C: Documents and SettingsЕгорМои документыValentinaLivejournal
Varnitsy.doc
Автобус, идущий из Борисоглебского монастыря в Ростов, сломался на том повороте, откуда до Варниц оставалось полтора километра. А еще решали, ходить в Варницы или не ходить. Дмитрий хотел идти, а Алёна говорила, что пора домой обедать. Теперь стало ясно, что обед откладывается. Но все восприняли это как чудо.
Там, на деятельном беспорядке стройки, заговорили с послушником Николаем. На вид ему можно было дать двадцать семь, тридцать пять… Тогда и то, и другое казалось им тогда одинаково солидным. Худой, а лицо гладкое. Волосы седеют — странно, двумя полосами. Валентина расправила плечи, он сказал:
— Правильно, грудь вперед!
Через некоторое время они болтали, как будто давно знали друг друга.
Николай говорил:
— Как вы узнаете истинную веру? Как вы узнаете истинных друзей? Заболели вы, как можете вы понять, кто истинные друг, а кто нет? Друг придет в больницу. Пусть от вас, ну, будем говорить, пованивает, друг придет. Православные гибли за Святую Русь, и убивали врагов, хотя в Писании сказано, не убий. Потому что ваш друг за вас глотку перегрызет, когда вас будут насиловать и убивать. Он не станет стоять в стороне и говорить: подставь левую щеку. Это и есть православие. Все остальное — кривославие…
Потом сидели у каких-то развалин, из которых каждые пятнадцать минут выпадал кирпич.
C: Documents and SettingsЕгорМои документыValentinaVademecum
Bezdny.doc
Евгений Торубаров, или просто Женя, Женёк, как его звали друзья, заметно изменился. Подстригся и побрился. Да, это было очень заметно.
— Бедняга Димка, — посетовал Женя, отхлебывая белую пену из стакана с молочным коктейлем. — Я тогда был у него. Может быть, Алёна тебе рассказывала? Привез ему какой-то диск, как дурак — будто ему можно было помочь какими-то дисками. Разговаривали о поэзии…
Они пересеклись с Валентиной, можно сказать, случайно — она зашла в то же кафе возле здания МИДа, где у него была назначена встреча. К нему опаздывали, и она подсела. Евгений был не москвич. В Москве первое время осел в церковном издании. Валентина видела одну его статью. О православных китайцах. Интересная репродукция иллюстрировала материал — китайский святой, узкоглазый угодник. С нимбом вкруг головы. Да, православный китаец — еще покруче, чем русский чань-буддист, подумала она тогда. Все еще недоумевали, надо же, куда его закинуло, а что в этом было удивительного? Затем он перешел в выборные спецпроекты никому не ведомых газет. И наконец, судя по всему, подфатило.
— Сейчас в пиар-агентстве. Консультирую одну партию. Так, по мелочи. Психолингвистические технологии, слыхала про такие?.. Во-первых, от самих членов партии требуется полная преданность вождю. Это будет нечто совершенно новое — такого еще не предпринимали.
— Да ладно, новое!
— Поверь, нечто такое, перед чем все предыдущие изыскания — детский лепет. Пиарщик должен оставаться отстраненным, но даже меня иногда увлекает. Русскому менталитету очень даже подходит такая преданность, зря технологи пренебрегают этой народной способностью. Тут можно столько привлечь электората… Точнее, пока просто сторонников и соратников — возможно, у партии не будет возможности пройти на выборы. Она не совсем послушная тому раскладу, который у нас откадровывается в последнее время…
Грустный длинный Женькин нос значительно удлинился и погрустнел со времен последней встречи.
— Лучше расскажи, как сам живешь? — спросила Валентина.
— Тебе до лампочки политика, да? А зря, я мог бы рассказать тебе о технологии, которую мы отрабатываем. Вот прикидываешь, руководство партии — там особая структура, долго объяснять — собирается в зале перед портретом вождя, женщины выстраиваются попарно с мужчинами — у них много женщин, таков один из принципов. Вообще, женщины сейчас намного активнее и пассионарнее мужчин. Ну, ты это сама знаешь, наверное. Так вот, мы выстраиваем их, и они присягают на верность — повторяя при этом «Я — твоя овца, веди меня, пастырь». А затем целуются.
— Фу, вот гадость! Сектантсты.
Женя поморщился:
— Ну зачем такие слова! Люди, скрепленные подобным общим переживанием и подчиняющиеся только пастырю, на самом деле не бывают овцами с другими людьми. А то ведь у нас обычно как: молодец против овец, а против молодца и сам овца.
— А стрижет вас кто?
— Лучше вступай в нашу партию, ты сама увидишь, какие перевоплощения переживают рядовые, серые, неинтересные люди.
— Значит, ты в партии все-таки?
