…Ну, пусть Алечка. Пусть все его неряшество и безалаберность, и глупая самоуверенность, лишь бы был, лишь бы ничего плохого с ним не случилось!
— Постой, я тебя загорожу, — сказала Мариша. — Вытри глаза, соберись. Еще не хватало — педагогам плакать в буфете. Чего ж тогда от них-то ждать?
* * *
Петя не позвонил.
Прошел школьный день, пролетел, протянулся. Кончился. И дорога кончилась — отвлекающая транспортная теснота. Последний квартал перед домом. А там — надо будет что-то решать, что-то предпринимать…
Уже в подъезде, внизу, необъяснимо Инна Сергеевна почувствовала: Виталий дома. Отперла дверь своим ключом — рука чуть дрожала. У порога — подошвой кверху, подошвой вниз — валялись замурзанные кеды…
Инна Сергеевна постояла у двери, чувствуя, как блаженно расслабляется стиснутое болью сердце.
Виталий вышел из кухни — с шипящей сковородкой в руке.
— Привет! А я тут сам… Понимаешь, проголодался. Целую ночь вкалывать — это не шутка!
— Вкалывать? О чем ты говоришь?
— Как о чем?
Инна Сергеевна села на табуретку, стоящую в прихожей.
Двинув ступней, сбросила туфлю, потом — вторую. Помолчала, глядя в глаза сына.
Он стоял, искренно недоумевающий, но все еще в прекрасном настроении. Поискал, куда бы поставить сковородку, — не придумал.
Нет, сил не было — ни злиться, ни объясняться. И она сказала бесцветно, спокойно:
— Мы ищем тебя с девяти часов вечера. Мы звонили всю ночь: родне, знакомым. В неотложную, в милицию, в морг…
Виталий заметался — с этой нелепой сейчас сковородкой, забормотал:
— Погоди, мама! Я ничего не понимаю! Разве она… разве Аля вас не предупредила?
— О чем?
— Я просил ее передать, что не приду. Что буду ночью разгружать вагоны на товарной станции. Вместе со студентами…
Инна Сергеевна молча покачала головой.
— Но как же так, мама? Это же… это предательство!..
Страшно видеть, как в этом лице, еще не утратившем плавных детских очертаний, вдруг словно проступает жесткость будущего, мужского…
— Нет, погоди! Я не хочу так, как он… как отец всегда делает. Не спросив, не узнав, что у человека на душе сразу думать плохое. Я выясню. Узнаю. Должна быть какая-то причина…
Инна Сергеевна вспомнила вчерашнюю встречу — кажется, Алечка действительно собиралась ей что-то сказать… Да, она не рванулась навстречу с раскрытыми объятиями Да, в ее взгляде было осуждение, может быть, насмешка Но это ведь не оправдывает…
— Это не оправдывает, — невольно повторила вслух Инна Сергеевна.
— Чего не оправдывает, мама? Ну почему, почему, если меня корят дармоедством, почему я не могу хотя бы попробовать? Сейчас же начнется: школа на первом плане! А я буду совмещать, вот увидишь!
— Ты что? Решил это делать… регулярно?
— По возможности, мама! Я тебе еще вот что должен сказать… Джинсовку свою я отдал… подарил Олегу. Не только потому, что ему нужней… У него одна мать, болеет часто. Он ходит в пиджачке — рукава до локтя. Не в том суть. Ты меня выслушай, не знаю, поймешь ли…
— Говори. Я понятливая.
Он не заметил иронии. Хорошо, что не заметил…
— Знаешь, когда он… отец подарил ее мне, сказал: «Получай свою мечту!» И это правильно, я мечтал о такой куртке. Именно о такой — все сошлось. Это было прямо счастье! А потом… Потом я задумался однажды. Мечта — куртка! Люди мечтают полететь в космос — и летают! А мои пределы, значит, вот они — двуцветная тряпка, простроченная белыми нитками? И чтоб смотрели с завистью — мои же друзья. И так меня прошибла эта мысль! Я понял, что не смогу уже радоваться куртке и вообще тому, что можно надеть, подаркам вообще! Я же не маленький, чтоб кто-то все время думал обо мне, выполнял мои желания… Я понятно говорю?
…Господи, до чего же он стал высокий. Стоит в дверях — и уперся в притолоку головой.
— Мама, почему же ты плачешь, я что — сказал что-нибудь плохое?
* * *
Петя пришел часа через два.
Инна Сергеевна нарочно не убрала кеды, только поставила их к стенке, рядышком, носок к носку.
Петя сразу увидел кеды. Широкое, с твердыми чертами его лицо побурело от прилива крови. Он спросил:
— В норме?
— Да.
— Где?
Это был трудный вопрос. Объяснять сейчас Пете — вот такому, в накале гнева, — что сын решил заработать деньги и, как он выразился, «возместить материальный ущерб, причиненный мною», значило подлить масла в огонь…
— Понимаешь, так получилось. Его подвели… Должны были предупредить нас, — объясняла она сбивчиво, лишь бы что-нибудь говорить.
