— Этого только еще не хватало!— сердитым басом проговорила Клавдия Васильевна Камерон, та самая пожилая учительница, которая целовала Таню на линейке.— Да если бы Ларионова все лето зубрила ваши логарифмы, еще не известно, чем бы это закончилось для бедного малыша...
И все с таким укором посмотрели на математичку, что та поежилась.
По мнению многих, ей постоянно вредила излишняя прямолинейность. Скажем, она считала, что кратчайшее расстояние между двумя точками в любом случае измеряется прямой. Это казалось ей вполне очевидным, и поэтому она часто попадала впросак.
— Я только говорю,— возразила она робко,— что мы недостаточно знаем своих учеников. И когда о такой средней, очень средней девочке вдруг начинают писать в газетах... Значит, мы чего-то в ней не заметили, что-то упустили...
— На вашем месте, Дина Гавриловна, я предпочла бы говорить только о себе, только о себе!— перебила ее Теренция Павловна, оскорбленно вскинув голову на гордой античной шее.— Лично для меня тут не было ничего неожиданного! Я всегда знала, у Тани отзывчивое сердце, прекрасная душа, и по-моему не одна я, а все мы это знали... За исключением разве что одной Дины Гавриловны!.. У Тани, конечно, были свои недостатки, но у кого их нет?..
Тут все заговорили, заспорили о Тане Ларионовой. Одни утверждали, что у нее ярко выраженные гуманитарные наклонности, другие — что наоборот, у Тани явно логический склад ума, третьи же доказывали, что она гармонически сочетает в себе и то, и другое, и все шумели, все горячились, кто-то даже намекнул, что если Таня слаба в математике, то надо еще разобраться, чья тут вина...
Но за Дину Гавриловну неожиданно вступился Эраст Георгиевич.
Ему, сказал Эраст Георгиевич, понятны чувства учителей, которые делают все возможное, чтобы глубже постичь своих учеников. Но ему понятно, и беспокойство Дины Гавриловны... Он это беспокойство понимает и разделяет... Да, разделяет...
Дина Гавриловна зарделась и похорошела от радости, а у Теренции Павловны вздрогнул в руке белый гладиолус, и она с несколько разочарованным видом опустила его к себе на колени.
Впрочем, Эраст Георгиевич не обратил на это внимания. Вся учительская заметила, как взгляд его туманноголубых глаз, прежде рассеянный, вдруг сосредоточился и вспыхнул грозным вдохновеньем... Все, что произошло дальше, могло показаться чем-то вроде свободной импровизации, вполне в духе импульсивной натуры Эраста Георгиевича, однако на самом деле то были обдуманные, выношенные мысли, которым последние события сообщили особенную остроту и накал.
Собственно, чтобы поделиться этими мыслями со своими коллегами, сказал Эраст Георгиевич, он и просил сегодня всех собраться на педсовет... Он крупными, стремительными шагами прошелся по притихшей, настороженно замолкшей учительской. Да, повторил он, ему знакома тревога Дины Гавриловны... Более того, ему не хотелось бы разрушать общую радость, но сам он далек, очень далек от того, чтобы считать этот день триумфом. Скорее напротив... Мы поменялись ролями с нашей ученицей Таней Ларионовой, и сегодня она преподала всем нам урок, жестокий урок... В чем смысл, в чем горькое значение этого урока?.. Будем откровенны, не станем щадить себя во имя истины, как бы тяжела она ни была...
Мы не намерены отвлекать внимание читателя описанием того, как встретили учителя столь обескураживающее вступление Эраста Георгиевича; отметим только, что физик Попов, который на педсоветах часто занимался ремонтом какого-нибудь карманного транзистора, даже он забыл на этот раз о транзисторе, хотя успел уже разобрать его и разложить перед собой в строгом порядке винтики, гаечки, проволочки и прочие замысловатые детали.
Истина же заключается в том, продолжал Эраст Георгиевич, что мы действительно до этого дня не знали Тани Ларионовой. Не знали, какое высокое благородство, какая самоотверженность таится в сердце этой скромной девочки. Но даже в том, что произошло сегодня, отнюдь не наша заслуга. Мы полностью обязаны этим газете, это она раскрыла нам глаза!..
Факт достаточно печальный, если даже он касается одного человека. Но разве речь идет лишь о Ларионовой? А остальные?.. К сожалению, сказал Эраст Георгиевич говоря о своих учениках, нам остается со вздохом повторить вслед за древними: мы знаем только то, что ничего не знаем...
— Но уж это слишком!..— вырвалось у Дины Гавриловны, которая не предполагала, чем обернутся в конце концов ее слова.