— В этой партии будущее России. Той, конечно, которая останется — после того, как Китай оттяпает у нас Дальний Восток и Сибирь до Урала, НАТО отожрет окончательно Грузию, Абхазию и Приднестровье, а Украина сделается глухими задворками птичьего двора хозяюшки-Европы. Страна останется в территориальных пределах Владимирской Руси, но именно отсюда начнется ее возрождение…
— Женя, отстань, — сказала Валентина. — Чего-то вообще на тебя не похоже. Это все шутка, да?
— Никакая не шутка. Мир вошел в новую эру, эру Водолея, которая продлится двести четырнадцать лет и три месяца. А ты все о нефти думаешь!..
— Ты же, вроде, был православным?
— Россия должна освободиться от православия, в этом ее спасение. Пока она будет задыхаться под этим неподъемным камнем, под которым уже давно надорвалась, жить Россия не будет. Все эти посты, уставы — какая разница, скажи на милость, есть мясо или не есть? Разве в этом дело?.. Можно подумать, редькой спасемся!..
Как мы уже сказали, Женя Торубаров начинал как журналист.
Но потом, к счастью, он увлекся роллерспортом. Да так, что ничего, кроме роликов и самозабвенных поездок по городу, когда на скулах соль выступает, и всех этих упражнений, которые сдвинутые роллеры целыми стаями со свистом в ушах проделывают на некоторых площадях Москвы — скажем, у памятника Революции на Октябрьском поле, или на Воробьевых, или на Поклонной — ничегошеньки ровным счетом Женю больше не интересовало. Ни к чему больше у него душа не лежала и ничто в сем суетном мире не казалось ему достойным мало-мальского внимания.
Так и гонял Женя Торубаров на роликах до седых волос, забросив и ту небольшую работу, которую имел, и скатываясь по социальной лестнице, не хуже, чем по гранитным ступенькам. В незапамятные времена он прибыл в столицу из села Бездны Казанской губернии.
Село с таким названием действительно существовало, и даже было знаменито своим сопротивлением царским властям, главным образом крестьянином Антоном Петровым, возглавившим восстание против реформ 1861 года. Об этом Женя хорошо знал и при случае всем напоминал, а сам писал в стол, точнее, в крупный громогудящий компьютер эпохалку под названием «Бездны» о своем горемычном житии, достойном, впрочем, самого пристального внимания, пока однажды не грюкнулся компьютер.
Так бы и Женя сковырнулся вместе со своими безднами в места совсем уж безвидные. Вскоре он сменил снимаемую однушку на комнатенку в трехкомнатной коммунальной квартире, где, впрочем, тоже задолжал за три месяца вечно пьющим хозяевам, которых пока удавалось обходить, искусно притворяясь галлюцинацией и даже овладев отчасти умением растворяться без остатка в воздухе и просачиваться сквозь стены. Так бы, сулили все друзья и знакомые, и съехал он окончательно со всякого глузду, да подхватила сердобольная, осерчавшая на судьбу москвичка — и с приданным, и с жилплощадью, и без особенных вредных привычек. Она была лет на десять его постарше, и окончательно рассвирепела на почве отсутствия в этой так называемой Москве этих так называемых мужиков. Женя был парень хоть внешне и щупловатый, зато накачанный своими неотступными пробежками.
— Православие — это порча, чума России, — продолжал между тем Евгений. — Неправда то, что твердил Достоевский: без православия-де нет России и нет русских. И семидесятилетний период нашей истории это доказал: Россия больше, чем православие, Россия даже больше, чем сами русские. Что атеист не может быть русским уже потому, что он атеист, и что всякий русский непременно православный, а иначе и не русский вовсе, — это все тоже Федор Михайлович отчебучил антраша на потеху публике. Ничего не попишешь, он жил в такое время, а живи сейчас, уж конечно бы согласился с нами. Православие выродилось в карикатуру, все оно — шаржированное. Православие — супермаркет древностей, где каждый берет, что ему по вкусу. Хочет — ощущение собственной греховности, хочет — мысль о своей праведности и о том, как он постиг Бога и все основы бытия, и теперь может учить окружающих. Хочет — надежду гордо затвориться от мира в отдаленном монастыре, чтобы все знакомые ахали, крутили рукой у виска и говорили «он погиб». А хотите — сострадание к страждущим, а хотите — всякую божественность и духовность? Меня тошнит от всего этого, и от зелененьких батюшек, которые едва из семинарии вылезли, ничегошеньки не прочитали, и лезут с утешениями, увещеваниями и поучениями. И от батюшек-многознаек меня тошнит, и от прихожанок, несчастных дурищ, которые друг друга живьем сожрать готовы, мужу супу по целым дням не сварят, а все о высоком рассуждают, сны с пророчествами рассказывают и ходят с собранными в кукиш постными личиками.
