— Дай ему еще!
Али замахнулся, чтобы дать еще, но не успел. Сейид подставил ногу и сильным ударом в грудь опрокинул навзничь своего противника. Оседлав Али, он начал его бить куда попало. Али успел схватиться за карман галлябеи Сейида и сильным рывком разорвал пополам. Сейид вконец разозлился, особенно от сознания того, что ему достанется от отца за разорванную галлябею. Печальные мысли настолько его увлекли, что он забыл о противнике. Тот не стал ждать, быстро встал на ноги и ринулся на Сейида. Сейид в мгновение ока схватил Али за шею, наклонил его голову немного вперед и сильно ударил лбом в лицо. «Русский» удар удался на славу, вызвал восхищение наблюдавших за дракой ребят. Но противникам это не доставило никакого удовольствия. В голове Али зашумело. Ему было не до восторгов. Сейид же мог одним ударом закончить сражение в свою пользу, но он увидел, как из носа Али льется кровь. Почувствовав это, Али заорал:
— Ах ты, собачий сын! Что ж ты со мной сделал?
Ребята поняли, что положение осложняется и им нужно что-то предпринять решительное. Хариша схватил Али за руку.
— Пойдем к трубе, я вымою тебе лицо.
— Да ты не бойся, Али. Это пустяки. Я позавчера тоже разбил себе нос. И, как видишь, ничего не случилось, — сказал Зейн.
Всю злость с Сейида как рукой сняло. Наоборот, ему стало жаль противника и он испугался того, что, может быть, сильно поранил Али. Сейид сразу забыл все — и разорванную галлябею, и беле. Он взял своего противника за руку и повел к трубе с водой. Приложив губы к трубе, Сейид подсосал воду и начал пригоршнями лить ее на лицо Али. Считая себя специалистом в подобных ситуациях, Зейн посоветовал:
— Али, сядь на камень и запрокинь голову.
Печальное положение Али не оставляло ему ничего другого, как следовать советам приятелей, которые окружили его, поливая лицо водой. Скоро кровь перестала течь. Тогда Хариша сказал со смехом:
— Все в порядке, ребята. Все обошлось как нельзя лучше! Слава аллаху, что так сошло. Хоть «русский» удар и оказался отменным, все же никто не умер!
— Ну, и хватит, — сказал Зейн. — Поцелуйте друг друга и оставайтесь приятелями.
Так как Сейид чувствовал себя виноватым, он взял Али за голову, поцеловал и примирительно сказал:
— Прости уж, Али, я это нечаянно.
— Чего там, — сказал Али со слезами на глазах, — давай я тебя поцелую.
Приятели помирились, но разорванная галлябея тяжелым камнем легла на сердце Сейида. Как он покажется дома в таком виде? Тогда Мастарейн сообразил:
— Так ведь иголка, которой мы зашивали мяч, с нами. Я сейчас принесу нитку, и все будет в порядке.
Через несколько минут Сейид снял свою галлябею. Мастарейн уселся на камень и стал быстро ее зашивать. Ребята внимательно следили за починкой.
Солнце уже садилось за горизонт, темнота заволакивала улицу. Абдалла сказал:
— Уже ночь на дворе, айда по домам! — И все пошли. Остались лишь Хариша и Абдалла, который вдруг вспомнил, что его послали за покупкой. Он быстро побежал в лавку.
Сейид и Али вошли в дом. Первый спросил:
— Ты на меня не обижаешься?
— Да что ты? Считай, что ничего не было.
Спустя немного, Али опять спрашивает:
— А что ты скажешь о своей галлябее?
— Что скажу? Зацепился за гвоздь или что-нибудь в этом роде. Во всяком случае, она хорошо зашита. А ночью вряд ли кто увидит. Я не буду ждать отца и лягу спать. Ну, а завтра что аллах подскажет!
Двор дома, слабо освещавшийся фонарем, висящим над лестницей, был пуст. Его дневные обитатели — два гуся и коза — отсутствовали. Умм Амина с помощью Закии, дочери аль-Хишта, которая во всем ей помогает, завела их в дом.
Наши приятели мирно расстались во дворе. Али поднялся к себе наверх, насвистывая песенку. Сейид толкнул ногой полуоткрытую дверь, ведущую домой, и вошел в небольшую прихожую, пол которой был покрыт тряпьем, обозначающим ковры. Вся обстановка прихожей состояла из полуразвалившейся грязной тахты да деревянной скамейки, на которой стоял керосиновый: фонарь, слабо освещавший соседние комнатушки. На стенах были развешаны бумажные плакаты с изречениями из корана.
Сейид осмотрел прихожую, разыскивая свою бабку Умм Амину. Не увидев ее, он засунул два пальца в рот и свистнул. Этого ему показалось мало, и он громко крикнул:
— Бабушка Умм Амина, где ты?
