То, что он сказал, достаточно ошеломительно. Но убивает меня тон, каким все говорится.
Это говорит человек сдавшийся. Даже боли уже не чувствующий. Или я ошибаюсь?
— Послушай, Марк… Я знаю слепого скульптора. Восстал, как видишь! Человек — сильнее обстоятельств…
— А чем плохи обстоятельства? — он аккуратно складывает бархат, задергивает занавеску. — У нас условия хорошие. Оборудование новехонькое — токарные станки, бормашины. Кость говяжья, отбеленная, — мягкая, удобная в работе. И продукция наша не из худших. Иной раз такой ведь увидишь сувенирчик — вроде как оплеуха по чувству красоты. А у нас — «средственно». Не хитро, да кстати — уют состоит из мелочей… И закроем эту тему, как у нас говорят!
Мы закрываем тему. Беседуем о том о сем. Милые, теплые школьные воспоминания. Вести о былых одноклассниках.
— Супругов Злобиных видишь? — спрашиваю я.
Он вздрагивает.
— По теории вероятности.
— Это еще как?
— В одном ведь городе живем. Иной раз и столкнешься…
— Динка… Помнишь, как ее дразнили? А теперь — покупай цветной телевизор!
Он смотрит на меня в упор — темными, спокойными глазами.
— Она из тех, кто умеет догонять горизонт… Я — нет. У каждого своя дорожка. Кому-то надо и слона плоского делать.
…Он прощается вежливо, словно и не Марк. Приглашает заходить снова.
Приглашает — «неконструктивно».
Мой супруг, Вадим Васильевич, поедает разогретый вчерашний обед с черствым хлебом. Встречает меня вопросом:
— Итак, какие стенки нынче лбом прошибались?
Я кладу в хлебницу его любимый батон за шестнадцать копеек, золотистый и узкий, словно копченая щука. Он хмуро отрезает горбушку. Батон мягок, как пух.
Теперь можно отчитываться.
— На выставке корешковой скульптуры побывала. — Накладываю себе на тарелку, сажусь к столу.
— Эт-то еще что?
— Ну, знаешь, есть такое… Ищут люди корешки, веточки, похожие на что-либо, подчищают их, подстругивают, что-то добавляют — получается фигурка.
— А, видал по «теле». Кикиморы, балерины, олени. Баловство! И что же?
— Показала я устроителям Марковы работы. Выслушала охи и ахи. «Но, — говорят, — не наш профиль».
— И верно, не их.
Вадим кладет вилку, промакивает губы бумажной салфеткой.
Сейчас он послеобеденный, уступчивый, расположенный к благодушному философствованию.
— Странный вы народ, учителя, — начинает он. — Ну, не выстроил человек жизнь по твоим предположениям, ожиданий твоих не оправдал. Прошумел и затих, как весенний дождик. Ну и что? Разве каждому дано?
— Ему — дано.
— Ну, как поглядеть. Вот у меня тоже был в юности приятель, стихи писал. Так он говорил: «Чувствую: если не выскажусь — сожжет меня изнутри!» А твой, как его, Гурков, — зачем его натягивать? Будет творить, коли припечет!
Я молча убираю посуду. С благодушием не поспоришь. Оно, как желе, ножом не режется. Оно обволакивает, как туман.
Может, и прав мой рассудительный супруг? Что с того если я помню, как пылал, кипел этот мальчик, вырезая из кости стрекозу — «и чтоб крылья просвечивали!» Кипел, кипел — и выкипел. И нужна ли еще людям эта стрекоза?
— Ты все стараешься повысить процентовку положительного в человеке, — уже совсем ласково подытоживает Вадим. — В школе это понятно. А ты всегда и всюду учительница. Не всякому это по душе, знаешь…
Не всякому по душе! А мне тоже не все бывает по душе. Директор артели «Сувенир», например.
На лице написан девиз «Ну и что?» Разговаривает с вами, как слепой, головы не поворачивая.
Выслушал — бровью не повел. Посмотрел — не моргнув оком.
— Я это все уже видел. И замечания мои товарищу Гуркову известны. Он что, с ними не согласен?
— Я не согласна!
— Почему?
— Это талантливо! Остальное — не существенно!
