Хозяйка дома представила его:
– Профессор Кассиопеа, директор обсерватории; у него самый большой в мире телескоп.
И, представляя итальянцев, сказала:
– Доктор «Лунный свет», профессор «Где цветут апельсины»: редакторы ежедневной парижской газеты.
Вместе с профессором-астрономом вошло еще двое мужчин:
– Художник Triple sec.
Молодой блондин был действительно сух, как палка.
– Доктор Панкреас, с медицинского факультета.
Все пятеро мужчин, следуя приглашению хозяйки дома, направились к дивану.
Диван этот был таким обширным и эластичным, что ноги сидящих оказались на уровне плеч. Чтобы не представлять собой довольно неэстетическое зрелище, приходилось или стоять, или вытянуться во всю длину.
Слуга заявил о приходе новых гостей.
Богатый промышленник; антиквар, имеющий среди своих клиентов нескольких низложенных королей; блондинка неопределенных лет – между тридцатью и шестидесятью, известная кокотка не у дел, затем еще мужчины и женщины.
Одна из дам заявила, что господин*** придет позднее, так как должен где-то читать трагедию Корнеля.
Один старый господин извинился за своега коллегу, который уехал в Марсель для производства какой-то операции. Художник сейчас же понял, что это за операцие в Марселе. Хирург, член выдающейся масонской ложи, всегда был завят по четвергам.
Появились новые гости: представление, приветствие и никакого удивление по поводу такой встречи.
Четверо слуг внесли около сотни подушек разных цветов, величин и узоров и разложили их около дам, которые сидели иа диванах.
Красавица Калантан была окутана точно туманом: темно-серое платье, с зеленовато-голубым отливом, плотно, точно трико, облегало ее тело; никаких украшений или вышивок, которые оттеняли бы выступы фигуры; казалось, что это базальтовая статуя, но, если тронешь ее, то почувствуешь мягкость вампира; под платьем, поверх тела, ничего не было: даже рубашки из фуляра; вокруг тальи зеленый шнур, завязанный на животе узлом, скрепленным двумя большими смарагдами. Зеленые чулки, туфли
из зеленого шелка и, покрытые зеленым лаком, ногти.
Раздвижная дверь открылась, и на пороге появился бледнолицый юноша, похожий скорее на девушку, который держал в одной руке скрипку, а в другой лук. Хозяйка сделала ему знак, и он исчез.
Из-за перегородки, – только теперь стало ясным, что это не капитальная стена, – послышались звуки удивительно нежной музыки, которые, казалось, падали откуда-то с потолка, или из неведомой глубины.
– Я вижу вас не первый раз, – сказал художник своему соседу: – вчера утром вы сказали на выставке, что моя картина полна грубейших ошибок. Мнение ваше очень поразило меня.
– Как? – возразил господин с белыми бакенбардами. – Вы были подле вашей картины?
– Понятно, – улыбаясь, заявила дама с светлыми волосами. – Автор всегда находится подле своей картины, как за похоронной колесницей следуют родственники умершого. Если кто хочет сказать плохо о картине или умершем, необходимо отойти немного назад.
– А вам нравится фальшь в искусстве? – спросил художник.
Астроном: Конечно, только в фальши и есть что-то красивое: бесформенность, противоречие и контрасты могут доставить мне душевные волнение. У нас и так довольно всего правдивого, понятного обыкновенному человеку; я хотел бы, чтобы артист дал мне иллюзию того, что я хожу по улицам, вымощенным звездами, что на голове у меня пара калош, и я шлепаю в них по грязи, а снег или дождь падает снизу вверх. Вместо того, чтобы любоваться цветами, я хотел бы зарывать в землю цветы и ловить в воздухе корни; корни гораздо интереснее, чем чашечки цветов.
65
X и р у р г: Для астронома, подобного вам, это слишком сильно сказано.
Астроном: Астрономы – это своего рода поэты, которые, вместо того, чтобы держать экзамен об изменении качеств, занимаются определением количества, а это глупость.
Калантан: И все же с вами считаются…
Астроном: Да, потому что мы обладаем громадными телескопами, пишем многозначные числа, вычисляем с миллионной точностью и сочиняем формулы, которые никто не понимает. На самом же деле для чего служит вычисление раccтояние между звездами?
Калантан: Хотя бы вы ошиблись в размерах и предсказаниях! Но у вас необычайная точность!
Вошел господин с лицом хронического рогоносца, который, после обычной церемониа представления, сел на пол и тотчас же уснул с подушкой между ног, как держат свой чемодан эмигранты.