— И совсем не слишком,— возразила ей Теренция Павловна,— слушайте, когда вам говорят правду...
Эраст Георгиевич обрушил разящие удары на педагогику, которая пренебрегала личностью, грубо попирала индивидуальность и занималась тем, что сортировала учеников на сильных, средних и слабых. Этот метод, сказал, он, в лучшем случае годится для калибровки апельсинов, но не для воспитания нового человека. И он, этот метод, достался нам в наследство... Чему же нам радоваться? Какими достижениями гордиться?..
Густые вечерние сумерки уже вползали сквозь окна учительской, но никому не приходило в голову подняться и включить свет. Наоборот, все как будто в душе были довольны.
И однако, сказал Эраст Георгиевич, если он решился заговорить обо всем этом, то лишь ради того, чтобы яснее очертить грандиозные и блистательные перспективы, которые открываются перед школой № 13. Пример Ларионовой лишний раз доказывает, что в каждом из наших учеников таятся огромные неиспользованные возможности, могучая потенциальная энергия добра, как удачно сказано в очерке. Мы должны преобразовать эту энергию в активную, творческую силу. Только тогда произойдет коренной переворот в методах воспитания...
То, о чем говорил он теперь, все более и более воспламеняясь, было увлекательно, дерзко, захватывающе. Нужно создать некое нравственное зеркало, отражающее личность ученика. Увидев собственные достоинства и недостатки, ученик легко определит направление, по которому должно развиваться стремление к самосовершенствованию. Такие зеркала потребуются для каждого класса, в конечном итоге — для всей школы. Следовательно, мы вправе говорить о целой системе зеркал. Но что способно помочь нам в создании этой системы?..
Эраст Георгиевич едко высмеял так называемую интуицию. Что было бы, сказал он, руководись ею современная медицина — взамен рентгеновских аппаратов, электрокардиограмм, лабораторных исследований?.. Что было бы с астрономией, откажись она от электронных телескопов, от спектрального анализа и вычислительной техники?.. Но если, оперируя точными математическими методами, астроном проникает в глубины космоса, то кто помешает нам использовать те же методы применительно к ученику, который сидит от нас в двух шагах за партой?..
Грубо говоря, сказал Эраст Георгиевич, он предлагает разработать научно выверенную систему единиц, которая позволит в математической форме создать характеристику личности и коллектива. Пользуясь этой системой, окажется в пределах возможного выстроить, например, график поведения, начертить кривую добрых и дурных поступков. Тем самым принципиально изменится весь ход воспитательного процесса. В детях проснется дух неограниченной активности и инициативы. Творческие устремления приобретут небывалый размах и четкую цель. Возникает своеобразное соревнование между отдельными учениками, между звеньями, отрядами, классами. Система эта позволит подводить суммарный итог и делать доступным для общего внимания то, что раньше таилось подспудно...
Так, или приблизительно так, изложил свой проект Эраст Георгиевич.
В учительской уже давно вспыхнули трубчатые плафоны дневного света, а на лицах не осталось и следа того уныния, в которое погрузило всех траурное начало речи директора.
После выступления Эраста Георгиевича все ощутили, что дальше существовать по-прежнему просто немыслимо, что стыдно делать вид, будто бы в школе № 13 все так уж благополучно, стыдно успокаиваться и стоять на месте, когда во всех областях знаний и деятельности человечество стремительно движется вперед!..
Правда, как заметил, вероятно, и сам читатель, конец выступления Эраста Георгиевича вышел довольно-таки скомканным. Быть может, поэтому одним учителям представлялось, что в целом для них все ясно, а не ясны лишь кое-какие детали, тогда как другим были ясны детали, что же касается целого... Клавдия Васильевна Камерон молчала, как-то вся поникнув; не исключено, что она с грусть думала о годах, которые мешают ей постичь преимущества математических методов... Учительница биологии Виктория Николаевна, с бледным, нервным лицом, упорно дознавалась у физика Попова, как должен выглядеть график поведения, но тот уклончиво мычал, что-то подвинчивая транзисторе. У Дины Гавриловны тоже было какое-то растерянное, недоуменное выражение...
В общем, чем пристальней всматривался Эраст Георгиевич в своих коллег, тем яснее чувствовалось, что он рассчитывал на более единодушную поддержку. И, по сути, еще бы неизвестно, как обернулось дело, если бы не резкий, отрывистый, какой-то каркающий голос историка Рюрикова, который, сидя у окна, с явным недоверие слушал Эраста Георгиевича, нахохлясь и поджав тонки, сухие губы.
