Ознакомительная версия.
— …можешь и при мне, — с удовольствием подумала Одри. — Это любовью заниматься — дело интимное, а то, о чем ты подумал, можно хоть на главной площади, ничто человеческое в этом не участвует.
Деайним промолчал даже мысленно.
— И впредь в подобных случаях не смей меня никуда спихивать. Тем более без предупреждения.
— Предупреждение — это как? Будь добра, не воспринимай, пожалуйста, я хочу…
— …. — веселилась Одри.
Деайним тотчас представил себе, как он скажет Одри именно эту фразу именно с этим словцом.
Каким-то образом Деайним и Одри уже научились смеяться, не сталкиваясь до мысленных синяков.
— Давай выйдем через другой выход.
Если идти через зал, непременно наткнутся на вчерашнюю девку. Несколько картинок минувшей ночи промелькнули мгновенно, наложенные одна на другую, словно несколько слайдов, — прозрачно, но неразборчиво.
— Ладно. Чтоб ты не смущался.
Хватит. Еще одно слово из этой области, и Деайним окрысится. Тогда мне придется плохо. Но что за бес заставляет меня дразнить его? И ведь мне это нравится. Будь я вовне… нет, все равно это свинство, но сейчас это свинство в квадрате, бедняга же не может спрятать свои мысли за деланным безразличием, мысли — не тело, у них нет лица. Прости меня. Нет, но почему мне это так нравится?
— Подумала бы лучше, как нам выйти из Конхалора незамеченными, — буркнул Деайним. Тут уж был черед Одри смущаться. Напрочь забыла, что и ее мысли столь же прозрачны.
— А в городской стене у тебя тайных ходов нет?
— Есть, но они уже не тайные.
— А если перелезть? — ляпнула Одри, Мысли и чувства Деайнима по этому поводу отлично укладывались у Одри в одну земную фразу: все гениальное просто.
— А ты высоты не боишься?
Одри поежилась.
— Постараюсь тебе не мешать.
Так они и сделали. Впервые в жизни Одри ощутила не страх, а удовольствие высоты. Литая сила жилистого тела Деайнима придала ей уверенности. «На руках носил бы» — всплыло откуда-то — в ней или в нем? Этого они не знали. И думать об этом было некогда. Деайним оттолкнулся и прыгнул с четырехметровой высоты вниз, в полете успел расслабить мускулы и упал мягко, по всем правилам.
— Пошли отсюда, — сказал он вслух.
Два часа, отделявшие прыжок от рассвета, принесли им сомнительное отдохновение. Спали Деайним и Одри относительно, просыпаясь от каждого звука. Даже снов увидеть не успели. Их заторможенно-раскованные рассудки плыли по реальности, как бочки по воде, покачиваясь и не погружаясь слишком глубоко.
Деайним тем не менее решил заняться делом. У Одри вся усталость прошла, до того ей стало интересно. Из сапожного кармана Деайним достал лезвие ножа, рукоятью которого оказалась пряжка, скрепляющая на спине полотнище. Раскрыв подкладку боевого корсета, Деайним извлек тетиву, затем еще одну и принялся изготовлять некое подобие арбалета. В мыслях Одри промелькнуло нечто вроде стола с выдвижными ящиками и тайничками («Сколько же у него повсюду понапихано…»). Деайнима сравнение позабавило, он фыркнул, отвлекся от работы и незамедлительно порезал левую руку ножом. Неглубоко, но рана обильно закровоточила.
— Будешь еще отвлекать — стукну, — пообещал он.
— Но я же стараюсь. Можно подумать, у меня твоя рука не болит.
— Ну так будет вдвойне больно, — пообещал Деайним, оторвав тряпку от полотнища зубами и закрутив повязку. — Отлуплю до синяков.
Это он сформулировал по-английски. Beat you black and blue. Откуда? Ну ясно. Рич. Его любимая формулировочка, никогда не претворенная в действительность. Это из мертвого Рича. Кстати, почему по-английски? Говорил-то он, естественно, на этом языке. А думал?
— А он не итальянец, — нехотя сообщил Деайним, все еще возясь с повязкой. — Его настоящее имя Ричард Кейт Стентон.
По-нят-но. Ричард Кейт Стентон, вот как.
Имя было знакомо Одри. Сколько же лет было тогдашней школьнице — десять? Двенадцать? А вот поди же ты — запомнилась ей та трансляция, да еще и с именами, оказывается. Странные шутки иногда шутит память. Теперь, когда названо имя, из глубин ее всплыло и лицо — почти мальчишеское лицо с насмерть перепуганными черными глазами… а ведь до сих пор Одри ни разу не казалось, будто она где-то видела Рича и раньше. Конечно, не казалось — а ты попробуй узнай бледного от ужаса мальчишку-задохлика в великолепном загорелом парне с белозубой улыбкой! Это теперь сходство очевидно… теперь, когда Одри вспомнила, как складывала со скуки бумажных птичек и собачек, созерцая в стареньком школьном терминале занудную нравоучительную передачу. Вся история и выеденного яйца не стоила, но судебный процесс транслировали по всей общеобразовательной сети — школьникам, надо понимать, в назидание. Пусть знают, что случается с теми, кто ведет себя нехорошо, невзирая на все заботы педагогов. Не с маньяками, не с убийцами, не с гангстерами — с такими же подростками, как и сами зрители. Разумеется, если эти подростки нарушают закон.
