Мой отец не дает выбора. Не оставляет вариантов.
Перво-наперво, сказал мне Брюс, мне нужно прийти завтра с утра в его офис. Я пробормотала что-то в качестве согласия и повесила трубку, желая закончить этот странный разговор как можно быстрее.
Сейчас мне остается лишь ждать. И представлять, какой ужасной моя жизнь будет в следующий... подождите-ка... год. Самый худший день рождения в мировой истории.
Второй телефонный звонок, которого я так боялась, раздался в восемь вечера, через час после моего предполагаемого прибытия в «Белладжио», Лас-Вегас. Мне не слишком хочется на него отвечать. Мне не хочется говорить моим подругам обо всем, через что я сегодня прошла. Это слишком унизительно. Слишком душераздирающе. Слишком ужасающе. Но я знаю, что должна ответить. Я просто не могу не появиться на вечеринке на свое восемнадцатилетие, ничего не объясняя.
— Привет, Джи, — говорю я в телефон. Мой голос звучит таким далеким и побежденным.
— Привет, сладкая моя, — манерно растягивая слова, говорит Джиа. — Что тебя так задерживает? Дорожное движение? Ты помрешь, когда увидишь, что мы сотворили с этим клубом. Ты даже не узнаешь его! У Ти была милая идея...
— Джиа, — я прерываю ее прежде, чем у нее появится шанс рассказать мне обо всех этих чудесных вещах, которые я никогда не смогу увидеть, потому что мой идиотский папочка решил привнести немного торнадо в расписание моего восемнадцатого дня рождения. — Я не приеду.
Ошеломленное молчание, прежде чем она отвечает:
— Ты о чем? Я думала, ты планировала вылететь в шесть?
— Мой полет был отменен.
Она смеется на это.
— Это просто смешно. Частые полеты не отменяют, если только не из-за плохой погоды. А в небе ни облачка.
— О, было много облаков. Очень темных.
Снова тишина, и потом:
— Лекс, ты разыгрываешь меня? Ты сейчас выскочишь из какого-нибудь шкафчика и попытаешься заставить меня закричать? — Я слышу шарканье и предполагаю, что Джиа осматривается вокруг, оттягивает шторы и открывает двери, ища свидетельства моей шутки.
Я тяжело вздыхаю.
— Хотелось бы мне, чтобы это была шутка. Правда. Весь день единственное, что я была способна делать, так это желать, чтобы все это оказалось одной огромной, глупой, несмешной шуткой.
Ее голос смягчается. Она знает, что сейчас я серьезна.
— Хорошо, расскажи мне, что случилось.
И я рассказываю ей все. Я говорю, пока мое горло не охрипает, а по лицу скатываются слезы. Она слушает молча, только тяжело вздыхает, когда я подхожу к самой ужасной части. Наконец закончив, я ожидаю от нее лекцию о несправедливости всего этого и о том, как мой отец так легко не отделается. Но она ничего не говорит. Как хорошая подруга, она обходит эти бесполезности, что определенно только снова накрутят меня.
— Оставайся на месте, — наставляет она меня. — Я отправлю кого-нибудь, чтобы тебя подобрали.
Я немного удивлена ее ответом, у меня занимает минуту понять, что сказать.
— А? Джи, ты про что?
Она испускает короткое «пфф».
— А ты как думаешь, про что я, Лекс? Если и была когда-то ночь для вечеринки, то она сегодня. Прежде чем тебе придется делать Бог знает что завтра. Сегодня, возможно, последний твой шанс повеселиться. Мне без разницы, что там говорит твой папашка. Он может опустошить твой банковский счет и аннулировать кредитки, но не может этого сделать с моими. Это твое восемнадцатилетие, и я вытаскиваю тебя в Вегас.
Повесив трубку, я начинаю носиться по комнате, бросая в сумку вещи. Джиа сказала мне не беспокоиться по поводу одежды. Что она и Ти подберут все, что мне нужно, но я на всякий случай беру несколько предметов первой необходимости.
Боже, как я люблю своих подруг. Люблю больше, чем что-либо. Ну, серьезно, какие они удивительные!
Холли странно поглядывает на меня с кровати, наблюдая, как я собираюсь.
Я подбегаю к ней и укладываю ее себе на руку.
— Знаю, ты ненавидишь Вегас, малышка, — говорю ей. — Так что не волнуйся. Я оставлю тебя с Горацио. Он о тебе позаботится.
И потом, с Холли на одной руке и поспешно упакованной сумкой в другой, я выбегаю из комнаты.
Стараюсь не думать, где мне следует быть завтра в девять утра, или что мне придется терпеть следующие пятьдесят две недели своей жизни. Пока взятый напрокат лимузин выезжает с моей подъездной дороги, я думаю только о том, что Джиа абсолютно права. Если и была когда-то ночь для вечеринки, то она сегодня. Сегодняшний вечер обязан стать значительным. Самым важным. Нужно приложить усилия. Любая другая ночь должна померкнуть по сравнению с предстоящим событием. Не будет сна. Не будет отдыха. Я готова развлекаться всю ночь.
