Ознакомительная версия.
— Нет. Лучше Петьку — жирного. Дурак, а бегает быстро.
Дурак, разумеется, обижен такой характеристикой, но через 5 минут забывает: все-таки приняли в игру.
«As a matter of fact that's the only way you can go — she'd never let you say good-bye». For the time being, of course, he was pretending that everything was hunky-dory. She did not notice anything. If you explain it, she will understand everything{7}.
Не так разве было? Все было так. Только все-таки было иначе. Вроде аппетит растет во время еды. Суровый берег и неприязненная стихия, от нее легко оттолкнуться. Надоели эти ели. Эти ели надоели. Мало. Еще раз. ЭТИ НАДОЕЛИ. А это надо доедать. Сам же просил, теперь ешь. Монолог жующего человека еще раз. Она только не знала, что это и было прощание. Я долго провожал взглядом удаляющуюся повозку. Телега скрылась. От тебя увезли все твои радости. Это несправедливо. Человек только что вошел во вкус, а у него отбирают счастье. Нет, это несправедливо. Я бы недопивал чашечку кофе до той капли горечи, которая лежит на дне в виде кофейной гущи. Я бы немного оставил в знак сытости. Но теперь уже поздно. Эту чашку мимо пронесли.
Сама процедура была другая. Нужно было что-то делать под нажимом и из чувства долга. Из страха, что ругать будут. Чтобы избавиться от стыда, если спросят, а ты не сможешь ответить. Надо выучить стихотворение, а оно не выучивается. Легко сказать: утро вечера мудреней. Надо в это верить. Правда, на следующее утро стихотворение заучилось за 5 минут. Значит, нужно верить. В следующий раз так и будет. А что делать в таком случае?
Они нашли письмо, где было написано: «Маруся, я тебя люблю». Но там не было написано фамилии, но они могли догадаться. Но они не догадались. Одна сказала: «Ты смотри, какие он письма пишет». А другая сказала: «Рано тебе этими делами заниматься». Но хорошо, что они маме не сказали. Но вопрос стоял иначе. Как вообще это делается? Если ей написать, это будет объяснение в любви. Это я уже усвоил. Но достаточно ли этого? Если она узнает, она должна меня любить. А если она кому-нибудь покажет и они будут смеяться? Как быть в таких случаях? Нет, лучше не отсылать пока.
Я к ней не относился иронически. Я к ней относился уважительно и понимал, что это великое достижение и даже знак признательности. Все зависит от того, что выдвигается ни первый план. Была хорошая штука, я ее не переписал. Когда приходится выполнять чужую роль. И еще была одна хорошая страница в 59 году. Я ее недавно прочитал, удивительная вещь. Этот «Шантеклер» совсем другого качества. Не возьмешь чужую биографию Бернарда Шоу, не исправишь. Тебе никогда не приходило в голову, что надо читать письма Фрейда и переводить монографию о Джойсе? Нет, не приходило. Смерть Ильи Абрамовича. Уход Ивана Сергеевича. Рассказ инженера Стеженского. «Промышленная вентиляция». Перевод «Дон Жуана» Байрона. Такой большой труд, человек всю жизнь писал. Когда Вы выйдете на волю, проследите, под какой фамилией выйдет эта книга. И если там не будет моей фамилии, то знайте, что это плагиат. А рассказывал какие-то пустые истории на одну тему «сливки общества». Не знаю, мне бы сейчас не понравился такой рассказ. Начиная с того, что каждый рассказ начинался словами «У нас в Бутырках». Ты отвыкай от этого. Тебе придется еще прожить целую жизнь, забыв о том, что ты был в Бутырках. Тебе придется привыкать к тому, что тебе и рассказать об этом будет некому. И не нужно это рассказывать, а то опять попадешь в Бутырки.
Discourage me if I know what you are talking about. I can't write out a new quotation, I simply can't{8}.
Not that I wanted to write the history but the mystery of many a picture I remember! They are swimming. They are swimming. I can't do anything with them. The first love will be somewhere in the distant future. And Big Brother was not yet born. And all is ahead of us. And happiness and Erostratus and intimacy and the wall or maybe the room{9}.
Какая сила заставила напечатать такой текст? И какая — что еще удивительней — какая сила заставила забыть об этом? Есть же, есть же, есть — вот он, даже такой изящный аккуратный переплет. Много вздора. Много ерунды хранится в разных углах. Один далекий угол, если в него заглянуть, заставит остановиться, жадно дыша. При чем тут отец? Отец тут меньше всего, это же надо знать.
Идут такие астрономические тексты. Слова из другого лексикона. Пудами нависла скука. Чемоданами старых черновиков загромождается тропинка. Тут бы два слова. Тут одно стихотворение. Копирка мешает. Тут надо без копирки. Странный поворот у традиционного хода мысли. Ляг в другую сторону головой. Ты же привык засыпать на правом боку. Заноза не вынута. Зуб шатается, еще какая-то посторонняя морока. Была такая тетрадь. Она связана с фестивалем. Непонятно, почему заглох интерес. «Что мужчины знают о женщине?» Та страница заставила заглядывать в большую тетрадь. Помню, что был «Герострат», но я бы не хотел его отыскивать.
