В а л е н т и н а. У него деловое свидание в одиннадцать часов.
М а р и. Ах, вот что. Создается впечатление, что мне придется окончательно проснуться. Оракул, принесите, пожалуйста, мой кофе!
Валентина нервно ходит по комнате.
Ты что-то нервничаешь сегодня.
В а л е н т и н а. У меня большие неприятности.
М а р и. А! Пройдет.
В а л е н т и н а. Как ты легко к этому относишься!
М а р и. Я тебя знаю. Понимаешь, я устроена так, что я по жизни ползу, цепляясь за нее руками и ногами. В этом моя природа. А ты — скользишь, ты уже ребенком была такой. Ты не была красавицей, но ты — порхала. Я тогда мечтала быть такой же: тоже скользить, Я только потом поняла, что для меня, например, любить значило брать на себя, оберегать, ждать — тяжелые слова, рабочие, дело вые. Ах! Как я тебе завидовала.
В а л е н т и н а. Знаешь, я скользила и поскользнулась.
М а р и. Возможно. Но когда тебе было двенадцать лет и ты играла в саду с полосатым котенком, Валентина, ты была сама поэзия. Какая нежность к тебе захлестывала мое сердце! Благодаря тебе уже в пятнадцать лет я знала, что такое материнское чувство.
В а л е н т и н а. Как мы радостно жили!
М а р и. Когда тебе было десять лет, мне исполнилось восемнадцать.
Жизнь уже касалась меня. Я начинала чувствовать дыхание мужчин, к одним меня тянуло, другие меня отталкивали. Я стала покидать наш сад. Но, уходя на свидание, я оборачивалась и смотрела, как ты качаешься на качелях. И сердце мое разрывалось от счастья. Ты была само детство, Валентина.
В а л е н т и н а. Мари, ты любила многих мужчин?
М а р и. Нет. Одного.
В а л е н т и н а. Своего мужа?
М а р и. Нет, почему его? Мне повезло, я один раз встретила настоящего мужчину. И потом всю жизнь его любила. А кроме него — Сержа. Тебя, его и Сержа — в своей жизни я только вас троих и любила. Смешно, но так, да где же он, мой кофе?
В а л е н т и н а. Мари. Мари, я люблю Сержа.
М а р и (кричит). А! Я тебе не разрешаю.
В а л е н т и н а. Что ж, спасибо тебе!
М а р и. Я боюсь, что ты заставишь его страдать.
В а л е н т и н а. А может быть, он-меня.
М а р и, Кто из вас в один прекрасный день уедет в Монте-Карло?
Пауза.
В а л е н т и н а. Ты знала?
М а р и. догадалась. Эта роль — не твое амплуа. Когда тебе было восемь лет, ты уже смеялась над сыном садовника.
В а л е н т и н а. Послушай, но он же был такой глупый. Ты помнишь?..
М а р и. Помню. Но речь идет о Серже.
В а л е н т и н а. Мне… С Сержем все иначе.
М а р и. С Сержем — спи с ним, если хочешь, или, вернее, продолжай. Он молодой, сильный, он — красивый. Спи с ним. Но не больше.
В а л е н т и н а. На этот раз — больше.
М а р и. Что ж, значит в этот раз тебе не повезло. Или тогда открой ему правду.
В а л е н т и н а. Правду, правду, что вам всем далось это слово? Что за невыносимый запах у вашей правды? И вообще, что значит «правда» для меня?
М а р и. Правда для тебя — это то, что каждые полгода ты уходишь из дома с новым мужчиной.
В а л е н т и н а. А если не в этом моя правда?
М а р и. Ты живешь не среди поэтов и привидений. Ты живешь с мужем. И все, что ты ему причиняешь, — это для него правда, пусть даже ты с ней не считаешься. Пусть даже ты ведешь себя так, как будто тебе двенадцать лет. От куда твое знание любви, от кого? И если в твоем отношении к Сержу есть искрящиеся грани, не обязательно он вызвал их блеск, просто тебя другие давно научили так блестеть.
В а л е н т и н а. Замолчи.
М а р и. Нет, Что сделало из тебя прелестную любовницу и одно временно рассеянно-очаровательную женщину? — твое прошлое. Твоя способность видеть в жизни только одно и закрывать глаза на все остальное. Твои глаза, Валентина, открыты для удовольствий и зажмурены на то, что может им помешать. Например, на терзания Жан Лу.
В а л е н т и н а. Между вами договоренность.
М а р и. Существуют договоренности и между расистами и неграми, и между сильными и слабыми.
Пауза.
В а л е н т и н а (внезапно садится). Мне стыдно.
М а р и. Не преувеличивай. Стыдно чего?
В а л е н т и н а. Стыдно, что я оказалась за оградой нашего сада.
Пауза.
М а р и. Но как, скажи мне, как ты сделалась такой?
В а л е н т и в а. Ты не поймешь. Например, я — на берегу моря, с мужчиной, ему весело со мной, он смеется мне и смотрит на меня так особенно… Когда путешествуешь, по ночам все небо усеяно звездами.,.
М а р и. На берегу моря с тобой мог бы смеяться и Жан Лу.
В а л е в т и н а. Он и смеялся.
