– Да что вы, сидите!..
Глотнув вина, они стоя смотрели друг на друга. Он ждал, когда она скажет ему о своей заботе. Но гостья молчала, видимо, подбирала слова. И хотя ей уже за тридцать, на гладком лице ни морщиночки: конечно, макияж, уход за кожей, спокойная жизнь…
Сейчас Татьяна напомнила Валентину Петровичу недавнего подростка, школьницу… и еще – одновременно – свою дочь, которая вот же полчаса назад сидела здесь, внимая старому учителю. Какая великая тайна – похожесть детей на родителей, особенно у женщин. А ведь Углев не забыл, как Танечка подошла к нему на выпускном бале, пригласив на танец, и, вскинув отроческие глаза, задев коленками его колени, пролепетала:
– Если вы сейчас позовете меня… хоть на край света, я пойду… – Она, конечно же, прекрасно знала, что Углев к той поре уже был женат. Но вот такое жертвенное, наверное, движение души.
Углев в ответ на ее слова мягко улыбнулся.
– Девочка моя. Может быть, в другой жизни… – Он попытался все свести к шутке. – Станем бабочками или рыбками…
– Не хочу рыбками!.. – нелепо разявив рот, зарыдала девчонка у него на груди. И только тогда он понял, что она для смелости крепко выпила. Гремела музыка, было полутемно, и хорошо, что никто на них не смотрел. У девочки случилась истерика, Углев, улыбаясь направо-налево, отвел ее в свой кабинет, налил воды. А она плакала, терла личико ладонями и, как бы не соглашаясь, мотала головой, стала вдруг грязная, размазала помаду и тушь с ресниц.
– А с Люсей-то дружили!..
– О чем это вы?! – строго попытался ее одернуть Углев. Вот и воистину, делай добро.
– Дружили, дружили, она сама рассказывала.
– Перестаньте! Она просто жила у нас…
– Эта девочка, Люся Соколова, сбежала из дому, потому что ее постоянно бил пьяный отец. Молодая мачеха, тоже, кстати, Людмила, ненамного старше Люси, не вмешивалась в дебоши мужа, угрюмого и сильного, как лошадь, человека. Он работал в механических мастерских. Углев с женой пригласили Люсю пожить у них, пока с
Михаилом Игнатьевичем Соколовым разберется милиция. Помнится, на день рождения купил девочке цветок – и она расплакалась от счастья.
А затем с чего-то вдруг возомнила, что Валентин Петрович в нее тайно влюблен, стала дерзить Марии, отказывалась пить и есть. К счастью, ее отца уняли и девочку вернули домой. Но отныне Люся в школе едва ли не каждый день, выдумав любой повод, подходила к директору школы и, подняв на него фиалковые очи, начинала читать стихи – она поняла своим крохотным сердцем, что это верное средство помучить взрослого мужчину.
О, вопль женщин всех времен…
Мой милый, что тебе я сделала?!
Нашла же где-то томик Цветаевой – в те годы о Цветаевой в провинции еще мало кто знал. Но девочка, надо сказать, неглупая, впечатлительная. Только вот беда: и окончив школу, она несколько раз при людях подходила к Углеву, что-то бормотала, изображая особенную связь с ним. Потом куда-то наконец исчезла, Эмма Дулова, кажется, видела ее с неким военным на мотоцикле. Разумеется, и Эмма, и другие коллеги ни на минуту не поверили, что Валентин Петрович может иметь адюльтер с несовершеннолетней девчонкой. Но разговоры были… Сам виноват: когда она жила в его квартире, то цветочек бедной девочке подарит, то стихи перепишет ей в тетрадь, а то просто рассеянно заглядится в ее бездонные глаза отроковицы.
И, конечно, Татьяна Ганина, моложе Люси на год, пока доучивалась в школе, знала о секретной любви Люси, завидовала ей и страшно ревновала. Вот почему на выпускном вечере она и назвала ее имя: “А с
Люськой-то дружили, дружили!” И в слезы…
А потом они, Татьяна Ганина и Валентин Петрович, долго не виделись.
И когда она привела в школу в первый класс свою дочь Ксению, то держалась с директором надменно, даже холодно. Пробормотала, что они с Игорем Владимировичем Ченцовым передумали отправить дитя в Англию: там, говорят, сыро, а у нас все же континентальный климат, с чем
Углев уважительно согласился.
….
– Валентин Петрович, – наконец медленно начала Татьяна, сияя в сумерках глазами. – Валентин Петрович, миленький. Я боюсь. Вокруг нашей семьи какая-то темная компания. Этот Чалоев… дядя Толя… этот прокурор… Анекдоты нехорошие… Кузьма Иваныч с ними – все хохочет и хохочет, как бочка. Даже Ксения…
– Что Ксения? – удивился Углев.
– Разбила окно в школе. Я спросила: неужели это ты, Ксюша? А она: да, иначе бы надо мной смеялись… сейчас, мама, все так… – Гостья отпила еще вина и кивнула на окно. – А дед Кузя и сейчас сидит, песни зэковские поет…
– Мне сказала ваша дочь. Он тоже будет ее готовить?
