— Святое дело, — сказал Кузин.
— Оно, конечно, — согласился Иван. — Но я как предчувствовал, и сказал: «Не стоит, этим её только улучшишь. Не надо благотворительности, пусть ходит так!». Посмехом драку отвёл и повернул внимание на Котю Долина — тот единственный опросный листок не сдал, всё как-то вздыхал, жался, как юниор на трамплине: то ли прыгнуть, то ли лыжи назад повернуть, хотя новичком в деле не был. Отнюдь! Его, красавца конфетного, уже в седьмом классе полоумная директриса испортила, так что школу он закончил с медалью, а директриса — с ребёночком, как впрочем и Ксана Петровна — она потом приезжала — зав. роно, чем-то похожая на Пауля Петтерсона в пору высших рекордов. Короче, шалун-вездеход, как потом выяснилось. А тогда он себя лишь отчасти раскрыл — отважился и сдал листочек, где, в отличие от других, написал с кем бы не смог… Представляешь? И в списке этом значилась лишь гардеробщица Груня, которую с фонарями уже с того света выглядывали.
— Орёл! — сказал Кузин. — У нас был такой. Умер геройски в общежитии ткацкой фабрики.
— Да, но Котику не поверили, заподозрили в хвастовстве. Разбушевались, да так, что из окна сторожки высунулась кладовщица. Крепенькая такая, как куль с редькой, скуластая и с бельмом на глазу. «Что, мол, за шум, а драки нету!?». И тут Петенька Мёрзлый, отстраняя скуластенькую, как чернь, от понимания, Котику по-французски сказал: — Эскоматаж! — шулерство то есть. А Букин добавил: — Ментьер! — то есть лжец. Котик же усмехнулся, эдакими переливчатыми глазами обвёл копателей, шагнул к сторожке, обстукал нога об ногу глину с сапог, и был таков — привет вам! Ну, ждём минут пять. Окно занавесилось. Десять, двадцать. Через полчаса появляется. Ухмылочка. Сытые глазки. Вид совершенно победоносный. И Мёрзлый ему: — Ну? Ну?? Да не может быть!.. А тот с ленцой ему из погребов «Войны и мира»: Иль фант сава си пренд-ре! — в смысле «Милок, надо уметь пригреть…». Милок это проглотил, зашипел только:
«Ты плохо кончишь, игра не завершена»… Доиграть он уже мне, как зачинщику, наобещал, подлюга!
Иван промочил горло и продолжал:
— Ну ладно, с картошкой управились. Прихожу в институт из Сандунов ко второй лекции. А там, поверх маршевой лестницы у нас пещерная ниша, и в ней Ленин в два человеческих роста. Спокойненько поднимаюсь, и тут из-за спины Ленина — шнырк, будто чертёнок из табакерки, выскакивает Петюня: — Здравствуйте, Иван Алексеевич! Что-то мы не торопимся к знаниям, пренебрегаем лекцией по марксизму… Я ему с пылу с жару: — Тебе-то что? Марксизм не догма. А он мне: — Вот именно. Он руководство к действию: пожалуйте в деканат, я, будем знакомы, начальник вашего курса. «Хрениссимо», — думаю. — Ловко он нас в поле пропас, доглядел. Интересно, что дальше будет?». А ведёт меня в деканат, достаёт кондуит и отмечает прогул. — Всё? — спрашиваю. — Нет, — говорит, — просто дополнительный штрих. В пятницу будем обсуждать ваше персональное дело, — и ручками всегда волглыми — ты не заметил? — в азарте неестественно потирает, глазами бегает. — Ну-ну, — говорю, — чем же моя персона вам так насолила? И потом, в пятницу у меня игра… Может, вам бутсы отдать, за меня отбегаете? То есть опять гномик во мне гуляет, подначивает: «Отбрей! Где наша не пропадала!».
— У нас точно такой случай был, — полез в разговор Чанов. — Привезли нам, вместо солидола, автол…
— От винта! — отстранил оружейника Кузин и локтём дополнительно дал понять, что он тут липший. И Иван продолжил:
— В пятницу я опять, как назло, в раздевалке замешкался. В лицей мы тучей обычно с чёрного хода врывались, швыряли куда попадя наши пальтушки, а потом уже в перерыве сдавали на вешалку. А тут патруль старшекурсников и приказ: шапки в рукав и сдавать всё как есть Груне. Ну, звонок прогремел, а мы, человек десять, только ещё скачем к Ленину через ступеньку. И снова — здорово… из-за статуи выползает Мёрзлый: — Доброе утро, Иван Алексеевич! На вас ничего не действует, как я погляжу… Вон вы какой… А я при всех ему, не переведя духа: — Позвольте и я на вас погляжу. Вон вы какой «верный ленинец», прямо-таки человек с ружьём…
— Так вон это откуда, — допетрил Кузин. — А Монтевидео причем?
