— Прошу вас… — прошептала я, оглядываясь на спящие игрушки.
Монахиня ничего не ответила. Тогда я подошла к ней еще ближе.
— Зачем ты пришла?
Этот благожелательный шепот избавил меня от страха. Я тихонько засмеялась, обрадованная тем, что никто во всем доме не знает, как мы сидим сейчас вместе с сестрой Барбарой в огромном зале, где мирно дремлют плюшевые мишки и тряпочные паяцы.
— Да я просто так пришла.
Монахиня внимательно рассматривала меня.
— Давно уже ты здесь?
— О да, давно! Я пришла в приют прошлой осенью. Осталась на второй год в седьмом классе, чтобы только не идти в белошвейную мастерскую.
Я взглянула на черный велон сестры Барбары, и меня вдруг охватило чувство жалости.
— Сестра, скажите мне, пожалуйста, почему девушки идут в монастырь?
Монахиня повернулась ко мне лицом.
— Разве ты не знаешь? Не знаешь девушек, которые приезжают в монастырь на коне, с манеркой вина на поясе?.. Одна из них любила свободу, не признавала над собою ничьей власти. Тот, которому она не хотела покориться своим сердцем, наложил на себя руки. Чтобы понести заслуженную кару, она решила до конца жизни быть покорной и служить богу. Надломленную раз и навсегда гордость она оставила у монастырского порога. Другая убежала ночью с бала и в карете приехала прямо к монастырской калитке. Ты не слышала об этом?
Мне припомнились все те россказни, которые предшествовали приезду новой монахини, — россказни о ее богатстве, знатном происхождении, шикарном приданом. Осененная догадкой, я воскликнула с испугом:
— Так, может быть, сестра была бедной? Такой же бедной, как наши приютские девчата?
И вдруг я очутилась в сильных объятиях. Монахиня обнимала меня, целовала в щеки, а выпустив наконец, сказала спокойно:
— Таля, Таля! Девушки надевают на себя монашескую рясу по причинам очень, очень разным. К чему же сейчас рассказывать об этом сказки?
Сестра Барбара села на лавочке и, улыбаясь каким-то своим внутренним мыслям, начала раскачиваться взад и вперед.
— Что вы там спрятали? — дотронулась я до мягкого предмета, торчащего из рукава рясы. — Мишка!..
С удивлением оглядела я плюшевую игрушку.
— Почему вы его спрятали?
— Нужно пришить ему уши, — негромко ответила монахиня. — Лапки я уже починила. Еще вставить бы ему новую пружину в живот — и был бы совсем как новый.
Опустив головы, мы рассматривали игрушку при скупом свете, проникавшем через окно.
— Он был совсем негодный, — пояснила сестра Барбара. — Принесла его в детский сад одна девчушка и через несколько дней выбросила в корзину. Я вынула его оттуда. Починенного мишку можно будет дать Эмильке или Стасе. Взять из мусорной корзины выброшенную туда игрушку не является грехом, — добавила монахиня поучающим тоном, сразу напомнившим сестру Алоизу. — А нашим детям не во что играть. Если бы у меня было много денег… — вздохнула сестра Барбара и умолкла.
— То что бы вы сделали? Что бы вы хотели сделать для себя? Ну, скажите, сестра!
— Для себя? — Монахиня закрыла глаза и, откинув голову назад, сказала: — Думаю, что я с большой охотой напилась бы горячего кофе. Хорошего, горячего ячменного или желудевого кофе! Сестра Романа всегда подает нам холодный и с огромной гущей. — Сестра Барбара поднялась с лавки. — Ну, будь здорова, Наталька! Мне нужно идти в часовню. А это еще что? — спросила она с испугом.
Плотно прижавшись к оконному стеклу, в зал заглядывали чьи-то злые физиономии. За нами подсматривали. Я отскочила к стене. Монахиня поспешно вышла из зала.
Лежа вечером в кровати, я вспоминала наш разговор и, радостно взволнованная, твердо решила стать достойной доверия сестры Барбары, защищать ее от всяких напастей, — словом, сделаться верным и мужественным другом преследуемой.
Разбудил меня крикливый голос Зоськи:
— …Знала, что я должна натирать полы, но предпочла сама мучиться, лишь бы я не забрала из детского сада сдобу…
Мне стало даже жарко от страха. Куски сдобы, оставшейся от детишек из монастырского детского сада, по праву принадлежали той, на долю которой выпадала обязанность натирать полы. Полученными от сестры Барбары булочками и кусками сдобы я должна была по крайней мере поделиться с Зоськой.
Напяливая на себя одежду, я вынуждена была выслушивать отчаянные Зоськины вопли:
— …Предпочитает сама руки марать, лишь бы мы ничего не получили.