М а р и. Понимаю. Одного раза тебе достаточно.
В а л е в т и н а. Да нет. Я его очень люблю, уверяю тебя.
М а р и. Очень… Ты его любишь «очень». Как ловко служат тебе маленькие словечки. Они укрощают для тебя неукротимые глаголы. Ты «очень» любишь Жан Лу, ты в меня, наверно, «очень» любишь… Что сделало с грамматикой ваше поколение! А Серж? Как ты любишь его?
В а л е н т и н а (мягко). Именно его я просто люблю.
М а р и. Вот незадача! К тому же он, как ты знаешь, моложе тебя.
В а л е н т и н а. Да. На десять лет.
М а р и. На двенадцать. Я родила его в двадцать лет.
В а л е н т и н а. Как бы там ни было, если и ему скажу…
Пауза.
М а р и. Когда ты ему скажешь?
В а л е и т и в а. Жан Лу хочет, чтобы сегодня вечером.
М а р и. Я пойду куда-нибудь с моим нотариусом. Но, черт побери, где мой кофе? Оракул…
Входит О р а к у л. У него жалкий вид.
Что с моим кофе?
О р а к у л. Прошу мадам простить меня. Я не могу найти банку с кофе.
М а р и. Как? Я купила пятьдесят банок, без кофеина, с кофеи ном, бразильского, стерилизованного, гранулированного, не знаю какого еще!
О р а к у л. Вот именно. А эта фирма, мадам, проводит лотерею на мотоцикл.
М а р и. Господи, какой еще мотоцикл?
О р а к у л. Выигравший получает мотоцикл, но нужно отослать этикетки с банок… на них номера.
М а р и. Ну?
О р а к у л. А без этикеток все банки одинаковы, и, не изучив еще достаточно вкуса мадам, мне затруднительно определить...
М а р и. Значит, вы хотите сказать, что у меня теперь пятьдесят анонимных банок? Оракул, вы что, с ума сошли? Зачем вам мотоцикл? Ездить по воскресеньям загорать в лес?
О р а к у л. Мадам права. Мне надо было дождаться, пока банки опустеют.
Но в таких конкурсах быстрота решает все, знаете, какая конкуренция.
М а р и. Чем я прогневила небо? Мы еще продолжим этот раз говор, Оракул. Пока что принесите мне, что под руку попадется. Приготовьте кофе и для мадам, ей нужно под держать силы.
Оракул выходит.
В а л е н т и н а. Что скажет Серж?
М а р и. А вот этого, Валентина, я не могу тебе сказать. Представления не имею. Это железное поколение; они настоль ко безразличны ко всему, что если случайно они к чему-нибудь вдруг менее безразличны, это уже драма.
Ничего не поделаешь — страдать они считают неприличным.
В а л е н т и н а (мягко, почти мечтательно). Мне кажется, и я тоже буду страдать.
М а р и. Но впервые в жизни я ничем не смогу тебе помочь. И от этого я тоже буду страдать, Валентина.
В а л е н т и н а. Серж больше меня не захочет видеть. Я вернусь домой.
Жан Лу будет горевать больше обычного. Я начну подкупать Оракула и выспрашивать у него о том, что происходит у вас в доме. Он будет приезжать на своем мотоцикле ко мне на авеню Георга Пятого. Он станет моим Гермесом, моим упреком, моим сожалением. На рождество я подарю ему мерзкий бюст Бонапарта, который стоит у меня в вестибюле.
М а р и. Дурочка. Как бы мой сын ни возмущался, мы-то с тобой будем встречаться.
В а л е н т и н а. Но старое не вернется: ты меня станешь осуждать. Я больше не буду в нашем саду.
М а р и. Ты думаешь, мы вольны над своей памятью? Я всегда буду видеть тебя, Валентина, в саду с полосатым котенком. детство между двумя людьми хуже, чем тридцать лет супружеской жизни.
В а л е н т и н а. Мари, я несчастна.
М а р и. Да нет, нет. Чувствовать это — уже само по себе счастье.
Занавес
СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ
Та же декорация. На сцене Ж а н Л у и М а р и. Шесть часов вечера.
М а р и. Вы сочтете меня нескромной.
Жан Лу жестом возражает.
Впрочем, это не имеет значения. Вы, наверно, заметили, как в жизни тактичность легко переходит в эгоизм.
Ж а н Л у. Я в жизни ничего не замечал. У меня сложная профессия, с утра до вечера на грани между успехом и банкротством.
М а р и. Тем хуже. Сейчас нам не время обсуждать эти темы. дорогой Жан Лу, я знаю. В отношении Валентины.
Ж а н Л у. А! Вы знаете. И что вы об этом думаете?
М а р и. Боже мой… ну, что в последний раз вы вели себя как джентльмен.
Ж а н Л у. Но как половая тряпка в течение десяти лет — это вы имеете в виду?
М а р и. Совсем нет, я…
Ж а н Л у. Конечно, да, конечно, да. Если ваша жена вам изменяет, то вы становитесь либо посмешищем, если об этом не подозреваете, либо сообщником, если об этом знаете, либо неврастеником, если от этого страдаете. Все просто. да только мне все равно. Я — бедный Жан Лу… Ну и что?