Еще подростком Ричард Кейт Стентон попался на глупой уголовщине. Не по испорченности, а по слабости характера, его и приговорили условно. Однако с таким пятном в биографии работа в Космодисте не светила. Космодист, Космическая дистанционная служба, была мечтой Стентона с самого детства. Как именно ему удалось сменить личный идентификатор, Деайним Одри не объяснил. Еще неделю назад Одри назвала бы запрет на профессию, существовавший в Космодисте для судимых, нелепостью и горячо одобрила бы Рича. Теперь она и вправду не знала.
Снова Рич. Ничего не поделаешь. Надо подумать о нем. Чтобы потом забыть.
— Ты его презираешь?
В ответ студенистым душным потоком хлынуло не презрение, а ненависть настолько страшная, что не вынырни Одри из-под волны вовремя, ее бы раздавило. Ненависть растеклась по мозгу Деайнима, обжигая его почти до бессознательности.
— Я его не презираю, — хрипела исковерканная мысль. — Я не презираю его, хотя он меня бросил. Но я его ненавижу. Зачем он умер, подонок? Потаскай-ка на себе мертвеца, Одри. Это труп, пойми, и я с ним скован, не сбросить. Он во мне. Он же мертвый. Мне от него не избавиться. Пресветлая Аят, как же я его ненавижу. Как мне надоела эта падаль в моем рассудке.
Должно быть, он меня тоже здорово ненавидит заодно с Ричем, подумала Одри и тут же поняла, что нет.
— Хорошая девочка, — ухмыльнулся Деайним, остывая понемногу.
Старалась, старалась проконтролировать Одри свою мысль, а все же вырвалось непроизвольно: «Он меня любил?» — Н-не знаю, — протянул Деайним.
— Как так — не знаешь? Это умерло совсем, без следа?
— Это как раз не умерло. (Иначе как бы я тебя узнал?) Просто разные люди думают об этом по-разному, хоть и называют одним словом. Зондировать я тебе не дам, без эксгумаций обойдемся (эта часть фразы тоже прозвучала по-английски), а сказать… не могу, пойми. Чего не знаю, того не знаю.
Ветка упорно щекотала голую спину Деайнима. Запах трав заставлял Одри жадно раздувать ноздри непривычного тела, дышать глубоко, носом, ртом, впивая и впитывая.
— Так я должен яму копать или цветочки нюхать? — с интересом подумал Деайним, мерно орудуя ножом.
— Это не яма, а почвенный разрез. Ну, Деайним, ну, миленький, ну, пожалуйста. Очень хочется посмотреть. М-м-м?
Дени, пожалуйста…
Деайним вынул из ямы очередную горсть земли, выпрямился и вытер руки о штаны. Расправил плечи и потянулся с приятным хрустом.
— Что с тобой поделаешь. Смотри, — отозвался он с деланным безразличием, отлично зная, что Одри знает, что безразличие деланное. Именно эта сквозная прозрачность и усиливала удовольствие от заведомо бесполезного притворства.
Одри сощурила глаза Деайнима. Яркое солнце. Она поймала мерцающую радугу скрещенными ресницами. Медленный поворот головы. Радуга вспыхивает, и гаснет, и снова вспыхивает. Сквозь радужный сияющий туман проступают два пятна — розовое с красным и розовое с черным. Ресницы медленно размыкаются, как же трудно не распахнуть их одним махом, когда перед глазами нахально колышется ветка с двойным соцветием: «Да посмотрите на меня». Минут десять колыхалась, всю спину исщекотала, но ведь добилась же своего.
От одной ветки отходит раздвоенная кисть, и обе ее половинки усеяны цветами. Цветки тоже двойные. Верхние лепестки легкие, розовые, как дымка над восходящим солнцем. Нижние лепестки срослись, они похожи на кулак, впервые в жизни раскрывающийся в ладонь, но еще полустиснутый. Тяжелые, почти мясистые. И окраска двойная. На левой кисти нижняя половина цветка — словно винно-красный бархат, на правой — угольно-черная с синим отблеском. Даже запах разный. Похожий, почти одинаковый, но не одинаковый.
«Пресветлая Аят», — мысленно простонал Деайним.
Сам он воспринимать не стал: хочет Одри посмотреть на Цветы — ее дело, пусть смотрит. Он-то глянул бы на ветку без особых эмоций, не раз видел и не два. Но поглядеть поленился — и лень вознаградилась по заслугам. Он увидел красно-розовые и черно-розовые цветки через восхищение Одри, насквозь, и увиденная чужими… нет, его… нет, чужими, но и его глазами незнакомая прелесть жизни тронула его до богохульных ругательств.
Ознакомительная версия.
