— Мистер Эванс! — и снова заколотил в дверь кулаками, в этот раз еще громче.
Наверху вспыхнул свет и открылось окно. В нем появилась голова мистера Эванса, который взглянул вниз и гаркнул:
— Кто еще там хулиганит?!
— Это я! — сказал я. — Эллиот! Мне надо срочно позвонить от вас!
— Позвонить? Что ты болтаешь?
— Я нашел труп. Труп! В лесу.
— Чего?
— Он висит на дереве…
— Ты что, совсем напился?
— Нет!
— Тогда в чем дело?
— Я же сказал!
Он начал закрывать окно.
— Нет, постойте! Мне кажется, там в лесу кого-то убили!
Мистер Эванс остановился и посмотрел на меня сверху вниз. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, и его железные зубы блеснули в лунном свете.
— Пожалуйста, мистер Эванс. Впустите меня!
Наверное, что-то моем голосе убедило его, а может быть, он просто хотел стукнуть меня за то, что я поднял его с постели, но, так или иначе, через пару минут лестница заскрипела под тяжестью его шагов и он отодвинул засов. Я влетел в прихожую и, не говоря больше ни слова, схватил со стола телефон, набрал 999 и закричал в трубку: «Полиция!»
Они приехали через полчаса, два толстяка в сине-белой машине, и первое, что они сказали, было:
— Да что у вас тут сегодня происходит?
— Не знаю, — сказал я.
— Сначала эта стычка на дороге… — Полицейский махнул рукой в направлении холма, откуда раздавались сирены. — А теперь это… — Он вытащил блокнот. — Ну-с, так, значит, заявитель утверждает, что обнаружил в лесу тело человека, повешенного на дереве. Это вы звонили? — спросил он мистера Эванса.
— Нет, не я. Он, — хозяин ткнул в меня пальцем.
— Ну-ка, сынок, — полицейские подошли ко мне поближе, — пил сегодня, признавайся? Что пил? — Один из них принюхался. — Небось перебрал выдержанного яблочного сока?
— Так я и думал, — сказал мистер Эванс.
— Ну что, признавайся, пил?
— Да ни хера я не пил! — заорал я. — Не пил я, понятно? Не пил! Пошли, я покажу вам, что я видел.
— Не стоит… — нахмурившись, сказал тот, что был толще, — употреблять такие слова. Совершенно необязательно. — Он полез в карман. — Кстати, мы можем тебя арестовать за оскорбление власти…
— Давайте арестовывайте, но сначала пойдемте со мной, я покажу вам! — Я кубарем скатился с лестницы и замахал на них руками. — Быстрее!
Обернувшись, я увидел, что за моей спиной мистер Эванс крутит пальцем у виска, а другой рукой как бы подносит ко рту кружку. Полицейские понимающе кивали. На мгновение мне показалось, что они вообще не пойдут со мной, но затем они все-таки двинулись со двора и последовали за мной в сторону поля.
Я шел впереди, все время пытаясь не слишком сильно убегать вперед. Я-то привык бегать по полям, а эти два бедняги сразу запыхались, сопели, тяжело дышали, а потом один из них прикрикнул:
— Да не несись ты так!
И я остановился, чтобы им легче было меня догнать. Через пятнадцать минут мы уже стояли под тихо качающимся телом, они осветили его фонариками, и один пробормотал:
— Вот черт!
А другого в это время выворачивало в кусты.
— Когда ты обнаружил тело?
— Около часа назад. Может быть, меньше.
— Ты что-нибудь здесь трогал? Передвигал?
— Нет.
— Ты уверен?
— Конечно уверен!
Полицейский попытался настроить рацию. Сигнала не было.
— Ладно. Стен, приведи себя в порядок и отправляйся к машине.
Стен опять склонился над землей.
— А ты, — повернулся ко мне толстяк, — не уходи далеко. Ты нам еще понадобишься.
Остаток ночи прошел в суете. Приехало подкрепление, место вокруг тела оцепили. На рассвете приползла «скорая», набитая полицейскими с фотоаппаратами, чемоданчиками и ящиками. Все они расположились у опушки леса. Я отправился к себе в трейлер и часок вздремнул, а потом пришло время доить коров. Я работал как в тумане: ноги ватные, глаза закрываются на ходу, а в носу стоит запах ужаса. Когда я не думал про болтающее тело, я думал о Спайке. Я представлял себе, как он сидит в своем дурацком гараже под дурацкими пучками сушеной травы с дурацкой улыбкой на дурацкой физиономии. И как он тянет свои долбаные ручонки к растениям и гладит их по долбаным идиотским листикам. Ну зачем, Спайк? Ну почему ты не слушаешь, что тебе говорят? Зачем ты слушаешь только свою жадность, хотя жадность тебя вот-вот заведет в беду, так что даже сам не заметишь? Может быть, в этом-то все и дело. Если ты представляешь себе эту беду, то ты от нее защищен. Или что-то вроде того. Не знаю. Не все ли равно? Но мне было не все равно, хотя это уже мои проблемы.
