Да, он должен был искупить вину перед своим народом.
Разве не познает теперь Хананиил, не отказавшись и от изучения Каббалы, опасное искусство проникать в чужие сны, о котором говорит «Взгляд из бездны», сочинение столь же древнее, как «Зефер Йецира»[5], Книга Творения? Кто обладает им, тот способен преображать сны по своей воле, делая их горькими для нечестивцев и лучезарными для праведников. Благословенному Безумцу это неведомо, но в канун еврейской Пасхи, предчувствуя неизбежную трагедию своей общины, он сумел, сам того не желая, нарушить сон архиепископа, чтобы сделать из него союзника в борьбе с врагом, полным черных замыслов.
Но ведь уже подписан указ?
Мендель возвращается, запыхавшись. За ним следует молодой священник. Очки в роговой оправе. Хрупкая фигура, худое лицо, бегающий взгляд: можно подумать, он нигде не чувствует себя в своей тарелке. Втянув ладони в рукава сутаны, он силится овладеть собой. Почтительно кланяется и начинает говорить как бы нехотя. Речь сбивчивая, прерываемая покашливанием:
— Господин раввин должен… должен простить нас… простить за то… за то, что мы потревожили его среди ночи… но пусть он соблаговолит… соблаговолит понять, что… что речь идет о деле… о неотложном деле…
Он склоняет голову, метнув быстрый взор на Менделя, и продолжает бормотать еще тише:
— …И, по правде говоря, частном деле… Пусть господин раввин поймет…
Слушая священника, Хананиил размышляет: если он хочет остаться со мной наедине, значит, ему неловко. Кто знает, быть может, болен он сам или кто-то из его семьи. Но я не врач. Или он хочет, чтобы я вступился за него перед небесами? Молодой рабби жестом отсылает Большого Менделя, который, не скрывая своего неодобрения, выходит из комнаты пятясь, как если бы опасался, что его Учителю грозит опасность.
— Что я могу сделать для вас? — спрашивает Хананиил, стараясь говорить любезным и решительным тоном.
— У меня поручение… поручение для… для господина раввина, — отвечает священник.
— Я не раввин.
— Ваш слуга полагает… полагает, что вы раввин. И тот… тот, кто меня послал, также это полагает.
Значит, не он ждет чего-то от меня, думает озадаченный Хананиил. Речь идет не о нем, не о его личных проблемах. Но тогда о ком? Кому еще мог понадобиться такой еврей, как я? Архиепископу, конечно, именно ему. Что его мучит? Возможно, бессонница. Неужели он чего-то боится?
— Я слушаю вас, — говорит наконец Хананиил. — У вас поручение ко мне.
— От его… от его преосвященства архиепископа Бараньи.
— В чем состоит это поручение?
— Его преосвященство просит… просит разрешения поговорить с вами… Лично…
— Что ж, передайте, что я приму его…
— Если бы… если бы господин раввин согласился… Его преосвященство ждет… ждет господина раввина у себя… В своей архиепископской резиденции…
— Когда он хочет видеть меня?
— Немедленно.
Хананиил готов спросить о причинах такой спешки, но спохватывается: нельзя проявлять неуважение к одному из высших сановников Церкви, это могло бы повредить общине.
— Карета… карета ждет нас у дверей, — говорит священник.
— Я буду готов через минуту.
Застегнув кафтан, надев шубу и шляпу, он идет к двери, уже открытой Менделем. «Я не покину рабби», — объявляет он священнику тоном, не терпящим возражений. Уже усевшись в карету, Хананиил велит Менделю принести талес и тфилин:
— Кто знает, возможно, нас задержат дольше, чем на несколько часов.
Мендель невольно содрогается: рабби знает то, что мне неведомо? Он спрашивает:
— Это все, что я должен взять?
— Да, — отвечает его молодой Учитель. — Об остальном позаботится Господь.
Эти слова, хоть и звучат утешительно, кажутся зловещими слуге и преданному другу.
Запряженная парой крепких лошадей карета быстро мчится по улицам маленького провинциального городка, погруженного в темноту, к которой трудно привыкнуть — особенно тем, кто никогда не выходит из дома по ночам. После прихода немцев, 19 марта, из страха перед бомбардировками зажигают все меньше и меньше уличных фонарей. Молодой священник, сидя рядом с кучером, хранит молчание. Хананиил беззвучно читает молитвы. Мендель нервно ерзает на своем сиденье: куда их везут? Когда они доберутся до места? Когда вернутся и в каком состоянии? Он колеблется: не спросить ли у священника? Он задает вопрос очень тихо в надежде, что Учитель не услышит. Но священник не отвечает. В тюрьму, вот куда нас везут, думает Мендель. Рабби догадался об этом. Он знал, что нам понадобятся молитвенные принадлежности. Что станется с общиной? И с моей женой? И с детьми? «Рабби», — окликает он. Но поглощенный псалмами, Хананиил слышит только их тайную песнь.