Петя, кажется, не очень слушал.
— У нас большая семья, — сказал он хрипло. — Ни в семье нашей, ни в роду — ни до какого колена — не водилось этого: чтоб в пятнадцать лет ночь провести вне дома! Да еще не спросясь…
Он бросил на пол портфель, шмякнувшийся тяжело, весомо..
— Я его отлуплю! И пусть твоя педагогика взвоет!
— Петя, не надо!
— Сама увидишь, что именно надо! Шелковым станет! Тут избегались, иззвонились…
Она стала в дверях.
— Пусти, Инна! Я знаю, что делаю!..
Еще никогда она не видела мужа в таком состоянии — и вдруг ослабела, поняв, что ей не перебороть этого тяжелого, холодного бешенства — никаким словом… Еще миг — и он попросту отшвырнет ее от дверей… Он, Петя…
Когда-то хватило сил — уберечь от подобного добра с кулаками чужого, не единственного сына, ученика — одного из многих… А сейчас? Уберечь одного своего — значит, восстать против другого, тоже своего, нужного, близкого… Инна Сергеевна глубоко вздохнула, облизала пересохшие губы. Сказала тихо, очень тихо:
— Петя, если ты это сделаешь, я от тебя, уйду.
Сложны эти встречи с бывшими учениками: как бы лицом к лицу — с таинственной субстанцией времени. Всемогущее, оно беспощадно к иным: обеднели волосом и задором, огрузнели телесно и духовно, утеряли многое, приобретения — лишь внешние: должность, квартира, машина. И это очень грустно.
С другими — время сотворяет веселые чудеса. Вдруг окликает тебя импозантнейшая фигура: здоровается, как дипломат, разговаривает одними афоризмами. Кто? Спец-корр центральной газеты Григорий Желиховский, — и вылезает из недр памяти Гриня-первоклассник, весь в кляксах, как пресс-папье, уши — в дверях застревают!
Есть и такие, что творят чудеса со временем: взнуздают, оседлают, чтоб каждая скачущая минута несла только к цели…
Динка-Огонек. В третьем классе насмешила всех; голубоглазый красавец, остряк Женя Злобин сформулировал так: «Если час смеха равен ложке сметаны, то мы съели целое ведро!»
И как не смеяться? Девочка собирается стать киноактрисой. Не выговаривает ни «л», ни «в»: «Я вошуа у куасс». «Веснущата, как мухомор», — ликует Женя. «Волосы — цвета расплавленной моркови», — отмечает он же.
Ну и что? Мечтать никому не возбраняется.
Девочка не мечтает — она заставляет время служить себе.
Ходит к логопеду. Занимается в секции художественной гимнастики. Готовит по секрету от всех «потрясающий номер» к новогоднему вечеру. «Вылетает на сцену — задорная каскетка, брючки, платок на шее — „Танго! В Париже танго!..“
Провал ее блистателен. Начальные классы ходят за ней гурьбой, распевая: „Рыжая! Рыжая! Ты на свете всех милей!“ Рыжая, рыжая, не своди с ума парней!..»
Девочка поступает в народный радиотеатр. Снимается в массовках. «Слушай, — пристает Женя Злобин, — кино-то не цветное? Как же зрители догадаются, что ты рыжая?»
Девочка кончает школу, уезжает. О ней ничего не слышно. А время идет, идет — ровным шагом труда и упорства.
Нас приглашают соседи: куплен цветной телевизор. В самой деле, прекрасно: краски ярки и чисты, будто смоченные водой. И теперь мы знаем, какого цвета глаза у пани Каролинки!
А эта — ведущая популярной эстрадной программы? Мы и раньше восхищались ею — грация, голос! Вот она впархивает в студию, разбрасывая жемчуга улыбок. Помилуйте, да ведь она рыжая! И какая рыжая — пожар! Такие волосы — одни в мире. Как ее зовут? Дина… ну, да! Дина Злобина!
Вот так-то, красавец Женя, додразнился. Вот так-то, люди добрые!
…И еще бывают встречи. Как продолжение давно прочитанной книги; и автор, — жизнь — вдруг повернул сюжет не так, как ожидалось.
* * *
Район — новостройка, девятиэтажки — близнецы (многооконные фасады похожи на вафли), нумерация фантастическая, все же нужный мне дом находится.
…Отворяет — сам. Стоит, как рыбак: джинсы закатаны до колен, в руках ведро.
— Проходите, Нина Федоровна! Там уже чисто. Сейчас домою в прихожей. — И, отвечая на невысказанный вопрос: — Я и на работе у себя мою. Люблю, чтоб чисто вокруг, а уборщица у нас — принц датский, все сомневается: мыть или не мыть, вот в чем вопрос…