– Да что вы! Тут такая история. Может, вы помните, дядя Кузя уходил в тайгу с геологом Жарковым… помните – с бородкой, как у Мефистофеля…
– Его убили.
– Да, мотоциклом сбили… Но будто бы он успел показать деду, где в тайге золото есть, грамм двадцать на тонну. Будто бы это очень хорошее месторождение, двадцать грамм на тонну. Жарков-то молчал, а вот на деда напали и били… все пытали… Его под защиту взял мой
Игорь. Ну, у Игоря свои бойцы, еще со школы спорта. И вот за это дядя Кузя нынче обещает Игорю помочь… диссертацию сделать.
– Диссертацию? – Углев недоверчиво смотрел на гостью. – Шутите?
Зачем Игорю эта морока?
– Он потом в депутаты пойдет пробиваться. Или еще куда. Говорит, сейчас модно.
– Господи! И на каком материале?
Татьяна тягостно вздохнула и рассказала, что знала: учась в университете, Кузьма Иванович занимался теплофизикой, распространением взрыва в газовой среде, в так называемой трубе
Теплера. Ему предлагали дипломную работу развить в диссертацию, но из-за неразделенной любви он уехал в провинцию учителем. А сейчас, говорит, подумал: через наши края идет на Запад нитка газопровода, часто случаются пожары. Если бы Игорю удалось заинтересовать решением этой задачи газовиков, ему бы засчитали диссертацию, даже дырявую. Практикой же мало кто сейчас из ученых интересуется.
“А что же сам Кузьма Иванович?..” Но этих слов Углев, конечно, не произнес, потому что понимал: Кузьме Ивановичу это уже не нужно.
– Ясно.
Они снова долго молчали, уже в сизых сумерках. Вдруг Татьяна, обернувшись к старому учителю, улыбнулась и тихо сказала::
– Валентин Петрович, простите меня за тот выкидон, но правда же, мы, весь наш класс, были в вас влюблены… а я больше всех… Кстати, недавно видела Люсю Соколову.
“Изобразить недоумение? Спросить: кто такая, мол, подзабыл? Не стоит”.
– Она развелась. Говорит, у нее в квартире висит ваш портрет. Я сказала: у нас у всех висит, – и, не дождавшись никаких слов, спросила: – Вы… вы, Валентин Петрович, в последнее время сильно устали?
Он мягко, медленно улыбнулся.
– Ничего, все хорошо. Спасибо на добром слове.
– А я помню ваш монолог, когда учили нас риторике. “Как мне сделать, чтобы люди услышали меня.
Это я, люди. Слушайте меня, люди.
Слушайте меня, неизвестного вам.
Но послушайте, послушайте человека, я давно хотел обратиться к вам.
То, о чем я скажу вам, я выстрадал.
Я не спал дни и ночи, не ел, не пил… и вот – принес вам на сухом языке эту страшную истину.
Остановитесь, люди! Все, все остановитесь!
Звезды не могут остановиться, а вы остановитесь!”
– Перестаньте… – уже слегка раздражаясь, остановил ее Углев и, плеснув в полутьме мимо, долил вино в стаканы. – Это был немножко театр, мне сейчас неловко… Добиться, чтобы люди тебя выслушали… я теперь и не знаю, что для этого нужно… или даже скажу так: я и теперь не знаю.
– Но тогда вы знали! И сейчас знаете! – горячо зашептала Татьяна, почему-то оглядываясь на открытую дверь. – Я очень хочу, чтобы вы с
Игорем поговорили. Это опасно, опасно!
– Вы насчет кандидатской? Конечно, у него могут спросить на защите какую-нибудь мелочь – и позору не оберешься…
– Да нет! Главное, чтобы он не дружил с этими… Поговорите, а? Если он будет и дальше с ними… я с Ксенией осенью за границу уеду. Я боюсь тут.
В соседних дворах рычали псы и звенели цепями.
– Хорошо, – Углев кивнул. И привычная улыбка прошла по его лицу, он не мог эту улыбку остановить: снова ему показалось, что Татьяна двоится: то это юная Ксения перед ним, а то сама Таня Ганина школьных времен, губы – малина, глаза – звезды…
– Я постараюсь, – уже сердясь на себя, сухо буркнул он. – Вас проводить?
– Нет, спасибо, Валентин Петрович. – Она выпила до дна. – Меня мои автоматчики проводят, – и пошла на выход…
Весна
Он любил брести в знойный день над овражком, мимо нагретых досуха, но еще недавно, в мае, зеленевших тальниковых плетней, выходить к самому краю яра, выдвинутому над речкой вроде козырька кепки, – отсюда было видно всю низину, в которой текла, вихляясь, речка Она.
Кстати, как и со станцией Сиречь, великая загадка это название: то ли она Он а , то ли О на… Впадает в большую сибирскую реку, быстро несущую пласты зеленоватой воды на север, в Ледовитый океан.
