Много было ошибок, начиная с той, что родился. И то, что женился. И то, что послушался Петю, соблазнился местом в машине и поехал жене за подарком (все равно ж не купил!..), и то, что журнал сексуальных услуг согласился выкинуть в урну, и то, что снова его ж и обрел… за сто рублей… но и это не все! То, что он позвонил той «одетой», это тоже ошибка! И серьезнее всех!
Глядя на водосточную, словно вспотевшую трубу, он осознавал всю серьезность последней ошибки.
Его мобильник засвечен. Он попал в базу данных. Его теперь просто найти. Естественно, будут искать, обязательно будут искать. Вызвался и не пришел. Сексбизнес не прощает обмана. По существу, он поступил, как телефонный хулиган: сделал фиктивный заказ (или правильно как называется?), только это не то, с чем допустимо шутить. Возможно, она отказала другому клиенту, рассчитывая на скорый визит Льва Лаврентьевича, следовательно, Лев Лаврентьевич причина ущерба, урона, потерь – как моральных, так и финансовых. Даже больше финансовых, чем моральных. Ему позвонят и спросят, где он. И объяснят, что за базар принято отвечать. Как бы то ни было, теперь от него не отстанут. Ему будут звонить и предлагать услуги известного рода. Даже ночью. Нет, именно ночью. Когда он спит (или не спит) в одной постели с женой. Которой не купил сегодня подарка.
Через перекресток проехали одна за другой снегоуборочные машины. Зачем – если сугробы растаяли?
Один выход – заказ отменить. Сейчас же. Пока ему не позвонили оттуда.
Не ждать оттуда звонка.
И он позвонил – отменить.
– Опять я, – сказал Лев Лаврентьевич.
– И где ж мы гуляем?
– К сожалению, обстоятельства изменились. Я не смогу.
– Что значит «я не смогу»? Где-то бродите рядом, и вдруг «не смогу»?! Что за дела. Приходите, не пожалеете. Нам никто не помешает. Я жду. Давайте, давайте.
– Вы действительно избавляете от депрессии? – спросил Лев Лаврентьевич, потому что ему действительно было интересно услышать ответ.
– И от комплекса вины. И от дискомфортных переживаний.
– Получается?
– Еще как!
– Позвольте сознаться: не верю. Никому не верю, а вам особенно.
– Миленький, да ведь это ж надо на себе испытать, прочувствовать, а уж потом – верю, не верю. Я высшей квалификации терапевт. Я работаю с гарантией как никак.
– Но без интима, – попытался поддеть ее Лев Лаврентьевич.
– Только не говори, что тебе нужен интим. Солнышко, тебе общение надо, а не интим. Я ведь знаю, с кем дело имею.
– А в чем гарантия, интересно? (И действительно: в чем, интересно, гарантия?)
– Месячная отсрочка от суицида после одного сеанса.
Звучало весомо.
– Блин, – оценил гарантию Лев Лаврентьевич. И услышал:
– Ну ладно по телефону трепаться. Адрес напоминаю.
Напомнила.
А почему бы и нет? Даже интересно с ней пообщаться. Все новые впечатления…
… Дверь открыл шкаф – широкоплечий, широкоскулый, и глаза у него были расставлены тоже предельно широко. Бритым наголо был.
Смерив взглядом Льва Лаврентьевича, он громко сказал: «Твой!» – и удалился на кухню.
Из комнаты вышла – Лев Лаврентьевич сразу узнал в ней «одетую» – полная женщина лет тридцати пяти-сорока, губы накрашены, стрижка каре; «одетая» была одета в спортивный костюм сочно-синего цвета и походила на ветеранку большого спорта – всего более на бывшую штангистку в среднем весе.
– Ну-с, в чем же наши проблемы?
– В смысле? – спросил Лев Лаврентьевич.
– Угрызение совести? Ощущение невыполненного долга? Нравственные страдания из-за собственного несовершенства? Нет? Пальто, будьте любезны, сюда. У вас что, вешалка оторвалась? Почему не пришито? Жена есть?
– В общем, да, – пробормотал Лев Лаврентьевич, повесив пальто на петельку для верхней пуговицы.
Интервью продолжалось:
– Я хочу знать причины депрессии. Что не устраивает?
– Меня все устраивает… но как-то все не так… неправильно как-то…
– Чувство вины?
– Да нет никакого чувства вины… Ни перед кем я не виноват…
– Ну конечно. Претензий к миру у нас больше, чем к себе. Во всем у нас человечество виновато.
– В целом у меня к человечеству нет особых претензий, разве что к отдельным его представителям есть, и большие… Но с другой стороны, согласитесь, в каком-то смысле человечество наше… увы, увы…
– Человечество – увы, а вы – ура.
– Да как раз не ура. Было бы ура, я бы с вами не разговаривал.
– Что пили?
– Водки… немного.
– Три тысячи, – сказала «одетая».
Он знал, что дорого будет. Отступать поздно. Достал деньги, она спрятала ассигнации в карман спортивных штанов.
