— Вот какие чудеса бывают на свете. Будем голодать. А моя дочь с мужем, они соберут соседей и друзей и разнесут это телевидение по клочкам! Чтобы нас спасти!
А продавец булок и котлет вдруг завопил, как будто бы его ужалили:
— Принимаем также к оплате пустые кожаные мешки! Пустые! Без песка!
— Как же, — сказала бабушка ядовито. — Иди отсюда! Без песка! В этом песке, может быть, одна надежда!
Потом она добавила:
— А откуда знаешь, что там песок? Вы поняли, дорогие телезрители?
Все вдруг опустело, вокруг стоял искусственный лес. Только пованивало расплавленной пластмассой, как на свалке.
А точно, тут свалка!
Вот где они оказались в результате. Ну что же, и у каждой свалки бывают берега, подумала бабушка, собралась с силами и пустилась напролом.
Прижимая к себе кожаный мешок и загораживаясь локтями, бабушка в самых своих лучших одеждах пробиралась сквозь завалы искусственных елок.
Видимо, сюда их свозили многие годы. Праздники давно отгорели, отсветили, каждая из искусственных елок сослужила свою службу не один раз… Вокруг них сидели самые бедняки или бездетные, старенькие, одинокие, которым не по карману было покупать живые елки… Самые неприхотливые, запасливые и скуповатые. Но все-таки и им хотелось веселья, пусть дешевого. Вон на взлохмаченных, почерневших ветках висят ошметки сверкающей мишуры.
— А моль эту белую еще увижу — прихлопну, — сказала, воюя одной рукой с пыльными ветками, бабушка. — Чего я ее жалела? Это же моль!
Мишка бежал у самых ног, как собака: почуяла животина, что отставать нельзя.
В искусственном ельнике стемнело. Лес был бесконечным.
Бабушка не знала, что его придумал колдун Топор, а то, что придумано, не имеет ни конца ни края.
Через много времени бабушка, вся поцарапанная, сидела на прежнем месте на куче сваленных елок и говорила коту:
— Ты бы разведал, куда идти. А то слоняешься без толку, Миша. А ребенка надо кормить, вон, смотри, проголодался (и она погладила мешок). И неизвестно чем и неизвестно как.
Кот, однако, вспрыгнул ей на колени, умостился рядом с мешком и стал топтаться.
— Тебе бы все погреться, Миша. А я так устала. Что делать будем? За нами идет наблюдение, и что?
Вдруг она закричала:
— Добрые люди, помогите! — Она спихнула кота с колен и встала. — Мы ведь тут пропадаем! Ребенка похитили, а это уже не шутки! Я с мешком таскаюсь, а в нем больше пуда! Не ели и не пили ничего! Так и помереть недолго! Интересно будет смотреть, как мы постепенно станем подыхать, а? Они же специально сказали, что ничего с собой не брать! Мы и не взяли! И у меня ничего нету! Они, правда, предлагали гамбургер за драгоценные камни! А откуда у меня они? Ижумруды там, алмажи?
Тут бабушка запихнула жемчужину обратно за щеку и замолчала.
Может, они желали выяснить, есть ли у нее жемчуг. И ей специально предлагали такой обмен — гамбургер и воду за жемчужину.
Бабушке вдруг захотелось посмотреть, что за бусинка у нее осталась, как она выглядит, может, она волшебная вообще?
Баба Лена отвернулась, покатала ее во рту и, нагнувшись, аккуратно спровадила жемчужину в ладонь и быстро зажала кулак.
Однако жемчужина как-то выскользнула и упала.
Тут же, как бритва, сверкнула в полете белая бабочка, несясь наискосок мимо глаз.
А кот живо выставил лапку крючком, поймал бусинку, прыгнул в кучу елок и тут же уронил жемчужину. Сверкнул тонкий луч, направленный вверх.
— Куда? — завопила бабушка. — Мишка!
Но кот как-то ловко собрался в комок, дал свечу вверх, как за мухой, сиганул далеко в сторону — и пропал.
— Ай, ой!
Мотылек сгинул.
Бабушка бросилась в кучу елок, где пропал Мишка, стала его звать, вся исцарапалась со своим мешком, продираясь сквозь пластмассовые заросли, — и никакого результата.
Тогда она села и стала тяжело думать.
Кот не пропал, он исчез, подбросив жемчужинку. Значит, она и вправду непростая. Недаром ее хотели выманить. Наверно, кот уже сидит дома.
Она опустилась на четвереньки и стала искать вокруг себя. Подползала под пыльные, пахнущие химией отрепья, под палки, шарила по земле…
Хорошо, что почва такая сыпучая — на ней все отпечатывается, как на свежем снегу.
Бабушка зашагала на четвереньках, ища Мишкины следы.
