— Подробности при встрече… Первый удар случился в суде. Второй здесь примерно в половине одиннадцатого.
— Что говорят врачи?
— А что они могут сказать? Говорят, он серьезно болен.
— Я скоро освобожусь, — сказала Роза. — Отвезу девочек в Центр и потом сразу поеду в больницу.
— Премного благодарна, — съязвила Одри. — Но можешь особо не торопиться…
— Мама…
— Ему нужен покой, так что, будь добра, не устраивай сцен, когда доберешься сюда.
— С чего ты взяла, что я устрою сцену? — возмутилась Роза. Но мать уже отключила телефон.
Когда спустя два часа Роза приехала в больницу, Ленни болтался в коридоре.
— Папу обследуют, — доложил он. — Мы побыли с ним немного, но потом его опять увезли.
Роза пристально изучала физиономию брата:
— Ты ведь не под кайфом?
— Нет, что ты.
— То есть — да. Где мама?
Ленни повел ее в комнату для посетителей, где находились Одри и Карла. Одри тоскливо пялилась в стену, напоминая маленькую девочку, которая потерялась в парке аттракционов и теперь ждет, когда родители заберут ее из офиса администрации.
— Привет, мама, — сказала Роза.
Одри мгновенно посуровела:
— О, наконец-то она с нами.
— Есть новости? — обратилась Роза к сестре. Карла, больничный социальный работник, могла лучше других вникнуть и разобраться в том, что говорят врачи.
— Ему сделали сканирование, — сообщила Карла. — И оно показало, что в обоих полушариях мозга наблюдается активность, и это очень обнадеживает. Конечно, поражения имеются, но пока, насколько они могут судить, затронута только двигательная зона, а значит, речь не утрачена…
— Да они сами не понимают, что говорят, — взорвалась Одри. — Все они тут кретины, поэтому и работают в этой дыре, а не в нормальной больнице на Манхэттене.
Вынув из кармана истрепанный бумажный платок, Карла вытерла слезы.
— Не реви, Карла, умоляю, — попросила Одри, и все затихли. — Они здесь даже не знают, кто такой Джоел, — после паузы добавила она. — А лечить его доверили какой-то соплячке.
— К женскому сословию она, конечно, не принадлежит, — улыбнулась Роза. Она развлекалась тем, что вела счет антифеминистским высказываниям Одри, и воображала, как однажды соберет их все в книгу и подарит матери на Рождество.
— Не цепляйся к словам, — одернула ее мать. — Говорю тебе, эта врач — подросток. Выглядит так, будто у нее еще месячные не начались.
— Не волнуйся, — сказала Карла, — она, несомненно, знающий…
— Блин, где моя травка? — Одри судорожно хлопала себя по карманам. — Ленни, куда я положила травку, что ты мне дал?
Уголки рта Ленни опустились в смиренном неведении:
— Без понятия.
— Вспомни, когда ты видела ее в последний раз, — пыталась помочь Карла.
Не слушая дочь, Одри вскочила:
— Черт, черт, черт.
Карла, опустившись на четвереньки, заглядывала под кресла:
— Ты не оставила ее в туалете?
Ленни неубедительно притворялся, будто ищет за диваном.
— Господи, чтоб тебя, — бормотала Одри, рыская взглядом по полу. — Ну куда я ее дела?
Роза наблюдала, как брат с сестрой ползают по комнате — два покорных спутника, вращающихся вокруг солнца-Одри.
— Ох! — внезапно воскликнула Одри, вытаскивая пакетик из бумажника. — Нашла! Сворачиваем панику.
— Молодец, мама! — обрадовалась Карла.
— Хочешь курнуть, мам? — поинтересовался Ленни. — Тогда я пойду с тобой.
— Не говори глупостей. А вдруг они привезут папу, когда меня не будет? — Одри опять села на диван и закрыла глаза.
Дети не отрываясь смотрели на нее.
— А еще у этой девчонки-врача, — снова заговорила Одри, — жуткий малюсенький ротик. Точь-в-точь как дырка в жопе.
Ленни и Карла засмеялись. Роза сердито уставилась в пол. Ее мать гордилась своей безоглядной честностью, стремлением выразить словами то, о чем другие лишь думали, но боялись сказать вслух. Но на самом деле, считала Роза, никто не разделяет уродливое восприятие мира, присущее ее матери. Не правдивость ее замечаний вызывала смех, но их несправедливость, их странная, необъяснимая жестокость.
— Мама, ты должна поесть, — сказала Карла. — Давай я принесу что-нибудь из кафетерия.
— Нет, — поморщилась Одри. — Я ничего не смогу проглотить.
— Тебе станет легче, если ты поешь, — уговаривала ее Карла. — Иначе ты лишишься сил.