Я повел коров на пастбище — хотя что это за пастбище такое: вся трава выжжена солнцем, над полем пыль столбом стоит, роса не в силах оживить мертвую зелень, только птицы разевают рты на изгороди, — и тут ко мне устремились два полисмена, и один из них спросил:
— Эллиот?
— Да.
— Эллиот Джексон?
— Ну? Я это.
— Это ты нашел тело?
— Ну я.
— Я детектив Поллок, а это следователь Браун. Мы хотели бы задать тебе несколько вопросов.
— Оʼкей.
— Нам придется отвезти тебя в участок.
— Это зачем?
— Ну, ты наш основной свидетель, нам надо записать все твои показания.
— Ну хорошо, дайте мне пару минут, я хоть умоюсь.
— Давай, только по-быстрому.
Я пошел в трейлер, разделся до пояса и как смог ополоснулся. Вода сбегала по телу, и я думал о том, что было бы клево вот так же смыть с себя воспоминания: запах крови и ужаса, скрип веревки, прыгающие лучи фонарей. Через десять минут я уже сидел в полицейской машине по дороге в Тонтон и не узнавал мир вокруг меня. Цвет полей, волосы полицейских, деревья, небо, дорога, даже салон машины — все как-то неприятно плыло и пульсировало перед моими глазами. Я раньше никогда не ездил в полицейской машине, и сейчас у меня почему-то возникло ощущение, что меня проглотила собака и я трясусь в собачьем пузе. Рация трещала, скучающий голос произносил слова, которых я не понимал. Я сказал:
— Я очень устал…
— Немудрено, сынок.
— Тебе удалось хоть немного поспать?
— Только час.
— Можешь покемарить здесь, пока мы едем.
— Спасибо, — сказал я, закрыл глаза и через секунду провалился в сон.
Во сне я видел говорящих коров и деревья с ногами, которые бродили от одной долины к другой. Облака ложились мне на лицо и заползали в рот, они пахли коровьими лепешками и молоком. Молоко лилось рекой, сливки бурлили, картошка дождем падала с небес… Я проснулся, вскочил и увидел, что мы заехали на парковку за полицейским участком.
Мне дали чашку чая и посадили в совсем голой комнате за стол. Два полисмена долго шуршали бумагами, а потом включили диктофон, назвали свои имена и мое, продиктовали дату, и Поллок попросил меня рассказать все с самого начала.
— И что же ты делал в поле в половине двенадцатого ночи?
— Мистер Эванс попросил меня проверить, все ли в порядке со стадом. С коровами.
— Мистер Эванс, твой хозяин?
— Ну да.
— А почему он попросил тебя?
— Ну, мы всегда так делаем. Проверяем, все ли коровы на месте.
— Итак, ты пошел проверить коров. И что ты сделал потом?
— Я увидел в лесу свет. Свет фонарей.
— Почему ты решил, что это фонари?
— Потому что они светили лучами, — сказал я. — Это же и так ясно. — Я рассказал им про голоса, крики, про тени часовых и про другие, более темные, глубокие тени.
Поллок задавал вопросы медленно, доброжелательным тоном. Он был худой, с рыжими волосами и чисто выбритым лицом. Когда я говорю, что задавал вопросы доброжелательным тоном, я имею в виду, что все остальное в нем меня тревожило. Мне казалось, что в любую секунду он может выключить притворную доброжелательность и включить злобу, пустить в ход свои кулачки, чтобы наставить синяков там, где не видно. Его маленькие зеленые глаза глядели на меня не мигая, и сидел он неподвижно, как монах. Пока шел допрос, второй полицейский, Браун, пялился на меня не отрываясь, а под конец наклонился вперед, задумчиво потер подбородок и сказал:
— Это и есть твоя версия?
— Да, — сказал я удивленно.
— А ты все нам рассказал?
— Конечно, — сказал я, — а что?
— Просто мне кажется, Эллиот, что ты что-то скрываешь. Чувство такое.
— Я рассказал все, что видел.
— И ты не узнал этого повешенного? Никогда раньше его не встречал?
— Нет, не думаю.
— Не думаешь? Полчаса назад ты говорил другое. — Браун снова наклонился вперед. Он играл не так хорошо, как Поллок, слишком прямолинейно и предсказуемо. Он вообще меньше следил за собой, в отличие от Поллока, и успел порядком раздобреть. Мордатый, губы жирные, а глаза стали, как у всех стариков, слезливые и отрешенные, может быть, потому, что они слишком много повидали в жизни и хотят на покой.
— Ну, знаете… — промямлил я.