— Не торопитесь. Здесь всё натуго связано единым узлом. Мечтая жарче Колумба, наверно, Новый свет повидать, этот Петюня влез в МГИМО первым набором, когда мы ещё Малинина и Буренина в противогазных сумках носили. Первым учеником он не сделался, зато стал лучшей наседкой-несушкой… А такое усердие, доложу по-свойски, совсем не лишний момент для закордонной работы. Ну, и связи, конечно! Папаня-маманя… А они-то у Мёрзлого его замахам никак не соответствовали. Ну какое давление могут оказать ряжские пимокаты на МИД? Смешно! Но он нашёл себе в МИДе папашу-универсала, ныне расстрелянного к осиротению, ой, многих детишек! Этот фантастический Дезанозов тем собственно и прославился, что ни одной юбки в своём ведомстве не упускал. Восточная кровь его была высшей группы, а министерства тогда работали по-ночам, так что не помню, осталось ли нынче в энциклопедиях, но тогда бытовал прочный термин «Дезанозовские дети». И почтительные чиновники таких детишек по праздникам на руках к мавзолею несли, чтобы Сталина живьём показать. А студент Мёрзлый, не будь дурак, по двое себе на плечи сажал, утирал сопельки и ландрином подкармливал. Талейран, да и только! Но главное, это конечно тук-тук. И вершиной тому, когда испанская группа после случайной — дёрнуло же их для живой практики! — беседы с мексиканскими теннисистами о ледорубе Троцкого резко уменьшилась… Из шести красноречивцев на занятиях объявился один только Мёрзлый, громко недоумевавший: «Куда же все подевались? Куда!?».
— Да, а куда? — проявил лишнее любопытство майор.
— Ну-у-у, Кузин? — пропел с упрёком Иван.
— Ах, да! — освежил голову кулаком майор. — Я извиняюсь.
— Короче, с упорством дятла он до своего достучался, — удостоверил Иван. — Старателя направили добывать «червячков» в Уругвай. А теперь представьте, Кузин, после сегодня это вам куда как легко, Монтевидео!.. Голубые тропики, бриз, стриптиз, китайская кухня, кабаре, казино, водопад электричества, сады Эдема, знойные женщины. А позади, будто в горьком сне, — общага с лампочкой Ильича, онанизм во избежание аморалки и студенческая столовая, где каждый — только зевни! — всегда готов перечницу тебе в суп опрокинуть или табаку накрошить. Есть, есть от чего голову потерять, разомлеть, отрешиться от унижений в первый же вечер на райской земле.
Кузин заметно занервничал, зашевелил суставами, но погасил суету коньяком.
— До казино и женщин было рукой подать, — длил интригу Иван. — И, естественно, нетерпение погнало Петеньку в город без провожатых. Смылся воздухом подышать, прикупить галстук к ужину. О, сколько же нашего брата в походах таких полегло! Но удало, с шармом. А этот плебей не нашёл лучшего, как завернуть в харчевню «Шанхай»: темно, как в бане, тихо и дёшево. Наелся бамбука, что называется, до ушей и дунул в Эдем — на горке американской кататься. А между прочим, к бамбуку, к улиткам, к печёным воробушкам надо привычку иметь, — покривился Иван от собачьего с кошачьим привизгом вальса в исполнении Славушкина. — И на горке посланца родины так прихватило, что хоть из люльки выпрыгивай на ходу. Ну, до земли он кое-как дотерпел. А там уже — напролом в кусты и присел… Отмаялся. Посветлел. Разгибается, а над ним полисмен в бальных перчатках: «Ке таль, сеньор?». Только без мата, конечно, и не снимая перчаток. Но разве с того легче? В тот же вечер ночным самолётом уронивший престиж родины блицкурьер улетел на Большую Землю. Вообразить, что у него на душе делалось, я не берусь. Но так обделаться надо уметь. Пять лет кряду брать грехи на душу и терпеть, чтобы сходить только до ветру в Монтевидео — такого отечественная дипломатия ещё не знала…
— И поделом, — сказал Кузин. — Так засранцу и надо.
— Оно конечно, — согласился Иван. — Однако нашему курсу это крепенько навредило.
— Ну да? — ухмыльчиво усомнился Кузин.
— Да вы не поняли, Кузин! — в свою очередь улыбнулся Иван. — Я к тому, что Мёрзлый за Ленина спрятался.
— Так и что? — пьяно уперся Кузин. — Сколько засранцев за ним прячется, а курс не меняется, курсу ничто не вредит.
— Это с общих позиций, — сказал Иван пониженным голосом. — А я конкретно про первокурсников нашего института. Прокакавшийся в нашей системе лютует вдвойне. И каково было нам, когда нас стали наскоком из-за спины памятника хватать и, на НЕГО же ссылаясь, на расправу тащить — ОН так велел, ОН завещал… Поди выкрутись, когда на послекартофельной персоналке тебе внушают, что-де ещё великий Ленин в своем «Обращении к бедноте» всячески осуждал азартные игры и лотереи.
— И денежно-вещевые? — не поверил Кузин.
— Все! Он считал это надувательством, — удостоверил Иван. — Равно как и был против водочной монополии и даже армии.