И тут он увидел ее, распростертую на молитвенном коврике. Она читала вечернюю молитву, беспрерывно повторяя: «Салям алейкум, салям алейкум!»
Сейид решил, что приветствие обращено к нему, и ответил:
— Ваалейкум салям, благословение и молитва аллаха! Ты еще замаливаешь свои прегрешения? И что же это были за грехи? Неужели ты была грешницей?
Старушка тяжело поднялась, свернула коврик. Ее лицо озарила добрая улыбка. Она сказала в ответ:
— Что ты так шумишь, озорник? И не стыдно тебе? Ведь люди спят, им нужно хорошо отдохнуть от дневных забот.
С деланным раскаянием Сейид отвечал:
— Ты обиделась на меня, госпожа моя? Правда, есть за что. Дай я поцелую тебе руку.
Он взял руку бабушки, но она притянула внука к себе, нежно обняла его и со смехом сказала:
— Разве на тебя можно обижаться?! Что будешь ужинать?
— А что у тебя есть?
— Чечевичная похлебка, которую дала нам твоя тетка Умм Али, немного сыру и арбуз.
— А похлебка с жареным луком?
— Ну, конечно.
— А я не люблю жареного лука.
— Так выбери его!
— И похлебку я терпеть не могу!
— Тогда поешь сыру и арбуза.
— А ничего другого нет?
— Чего тебе еще? Может быть, чего-нибудь поджарить?
— Не надо.
— Послушай, внучек, сходи к Закие, попроси у нее немного муки и примус, а я сделаю тебе оладьи.
— Маслин хочется.
— Вечно ты споришь со мной. Я говорю тебе правый, а ты мне — левый, я тебе — черный, а ты — белый. На-ка вот тебе полпиастра и ступай купи себе что хочешь.
Старушка засунула руку за пазуху, вытащила оттуда платок, в который было завязано несколько монет, и одну из них дала внуку. Парнишка схватил монету, стремглав выбежал на улицу и устремился к бакалейной лавке Шеха.
— Дядя Шеха, дай мне на три миллима[9] маслин, на миллим — карамели и на миллим — арбузных семечек.
Шеха не успел протянуть руку за маслинами, как услышал:
— Послушай, что я тебе скажу. Маслин хватит и на миллим. На другой миллим дай лучше земляных орехов.
И только Шеха попытался выполнить требование своего клиента, Сейид снова крикнул ему:
— А почем у тебя палка сахарного тростника? — и он показал на связку, стоявшую недалеко от прилавка.
— Два миллима, — ответил с раздражением бакалейщик.
— А по миллиму есть?
— Как не быть.
— Тогда сделаем так: ты мне дашь на миллим маслин, а на остальные четыре — сахарного тростника, арбузных семечек, земляных орехов и карамели.
— У меня нет маслин ценой в миллим.
— Это как же так нет?
— Если я говорю нет, значит, нет таких маслин.
— А почему ты не продаешь маслин по миллиму ценой? Раз есть за два миллима, то должны быть и за один. Раздели двухмиллимовую монету пополам и получишь два отдельных миллима. Разве это так сложно?
— Не морочь мне голову. Раз я сказал нет — значит, нет. Ты меня, надеюсь, понимаешь?
— Не шуми. Обойдусь без маслин. Дай тогда леденец.
Собрав покупки, Сейид быстро побежал домой; войдя во двор, он кликнул бабушку:
— Послушай, Умм Амина!
А та сидела на тряпичном пуфе в прихожей, прислонившись к разваливающейся тахте. По обыкновению она была погружена в море печальных мыслей. Из этого состояния ее мог вывести только внук. Никто, кроме Сейида, не мог заставить ожить ее душу, светиться лицо.
— Ты что, внучек?
— Посмотри, что я принес!
— Что бы это могло быть?
— Целую кучу всякой всячины. Ты сможешь и поесть, и пососать, и полущить. И все это за каких-то полпиастра!
— Что ты сказал, что?
— На, потрогай. Можешь поесть земляных орехов, пососать леденец и сахарный тростник, полущить арбузных семечек. И все это богатство я купил за полпиастра.
— Пустые все слова говоришь, внук. Ты принес маслин, которыми хотел поужинать, или нет?
— Конечно, нет.
— Так чем же ты будешь ужинать?
— А что у тебя есть?
— Опять двадцать пять! Я же тебе уже сказала, что есть похлебка, сыр и арбуз. Ты сказал, что тебе все это не нравится. Поэтому ты пошел за маслинами.
— Э, да ладно. Поем что есть. Похлебку, арбуз — мне все равно.
— Бог тебе судья! Вместо того, чтобы покупать бесполезные вещи, ты мог бы сэкономить монетку. Всяк так и скажет тебе. Да что говорить — сама виновата, что дала тебе денег.
— Велики деньги!
— Ну, да ладно, что пропало — того не вернешь.