Владка и Янка поддакивали Зоське. Ни одной из девчонок не пришло в голову, что у сестры Барбары, когда она сама взялась натереть полы, могла быть совсем другая цель, нежели лишение сирот кусочков оставшейся сдобы. Я молчала, трусливо радуясь тому, что дело само по себе заглохнет.
Но оно не заглохло. Когда я вернулась из школы, то застала в трапезной почти всех девчат, которые плотным кольцом, рассерженные и возбужденные, окружили сестру Барбару. Зоська, как жертва алчности и несправедливости монахини, приставленной к детскому саду, жалобно всхлипывала.
— Прошу вас ответить, — настаивала Гелька возбужденным голосом. — Зоська говорит, что ей выпала обязанность натирать полы, но вы сами выполнили всю работу, чтобы куски хлеба выбросить курам. Почему вы это сделали?
Стоя за дверями, я думала, что сейчас упаду в обморок. В трапезной наступило молчание, а потом снова раздался огорченный голос Гельки:
— Ведь сестра знает, что мы никогда не бываем сыты. Разве сестра не знала этого?.. Пусть сестра ответит!
— Знаю.
Воцарилась тишина. Ее прервал громкий возглас Гельки:
— Почему же вы поступили так по-свински?
Я отскочила от двери. Сестра Барбара вышла из трапезной. Глядя вслед удалявшейся по коридору монахине, я подумала с грустью, что если признаюсь девчонкам в том, что съела остатки сдобы, то на долгое время буду устранена от дележа кусков хлеба из детского сада. И эта боязнь одержала верх над стремлением к правде. А с той минуты, как я решилась умолчать о своем поступке, вся вчерашняя нежность и восторженность по отношению к сестре Барбаре улетучилась из моего сердца. С мстительной радостью вспомнила я, что все же как-никак, а, по свидетельству девчат, сестра Барбара была негодницей и, как гласит евангелие, она будет за это брошена в огонь. Посему нет нужды выражать какое бы то ни было сочувствие в ее адрес.
После обеда Зоська подошла ко мне и прошептала:
— Янка сказала, чтобы ты сейчас же пришла на чердак.
С подавленным чувством я поплелась следом за нею наверх.
Зоська ступала по лестнице, крутя бедрами так, что залатанное сзади платье ходуном ходило. На половине лестницы она приостановилась.
— Ты видела, что сестра Барбара выносит из детского сада игрушки?
— Ничего я не видела.
— Не лги!
— Я не лгу!
— А это что?
И Зоська извлекла из-под фартука потрепанного мишку.
— Может быть, скажешь, что и этого мишку она не вынесла? Она выносит игрушки из детского сада и раздает их малышкам. А если какая-нибудь из игрушек пропадет, так она скажет, что мы украли. Наверняка! Ее мало будет волновать, если с нас спустят шкуру.
На верхней ступеньке лестницы сидела Сташка и плакала. Увидев нас, она бросилась с ревом к Зоське.
— Отдай моего мишку!
В ответ на это девчонка получила игрушкой по голове, и Зоська захлопнула перед самым ее носом дверь, ведущую на чердак. Здесь, среди вороха рабочей одежды, возле окна стояли Янка и Владка и о чем-то таинственно шептались.
Из-за двери, предусмотрительно закрытой на крючок, доносились горькие всхлипывания малышки.
— Отдай моего мишку! Чтобы тебе господь бог голову оторвал! И ноги! Отдай мне мишку!
От ее воплей у меня разболелась голова. Слыша, что Янка и Владка шепчутся о сестре Барбаре, я пробормотала угрюмо:
— Ну, чего вы снова хотите от нее?
— Слишком много суется она в дела малышей.
— И только развращает их, — вставила Владка. — Господь Иисус сказал, что тому, кто развращает детей, лучше привязать камень на шею. Она только делает вид, что играет с малышками, а на самом деле старается ради того, чтобы иметь возможность увидеться с ксендзом.
Запертые двери затряслись под ударами кулаков, послышался душераздирающий крик:
— Господи, помоги, чтобы эта обезьяна отдала мне мишку!
— Пусть Зоська отдаст игрушку или я всех вас тут поубиваю!
Янка окинула меня удивленным взглядом и, пожав плечами, открыла дверь:
— Иди сюда!
Сташка замерла на пороге — спавшие чуть не до пяток чулки, одеревеневшие руки, дыры на локтях, покрасневшее от холода и слез лицо.
— Хочешь мишку? — Владка потрясла игрушкой перед ее носом,
— Хочу.
— Тогда повтори, что сестра Барбара говорила ксендзу на крыльце.
— Мишку… — всхлипнула Сташка, следя глазами за игрушкой, зажатой в поднятой Владкиной руке.