Одри открыла глаза:
— Ты только и думаешь, что о еде.
Карла потупилась.
— Вообще-то, Карла, — произнес Ленни, — я бы, к примеру, не отказался от батончика «Миндальной радости».
Роза укоризненно взглянула на брата:
— Сходи сам за своей «Миндальной радостью».
— Все в порядке, — Карла встала, — я принесу.
— Она сама вызвалась, — пожал плечами Ленни.
— Нельзя же быть таким лентяем, — не унималась Роза.
— Все в порядке, правда, — повторила Карла.
— Ради бога, Роза, не лезь не в свое дело, — положила конец препирательствам их мать.
— Тогда заодно уж принеси и кофе, — приободрился Ленни. — Черный, с двумя кусочками сахара.
Роза поднялась вслед за сестрой:
— Я пойду с тобой.
В лифте они улыбнулись друг другу.
— Как Майк? — спросила Роза.
— Хорошо, — ответила Карла и тут же начала оправдывать мужа, до сих пор не доехавшего до больницы: — Он приедет как только сможет. После обеда у них очень важное профсоюзное собрание. Завтра они объявят о том, кого из кандидатов на выборах в законодательное собрание штата поддерживают.
— Вот как? — вежливо откликнулась Роза. О работе Майка, профсоюзного деятеля, Карла всегда говорила с пиететом жены миссионера, проповедующего слово Божье на Борнео. — А мама, как обычно, неотразима, — помолчав, заметила Роза.
— Ей сейчас очень тяжело.
Роза вздохнула: достижение сестринской близости с Карлой — тяжкий труд. Большинству братьев и сестер — как бы далеки они ни были друг от друга — удавалось сплотиться под знаменем борьбы с родителями, которые «достали». Но Карла отказывалась присоединяться даже к самой мягкой критике в адрес Джоела и Одри. В этой неколебимой дочерней преданности Розе чудился некий трагизм. Супруги Литвиновы были не слишком внимательны к своим детям и менее всего к старшей дочери, поэтому ради рассеянной родительской похвалы Карле приходилось прилагать куда больше усилий, чем остальным. Но, как ни странно, низкий статус в семье лишь побуждал Карлу еще крепче цепляться за эту институцию. Розе сестра напоминала тех людей, кто, проведя четыре одиноких, безрадостных года в колледже, спустя десяток лет становятся председателями клуба выпускников.
Под безжалостными лампами дневного света кафетерий выглядел уныло. Сестры взяли подносы и поплелись вдоль волнистой стойки, разглядывая содержимое пластиковых коробов. Карла застряла у блюда с посеревшими сырными булочками.
— Не стоит их брать, — сказала Роза. — Наверное, они здесь уже неделю лежат.
Искоса поглядывая на сестру, она отметила, что Карла еще больше располнела. Лишние подбородки умножились, и даже походка изменилась: Карла теперь переваливалась на ходу, слегка отклоняя назад спину. Роза обиделась бы, скажи ей кто-то, что она придает чересчур важное значение внешности. Наоборот, физическую красоту она ни в грош не ставила и чувствовала себя неловко, когда ее смазливая наружность вызывала у незнакомцев внезапную и беспочвенную приязнь. Более того, красивые люди представлялись ей чуть ли не участниками какого-то надувательства, от которого сама она изо всех сил старалась откреститься. Однако полнота Карлы была не эстетической проблемой, но этической. Эти объемы свидетельствовали об отвратительной прожорливости, то есть о фундаментальном дефиците самоуважения.
В надежде подать добрый пример Роза переместилась к фруктовому отсеку. Изучив корзинку со сморщенными яблоками и почерневшими бананами, она нехотя выбрала слегка помятый апельсин. Карла уже расплачивалась, в том числе и за сырную булочку. При приближении сестры она поспешно сунула булочку в сумку.
— Ого! — воскликнула Роза, заглянув в битком набитую сумку сестры. — Похоже, ты готова к любым чрезвычайным ситуациям. — Углядев банку с тальком, она спросила: — А зачем ты это носишь с собой?
Карла покраснела и захлопнула сумку.
— Это… ну, для ног. Когда я долго хожу, на бедрах… с внутренней стороны… появляются потертости.
— А-а. — Роза силилась не показать, насколько она шокирована. — Да, просто кошмар.
Наверху они обнаружили, что Джоела привезли с обследования и поместили в палату интенсивной терапии. У его постели стояли Одри и Ленни.
— Ты не останешься здесь надолго, милый, — говорила Одри, когда в палату вошли Роза и Карла. — Вечером я позвоню доктору Сассману, и мы перевезем тебя в университетский медцентр.