– Будешь называть меня госпожой.
«Резковата», – подумал Лев Лаврентьевич.
Он хотел еще немного пофилософствовать на тему изъянов человечества, но госпожа спросила:
– Чашечку кофе?
– Да, чашечку кофе, если можно.
– А кто сказал, что можно? Я спросила, хочешь или не хочешь, а можно или нельзя, это не тебе решать, понял, урод? Что глаза вылупил? Руки по швам! Шагом марш в комнату!
Ноги сами развернули Льва Лаврентьевича, как ему было приказано, и повели в комнату едва ли не строевым шагом. При этом Лев Лаврентьевич наклонил голову, словно боялся удариться об косяк. Или получить по затылку.
В глазах у него потемнело – не то от страха, не то от предощущения недоброго чего-то, не то от понимания, что что-то не то. Однако заметить успел: комната как комната – торшер, небрежно застланная кровать, стол, на столе грязная скатерть, тарелка, на тарелке очистки банана. Орудий пыток он не заметил. Обыкновенная комната.
– Ты, наверное, решил, я шуточки шутить собираюсь? Я тебе покажу шуточки! Доска у стены – взять доску!
Взял.
– Положи концом на кровать! Не этим, тем, придурок! А этим сюда упри, в ножку шкафа! Расторопнее, бестолковщина!
Суетясь, Лев Лаврентьевич выполнял приказания.
– Ты почему, урод, в ботинках вошел? Не знаешь, где ботинки снимают? Может, тебя пол вымыть заставить? Я быстро!.. Что стоишь? Снимай здесь, раз вошел!.. Брюки снимай! Пиджак можешь оставить…
Лев Лаврентьевич залепетал что-то о несимметричности, не в том плане, что оставить пиджак в отсутствие брюк это явная асимметрия, а в том плане, что как же насчет солидарности быть, когда одна в штанах, а другой как бы нет…
Тут госпожа совсем рассвирепела:
– Ты мне что, гад, раздеться советуешь? Ты еще вякнуть посмел? Слушай, умник, если хочешь сказать, прежде скажи: госпожа, позвольте сказать, а сказать тебе или не сказать, это уже мое дело!.. Что уставился, как олигофрен? Сволочь, ты снимешь брюки или нет? До трех считаю! Раз… два…
Неизвестно, что бы случилось при счете три (может быть, выскочил бы тот, широкоплечий…), но Лев Лаврентьевич успел предупредить свою госпожу – брюки с трусами мгновенно снялись.
– Лицом вниз на доску! – скомандовала госпожа.
Лег. Он бы и без команды лег.
– Розги? Плетка? Линейка? Бамбук? Солдатский ремень?
Он понимал, что ему предлагают выбрать, но предпочесть одно другому он был не способен. Он хотел сказать: подождите, вряд ли я мазохист, ничего мне такого не требуется, просто я хотел побеседовать… Только онемел у него язык во рту, ничего внятного не мог Лев Лаврентьевич высказать.
– Рекомендую розги. Свежие, неиспользованные.
Слышал: она переставляет ведро (входя в комнату, он ведра не заметил). Неужели розги в ведре?
Его даже в детстве никогда не пороли, даже во втором классе, когда в паспорт дедушки он зачем-то вклеил почтовые марки…
Но ведь черным по белому было: «поркотерапия» – сам же читал! Чему теперь удивляться?! Или ты настолько во всем разуверился, что даже не веришь печатному слову?…
В воздухе свистнуло, и ему обожгло.
– А!
– Нравится? Я тебе покажу, что такое депрессия!
– А!
– Я тебе покажу, как сопли пускать!
– А!
– Я тебе покажу…
Но прежде, чем его в четвертый раз стегануло, Лев Лаврентьевич закричал, словно звал он на помощь:
– Аааааааа!
Ответом ему был громкий и резкий визг, явно не госпожой издаваемый.
– Зараза! – сказала мучительница.
Повернув голову, увидел что-то круглое на стене – вроде кастрюльки, и над этим предметом металось визжащее существо.
– Барометр, – сочла возможным пояснить госпожа. – При резком звуке выскакивает обезьянка. Если хлопнуть в ладоши или крикнуть, как вы. Это мне муж подарил.
И вовсе не властным был сейчас ее голос, а просто громким, чтобы обезьянка не заглушила слова. В голосе госпожи Льву Лаврентьевичу даже почудилась нотка нежности, но, возможно, только почудилась, хотя, как знать, как знать…
Обезьянка замолкла.
– Госпожа… вы замужем?
Должно быть, она поняла, что дает слабину, и, собрав волю в кулак, вновь остервенела.
– Я тебе покажу замужем!.. Я тебе покажу, что такое семейные узы!.. Я тебе покажу, как жене изменять!..
Ему бы сказать, что он не изменяет жене, разве что только сейчас, если это можно назвать изменой, – но нельзя, определенно нельзя, ибо сказано ж: «без интима»! Ему бы объяснить… да как тут объяснишь, когда:
