по всей Руси великой. А я волю царя сполнял, хотя и придерживался двуперстия. Но в нашем роду долг исстари ставили допрежь веры. А тут и не вера даже, а не шибко понятная свара меж своих православных. Хотя сейчас уж и не поймешь, кто православный, кто римской веры держится, а кто, как царский дьяк по иностранным делам, и вовсе из жидов, но царское дело исполнял справно. Так что попервоначалу молодой царь сквозь пальцы смотрел на эти споры меж славян, доводя до ума свою главную задачу – жила бы страна родная, и нету других забот. Но это я отвлекся. Я торопился, чтобы, вернувшись в город и доложив по начальству о выполнении задачи и сдав казначею авансовый отчет, рвануть в Стрелецкую слободу, где меня дожидалась люба моя, младшая дочь стрелецкого головы Лолита. Чтобы договориться наконец о свадьбе и зажить с ней своим домом.
Управившись с делами, я сел на своего иноходца, уже заскучавшего без меня в царских конюшнях, и галопом спустился из Кремля в Стрелецкую слободу. Рукоятью кнута постучал в ворота тестя мово будущего. Окошко в воротах приоткрылось, потом закрылось, створки ворот без скрипа растворились, и Хаванагила взял под уздцы моего иноходца. Я спешился, обнял Хаванагилу и поспешил в избу. Горница была пуста, хотя стол к ужину уже накрыт. Из людей никого не видно. Оно и понятно, все семейство на службе в домовой церкви, так как всем семейством ушли в раскол и, как говорил отец семейства, держались древлего благочестия.
Я хотел было смочить пересохшее в ожидании Лолиты горло, но на столе, окромя квасов, взваров да молодых неперебродивших медов, ничего не было. И хоть я по дедовым обычаям пью помалу, с устатку мне требовалось чего покрепче. И тут гнусавый голос попика, отца Варсонофия, стих, и все вышли из молельни. Голова крепко обнял меня, матушка Ефросинья расцеловала, малыя братья моей Лолиты повисли на мне, пытаясь вытащить из ножен старинную татарскую саблю, добытую моим пращуром при взятии Казани. И только краса моя застыла в отдалении, опустив голову и сложив на невеликой груди руки в неведомой мне зябкости.
Ознакомительная версия.