Толпы проходили. Старой улицы я не узнал. Нового адреса не нашел. Судьба пародии после смерти великого пародиста. Вот что было в Лопухинке{10}. Мы сидели в читальном зале и читали такие штуки. Это было интересно в 1946 году.
— Вы тоже старый ИФЛИ-тик?
Он нам не такой разговор устроил в ЦДЛ. Он там как хозяин принимал гостей, а тут пришел в гости. Один человек должен умереть, а другой уйти, тогда его концепция аграрной науки восторжествует. Он так и сказал, была стенограмма.
Впрочем, КОНФЕРЕНЦИИ ПРОРОКОВ я не видел. Я даже не знал, что такая существует. У меня было водохранилище, тайные рыбаки и иногда намеки на классовую борьбу. Читательская конференция, если так можно назвать, была с утра до вечера или по Хемингуэю или по Андрею Белому. Приходил владелец «Петербурга», и мы к нему очень хорошо отнеслись. Выходит, французы были без меня. И только много лет спустя один раз прозвучал «Лейтенант с лицом худощавой свиньи»{11}. Это был такой лохматый прозаик из Ленинграда, но мы не знали, что он пишет стихи.
Разговор в «Национале» был без продолжения. Палка упала с третьего этажа «Праги» и летела до второго или с четвертого, если там 4 этажа, я уж не помню. Но остановиться было невозможно. За эти 40 дней они успели роман написать. Многотомное сочинение, состоящее из вопросов и ответов, под каждым ответом пришлось расписаться. А ясеню было 200 лет по крайней мере. Имперская канцелярия работала на другом формате. Информация устарела: он от нее уже ушел. Или она от него. Тогда выписок из книги «Место на верху»{12} не было и не могло быть. Про Майн-Рида мы потом узнали, он его еще не обозвал Майн-Ридом{13}.
400 страниц были нужны для фона наших постоянных интересов. Это было «Кафе» в первом варианте. 167 страниц выбрано для одной темы. 52 страницы осталось («в зубах навязло»). Было такое. Читал я что-то такое, видимо, отозвалось. Не читал написанного утром. Тоже отзовется. Стоит сзади мысль, сверкая недобрыми глазами.
Условные обозначения. Забытые листочки. Мне не приснился большой формат. Давно я не писал черной тушью. Вот еще раз. Еле выкарабкался. Теперь понятно почему. Не надо было на это обращать внимания. Еще раз повтори «не надо». О наших словах, о ваших звуках. Я и буду любым способом. Вот как получается. Ни одно из этих построений не отвечало напору интонации. А я читал вслух чужой рассказ. Несколько удивительных открытий. 2 страницы. Ничего такого не было. Все это нужно было для разгона. Очень все перекарежено. В разных углах разные попытки. Вот пришлось открыть все-таки переплет. Много всякой всячины. Расскажите подробней. А как все было? А никак это не было. Все это ерунда. Четыре пачки «коньячных ритмов»{14}. Сшитые белыми нитками, они все равно остаются «коньячными ритмами». Письмо. Скоропись. Захватанные страницы. Несколько приближений. Все куда-то уходило в другом смысле. На катке была такая погода. Куча нелепостей. Ты приготовься, тебя будут спрашивать. Теперь можно бумагу не экономить. Никакая сила не заставила бы. Смешно об этом говорить. Мне нужен пейзаж. Тут я еду на пейзаже. Тут деревьев не было, тут были кусты. Вот у этих кустиков я поймал налима. Расходов меньше. Такая была дружба. Судьба другого авторитета. Я раскрыл старую книгу и прочитал две главы. Дальше двух глав не пошел. Вот какие вещи творятся в этом беспорядочном мозгу. Ух ты. Такие слова. Такие слова. Выходить на мороз. Холодно. Холодно. Не надо. Не надо. Не надо. Было такое утешение. Надо взять другую бумагу.
Из этого ничего не выходило в том случае, когда не бралось еще раз, не читалось, не перечитывалось. Эти цитаты из «Силуэтов»{15} воспринимаются теперь как свои записи. То есть это так давно было, что уже неинтересно, кто сказал и по какому поводу. Потом ты 10 раз слышал такие же слова о других поэтах. И видимо, сам их говорил 100 раз. Он женщин замолчать заставил. Мне это не понадобилось. Это уже было. «Орфографический словарь в кармане». Постыдился бы. У нас все это было в голове, вот так. Нам не требовалось. Вот какая разница.
Почему-то считалось, что на последней странице самое интересное и все остальное можно не читать. Все остальное можно прочитать, когда попадется неожиданное оскорбление.
Ознакомительная версия.