Калантан: Он всегда спит.
К о к о т к а: Кто это?
Калантан: Выдающийся коммерсант.
Т и т о: Как же он справляется со своими делами?
Калантан: У него есть комнаньон.
X и р у р г: Вот наверное обирает его!
Калантан: Нет. Компаньон состоит любовнвком его жены, а жена не упускает из виду дело и мешает ему совершать свинство.
Раздался полусочувственный полуиздевательский смех.
Слуга внес поднос с разнообразными фруктами и обошел гостей. Другой слуга подал всем золотые ложечки.
– Македонские фрукты, – обяснил Пьетро Ночера своему приятелю, поднося ко рту землянику
покрытую кристалликами льда и пропнтанную шампанским и эфиром.
Невидимый скрипач выводил тоскливые звуки, точно трубадур в темнице. Бледный, трепещущий свет, огромные ковры, мягкие подушки, полукруглые стены, мужчины в черном и почти молчаливые женщины производили впечатление какой-то языческой церемонии; между скрещенными по-турецки ногами мужчины держали бокалы, наполненные смесью из сладких и кислых фруктов, пропитанных алкоголем.
Огромный букет из красных гвоздик и черных роз издавал дурманящий запах.
Звуки невидимой скрипки походили теперь на шелест росы, падающей на паутину, протянутую пауком от земли к небу.
Тито: А кто этот рогоносец?
Пьетро: Это антикварий. Он и те двое других с лицами неизлечимых сентименталистов – три бывших любовника хозяйки дома. Их называют галереей мумий, потому что вулканическая любовь Калантан сделала их никуда негодными. Говорят, что однажды она сказала по этому поводу следующее: какое мне дело до того, если мужчина побыв в моих руках, не годится для других женщин?
Т и т о: Глупости. Ты думаешь, что излишество может довести…
Хирург: Еще как! Обратите внимание на черепах. Они живут сто лет, но имеют любовную связь только один раз в год.
Художник: Не завидую черепахам. По-моему, только одна вещь хуже излишества.
Хирург: А именно?
Художник: Воздержание.
Спящий человек, просыпаясь: Я слышал, что вы говорите обо мне; вы сказаля, что я рогоносец, никуда негодный человек… Все это слова. Рогоносец потому и смешон, что существует слово, которое определяет это понятие. Если бы было подходя-
67
щее слово, то и обманутая женщина тоже была бы смешна. Неверная женщина – это потаскушка. Неверный муж не что иное, как неверный мужчина, для которого не придумано еще слово женского рода от потаскушка. Впрочем не все ли мне равно? Я провожу мое время между сном и снами, когда у меня есть морфина – вижу сны; когда ее нет – сплю.
И снова уснул.
Т и т о: Но почему он постоянно спит?
Хирург. Морфина.
Распахнулись портьеры: двое слуг придерживали их, чтобы дать проход двум танцорам.
– Полинезийский танец, – обявил танцор, взявши за талию свою даму.
Скрипач заиграл какую-то дикую мелодию.
Но никто не смотрел на них. Хирург вынул из кармана золотую коробочку и взял большую понюшку кокаина, а слуга, по знаку Калантан, налил в бокалы эфиру и шампанского.
Красавнца-армянка стала на колени перед находившимся на полу бокалом и стала из него пить, как будто это было серебристое озеро.
Пока она пила, Тито приблизил свое лицо к ее черным волосам, от которых исходил возбуждающий запах мускуса.
Танцоры удалились, а слуги появились с белыми чашечками вроде тех, из которых арабы пьют кофе.
– Земляника в хлороформе, – обясннла дама в зеленом парике, которая принадлежала к числу завсегдатаев.
– Кто это? – спросил Тито.
– Гетера чистейшей воды. Можно подумать, что она родилась и выросла при императорском дворе, тогда как еще в прошлом году она была горничной у одного полицейского комиссара; подобные женщины обладают способностью проявлять самые невероятные превращения: еще в прошлом году у них
были грязные ноги, а теперь они протягнвают тебе выхоленую руку и обижаются, если ты не целуешь ее. В прошлом году они не зналн еще читаются ли цифры слева направо или наоборот, а теперь раccуждают об акциях железной дороги от Занзибара до Сенегала и спорят о последней премии Гонкур или о картннах Чезана.
Рой бабочек, в страхе и в поисках свободы, рвccыпался по всему залу: одни бились об зеркала, другие метались между гостями. Оие блестели всеми цветами спектра и в отчаянии летали по всем направлениям: некоторые из них садились на потолок, иные на пол или края бокалов.