Эта ночь может стать последней, полной веселья, на долгое, долгое время. Последняя ночь свободы до того, как я буду вынуждена попасть в Лагерь Неблагодарных, Испорченных Дочерей Ричарда Ларраби.
Сегодня — мой эквивалент Тайной вечери.
Когда самолет взлетает, и я наблюдаю, как земля подо мной становится все меньше и меньше, я не могу не улыбнуться, представляя лицо Брюса, когда после вечеринки всю ночь напролет я войду завтра утром в его офис. И потом я думаю, что он позвонит моему отцу, сообщая о моей непригодности. Жалуясь об отсутствии у меня уважения к фамилии и всему, что она представляет.
С серебряным наполненным подносом подходит бодрая блондинистая стюардесса и предлагает мне бокал шампанского. Я пропускаю бокал и беру сразу бутылку, с жадностью поглощая ее, как атлет в рекламе Гаторейд[9].
Отец может принудить меня заниматься физическим трудом. Но он определенно точно не может заставить меня заинтересоваться им.
Глава 12
Приключения с нянькой
Я убью солнце. Клянусь Богом, если оно не перестанет светить, я найму киллера, и тот прикончит его. Чьи это очки? Тома Форда? Что ж, они отстойные. Им следует быть раз в пять тысяч темнее. Поверить не могу, что они имеют наглость называть их «солнцезащитными» очками, когда те даже не пытаются преграждать солнечный свет.
Голова так болит, словно в нее врезался астероид, мчащийся к Земле на скорости в семь тысяч триллионов миль в час. Не уверена, что когда-либо в моей жизни у меня было такое похмелье. По правде говоря, не думаю, что в истории вселенной хоть кто-то страдал подобным похмельем.
Я рассказала бы о вечеринке прошлым вечером, но, если честно, я не особо многое с нее помню. Помню, как прибыла в номер пентхауса. Помню коктейли перед вечеринкой, которые мы пили, одеваясь. Потом я помню, как захожу в клуб и как моя челюсть падает на пол, когда я вижу интерьер в теме Голливуда 1920-х, созданный моими друзьями, дополненный настоящим автомобилем 1925 года, стоящим прямо посреди танцпола. Помню ряд шотов и последующие танцы на капоте того самого автомобиля. А остальное проваливается в черную дыру.
Как и планировалось, я не спала вообще. Если не считать полчаса сна урывками в самолете на пути обратно в ЛА. Мне пришлось вылететь в 7:30 утра, чтобы успеть в офис Брюса к девяти. Но я не успела. На самом деле, если подумать об этом, я, возможно, все еще немного пьяна.
Кингстон забирает меня из аэропорта и отвозит в Сенчури-Сити. Я укладываюсь щекой на мягкую прохладную кожу заднего сиденья и всю дорогу пытаюсь сдержать рвоту. Берегу ее для растения в горшке рядом со столом Брюса.
На мне все еще платье-чарльстон в стиле 20-х (дизайн Карла Лагерфельда специально для этого случая) и ярко-розовое боа из перьев, которым Джиа и Ти удивили меня вчера вечером. На моих черных кружевных чулках штук 15 дырок, а парик из темных волос длиной до подбородка сидит криво на голове, но я сейчас слишком истощена, чтобы исправлять это. И мне даже не хочется думать, что стало с моим макияжем. Я не смотрелась в зеркало с того момента, как в десять вечера мы покинули наш номер, и не собираюсь начинать сейчас. Я буквально пришла с корабля на бал, точнее с танцпола в аэропорт. Но помню, как Джиа накладывала мне его вчера, пока мы готовились. Слой за слоем темных теней, черная как ночь подводка и кроваво-красная помада. Сейчас я, наверное, выгляжу как гремучая смесь мертвеца и клоунской машины.
Я запинаюсь о двери в адвокатскую фирму Шпигельманна, Кляйна и Липстейна, прохожу мимо ресепшена, не обращая внимания, и, покачиваясь, иду по коридору к кабинету Брюса. Там я падаю на его кушетку, сворачиваясь в клубочек.
— Господь всемогущий, — выдыхает он.
— Я готова работать, — несвязно выдаю я, закрывая глаза от яркого света в комнате. — Выкладывай.
— От тебя разит.
Я обнимаю подушку.
— О, хорошо. Я думала, это от тебя.
Мои глаза все еще закрыты, а на глазах очки из страха, что если я уберу их, то моя сетчатка непоправимо повредится, но я могу слышать, что он не удивлен. Это слышно по его дыханию. Тяжелое и напряженное. Через нос. С таким звуком, словно он пытается вытолкнуть то, что там застряло.