На всякий случай она обернулась и сказала в невидимую камеру:
— Дорогие зрители! Вам смешно? Я как верблюд с горбом? Наверно. Но знаете, я тоже еще посмеюсь! Когда выиграю главный приз! Надо двигаться, надо что-то делать, нельзя сидеть на месте! Это важно! Я всю жизнь двигаюсь и работаю, и хоть я ничего не заработала, но я верю!
Тут она запыхалась и присела.
— Я верю в то, что своим трудом можно добиться результата! Никогда не теряйтесь! Никогда не останавливайтесь! Не сидите как пни, подруги! Делайте что-нибудь! Можно…
Она подумала.
— Можно много чего! Раньше-то вон… Какие кружева из ниток плели! Вышивали шерстью! Вязали! Из лоскутов иконы лицевые шили! Да пирожки пекли и продавали! И всем помогали! Человек — это тот… ну… который живет для других! И не надо ждать, никто спасибо не скажет! Такая жизнь для других сама по себе, и без спасибо, уже награда! Все домашние хозяйки, все матери и бабушки, работницы, которые живут без спасибо, всем привет и поклон! Среди попреков! Как герои!
Чтобы произнести эти слова, она даже встала, а потом поклонилась. Поклон удался легко. Бабушка сильно исхудала.
— Дайте мне вернуться! С моим Кузей увидеться! Я все поняла! Я вернусь, я горы сворочу! Даром времени не потеряю! Язык начну изучать какой-нибудь, вместе с внуком! В кружок пойду! Что это я пропадаю на домашнем уровне!
И опять она завопила:
— Все, финал, приз в студию!
Немного подождала, но ничего не произошло.
Посмотрела на небо. Дрянь какая висит, надо же.
Бабушка опустилась на четвереньки и вернулась к куче елок, куда прыгнул Мишка.
Разгребла пыльные, убогие палки с зелеными колючками. Заглянула вниз.
На этом месте лежал темный кожаный мешочек, крепко завязанный веревкой.
Бабушка завыла, присев на колени. Она взяла на руки еще и этот мешочек (килограмма в два с лишним) и обратила свое заплаканное лицо к каким-никаким небесам данного леса. Там, высоко, просматривались темные, криво прибитые доски, висели отрепья, палки, плохо натянутые провода…
— Дорогие телезрители! — опомнившись и вытерев лицо рукавом, заговорила бабушка. — Вы видите, в какие условия меня поставили режиссеры. Прошу вас, откликнитесь и пришлите свои отзывы на это безобразие. Я есть перед вами человек, у которого отобрали все, но оставили его жить и носить непонятные мешки. Звоните и шлите все что можно. Татьяна! Идите с Валериком на прием в милицию с заявлением и простите меня, старую идиотку, что я вас не ценила и чего-то от вас требовала. Я все поняла! Чтобы меня освободили и, главное, вернули ребенка! И кота тоже! Ку-зя! — заорала она с визгом. — Где ты-ыы! Мишка! Ксс-кс-кссс!
Звук ушел как в ватную подушку. Искусственный лес молчал.
Мало того. Когда бабушка по собственным следам вернулась на полянку к декорации, то, присев на прежнее место, в пыль и труху, она увидела, что стена дома медленно падает. Поднялся столб как бы дыма. Через небольшое время на месте дворца лежали в беспорядке поломанные и перекошенные куски толстого картона.
Вместо того чтобы испугаться, бабушка быстро подошла к куче стройматериалов и одной рукой (другой она придерживала оба мешка, висящие через плечо) стала сволакивать к себе под елку особенно большие обломки картонных стен.
Вскоре удалось, зацепив за ветку, установить стоймя, хоть и слегка кособоко, два кривых прямоугольника. Вниз бабушка постелила кусочки поменьше. Получился шалаш.
Затем она подумала и притащила еще один фрагмент бывшего дворца и прислонила его с третьей стороны. Выходил какой-то даже шатер.
Соорудив все это, бабушка осторожно заползла внутрь и, высунув руку, добыла и поставила стояком еще кусок, теперь уже снаружи.
В последний раз выглянув из шалаша, бабушка сказала в пространство:
— Рекламная пауза!
И на этом она окончательно закрылась куском картона, как дверью, в своем шалаше.
И там, положив свои драгоценные мешки, она легла на них головой, как пассажирка на вокзале, боящаяся кражи.
Пахло вонючим клеем и побелкой, но никакие камеры не могли уже наблюдать за ней.
«Вот интересно, — подумала бабушка, — теперь им нечего делать со мной. А я отсюда не собираюсь выходить. Вот пускай и подумают, что передавать в эфир».
И она закрыла глаза.
Ничего не происходило. Стояла полная, оглушительная, звенящая тишина. Только сильно урчало от голода в животе. Пересохло горло. Язык стал жестким и еле ворочался.