Вдали занимается заря. Розовеющее небо кажется чистым и прозрачным. На крышах домов уже почти не осталось снега. Природа просыпается как обещание жизни и счастья. Весна на пороге. Силуэты деревьев на горизонте прекрасны в своей изящной хрупкости. Они покачиваются от легкого ветерка. «Скоро настанет час наших утренних молитв», — бормочет Мендель. Молодой рабби по-прежнему не отвечает. В его молчании нет угрозы, но Менделя тревожит молчание священника: ему не нравится эта поездка, она тревожит его, выходит за пределы его понимания. К счастью, скоро станет светло. «Я увижу лицо рабби и буду все знать», — говорит он себе, чтобы успокоиться.
Через два часа карета въезжает в пригород столицы и останавливается перед особняком, занимающим половину улицы. Священник выходит из кареты, звонит и что-то говорит охраннику, который открывает железные ворота. Молодого еврея почтительно приглашают войти. Мендель подает ему руку, чтобы тот опирался на нее. В другой руке он несет талес и тфилин. «Это не тюрьма, — шепчет слуга. — Уже хорошо». Они пересекают широкий двор и входят в роскошный многоэтажный особняк. Повсюду дорогие ковры, старинные картины, зажженные свечи. Медленно, шаг за шагом, с сосредоточенным видом, Хананиил поднимается по лестнице на второй этаж. Дверь в конце длинного коридора. «Ты останешься здесь», — говорит священник Менделю. Тот возражает, но Хананиил знаком приказывает ему подчиниться.
Дверь открывается: комната освещена висящей на потолке люстрой в тысячу огней. Письменный стол, заваленный книгами и разными предметами. Хананиил приближается, глядя прямо перед собой. Он не боится. Худой зябкий человек с костистым лицом, жестким взглядом, в красной скуфье на голове, скрестив руки на груди, выдерживает паузу, прежде чем произнести слова, неотступно преследующие его уже целую вечность:
— Значит, это вы.
Молодой еврей, застыв на месте, отвечает:
— Я не знаю, о чем вы говорите.
— Нет, вы прекрасно знаете.
Хананиил решает не настаивать. Прелат жестом приглашает его садиться.
— Я лучше постою, — отвечает молодой еврей.
Архиепископ опускает голову и говорит дрожащим голосом:
— Что вам от меня нужно? Скажите мне все. Мы с вами оба слуги Господни: поговорим с открытым сердцем.
— Я по-прежнему не знаю, о чем вы говорите.
— Вы преследуете меня, вы проникли даже в мои сны.
— Я здесь ни при чем, — возражает Хананиил. — Быть может, Господь использует меня, чтобы воззвать к вашей совести.
Архиепископ хранит молчание. В порыве вдохновения молодой рабби продолжает, и голос его становится жестким, тон колючим:
— И если Господь использует меня, я не должен уклоняться. Неужели вы рассчитываете добиться Его расположения, не делая и не говоря ничего в столь тяжкую для детей Израиля годину? Мой народ в опасности, вы это хорошо знаете. Немцы уже здесь. Поступят ли они с нами так же, как поступили с нашими братьями и сестрами в Польше? Сердце мое это предвидит. А что говорит ваше сердце?
— Сядьте… Я прошу вас сесть…
Хананиил по-прежнему стоит. Архиепископ напрягается:
— Почему вы со мной так говорите? Вы делаете мне больно. Я этого не заслужил. Я никогда не преследовал евреев. В своих проповедях никогда не внушал ненависти к ним. А вы терзаете меня. Почему? Что я вам сделал, зачем вы нарушаете мой покой и сон? — Внезапно он меняет тон: — Впрочем… — Он делает паузу, словно собираясь с силами. — Кто ты такой и почему позволяешь себе говорить со мной от Его благословенного имени?
Он склоняется вперед, слезно желая лучше рассмотреть лицо своего молодого гостя, слишком спокойного и слишком уверенного в себе. И внезапно ощущает панический страх. Из глубины его существа вырывается страшный крик:
— Нет! Нет! Это неправда! Ты не…
Сраженный, он падает на колени.
Молодой рабби помогает ему подняться со словами:
— Вот теперь мы можем начать.
Четверг, 10 часов
— Вы кого-то ищете?
Незнакомый покровитель возвращает его на землю из мира грез.