На меня смотрят, как на ребенка, собирающегося поиграть со спичками. Ко мне снисходят:
— Хорошо, я могу обосновать. Наша задача — изготовлять сувениры для украшения быта. Что есть сувенир? Память о местах, где человек побывал, символ времени, если хотите. И очень хорошо, если в то же время вещь утилитарная! Это у нас очень поощряется, потому лучше берут. Скажем, не просто модель Гур-Эмира, а, в то же время, настольная лампа-ночник. Или гитарист-пробочник. А взять гурковские вещи? Для быта никакой пользы, разве что настольное украшение или чтоб проем в шкафу-стенке заполнить. Предлагал я ему резать сувенирные шашки, шахматы. Шашки отказался — плоско. Насчет шахмат — в такую тонкость ударился, что я просто ахнул. Кто у нас их будет тиражировать? Мастеров такой квалификации, чтоб делали резьбу «на проем», у нас раз-два и обчелся. Еще были ему предложения — закладки для книг делать, ножи, для резания бумаги. Не увлекся нашими наметками, а свое опять дал такое, что в серию не пустишь.
— Скажите, а это обязательно — в серию пускать?
— А как же? Иначе нерентабельно. Мы — предприятие, между прочим, и план у нас есть, и отчетность тоже…
Предприятие. Сувенирная промышленность. Проблемы индустрии сувениров.
Есть в этих словосочетаниях какая-то неслаженность, «Не клемматит», — как сказали бы мои ученики: у каждого поколения свой жаргон.
А сегодня у меня праздник: в центральной газете появилась статья Грини Желиховского. С упоением, повторяю самые ударные фразы: «Красоту не отштампуешь». «Ценность сувенира и цену его отождествлять не стоит». «Творчество — не повтор сотворенного». «Некоторые руководители предприятий, основанных на художественных народных промыслах, стремятся выпускать свои изделия миллионными сериями, что ведет к утрате специфичности и снижению эстетического уровня…»
Все верно, Гриня, и ты, как был, так и есть — молодец. «Заряжен вашей темой», — писал ты мне.
В моей сумке — газета со статьей Желиховского и еще кое-что. С этим багажом — увереннее нахожу дорогу к референту Союза художников.
Референт оказывается референтшей. Женщина. Не то чтоб очень молодая, но несколько излишне, на мой взгляд, моложавая. Лицо ее, во всяком случае, имеет прямое отношение к искусству живописи.
Впрочем, это я так, ощетинилась заранее, побегавши по инстанциям.
В который раз — с неприятной для себя гладкостью — излагаю дело.
В ответ — говорится полуутвердительно:
— Не член Союза? Разумеется, я бы знала… Если б он был прикладник по образованию, это упростило бы дело…
— Дело вовсе непросто.
— Это я уже уяснила… Если б он был хранителем традиций, представителем династии народных мастеров…
— У каждой династии есть основатель, — говорю я чуточку резче, чем требуется, и протягиваю газету со статьей.
— Читано, читано, — вздыхает референтша. — И все же — что мы тут можем сделать практически?
Я могу сделать практически только одно — выгружаю из сумки «чудиков».
Немало труда стоило собрать все это — через бывших выпускников, их родных и знакомых, через знакомых их знакомых…
Вот это было подарено мне. Пожалуй, лучшая композиция Марка — «Маугли и Багира». Мальчик, прильнувший к пантере. Струящиеся извивы ее тела, сдержанная, в упругости мускулов, жестокая и коварная сила, покорившаяся тонкой руке ребенка. И оба они — как воплощенная мечта не о власти над природой — о слиянии с ней.
А эту — с нытьем и неохотой, под два честных слова — выдала Динка-Огонек: «Это же я, понимаете, я, может, с этого я и началась как личность!»
…Девочка на камне, у моря, застигнутая думой, мечтой. Взлет волос, подхваченных ветром. Набегающие гребешки волн у самых ног. В ломкой пластике — ожидание, обещанье завтрашней красоты…
— Чувство ритма у него есть, — говорит моя собеседница. Длинные пальцы с перламутровым лаком на ногтях бережно прикасаются к фигуркам. — Малая пластика… В ней улыбка, безудержность воображения, тихая песенка доброты… Без нее — даже продуманный интерьер жесток, сух и безличен…
Женщина уже не кажется мне только моложавой. Глаза блестят молодо — тут грим ни при чем.
— Знаете, — эти блестящие глаза устремляются на меня, — он мог бы работать сам, по договорам с Худфондом. Есть такая возможность. Пусть сходит…
— Не пойдет, — поспешно говорю я. — Характер…
Она кивает понимающе.
— Хорошо. Я скажу, к нему придут… И еще: в недалеком будущем предстоит Всесоюзная выставка народных талантов. Надо отобрать работы. Скоро будет работать комиссия. И я напишу о нем. Дайте мне адрес…
Этот адрес уже многим известен. И сюда, я знаю, должна была недавно прийти небольшая, но довольно весомая посылочка. Гриня написал мне: «Ну, зачем он в доме — моржовый клык? Память, конечно, да ведь „полярку“ и так не забудешь. А Марк такое может из него сотворить, что музеи драться начнут: мне, мне! Так что — посылаю днями…»
