У нее закривились губы. Мазунин вздрогнул: узнал усмешку, перед которой когда-то не устоял. Заморгал, отвернулся.
— Я вот как, Степушка, думаю: много на твой век от роду было отписано, а ты вначале где-то засушил себя, да только теперь отходить стал. С одной стороны, и хорошо было: жизнь прожил — и не крикнул! Зато теперь, Степушка, кричится. А я вот загодя откричалась, и — спокойная теперь, живу себе тихохонько, и тоски нет… Да! Ты Пашку помнишь?
— Как не помню! — глухо отозвался Мазунин.
— Недавно письмо от него получила, пишет из Кемерова: плохо, мол, жизнь сложилась, ни угла, ни спокою на старости лет. Слесарит где-то, да в общежитии живет, — какой он бабе, старый-то, нужен? Ох, мужики вы, мужики — куролесите по белу свету, сорите своим семенем, где ни попало. Дак просится: прими, мол, Люба, если сможешь!
— Ну, а ты как?
— Думаю вот. И приму, наверно. Все не одной век коротать. Да и Лизонька вот рожать собирается приехать.
— Что, замуж вышла? А я не знал! — встрепенулся Мазунин.
— Какое там замуж! — Красильникова полезла за платком, отвернулась. — Такие уж мы с ней, нескладехи…
Мазунин поднялся.
— Вот как… Вот как… — шептал он. Подошел, неловко обнял ее сзади за плечи. — Много вам, бабы, счастья в жизни надо. Да только все как-то не так у вас получается: топочете, суетитесь, бегаете за ним, а толку-то нет! Без мужика — что ж, тоже ладно, а то попадет пьянь да дрянь — обиходь-ко его! Откричалась, значит… А я думаю — кричать тебе еще да кричать, Любашка…
Женщина вытерла глаза, заходила по комнате:
— Такие-то мои дела, Степа.
— Иттить мне надо, — сказал Мазунин и пошел к двери. Остановился у порога, повернулся: — Слышь, Любаш! Может, спомним молодость-ту?
— Да ну тебя, Степка! — Красильникова махнула платком, нервно засмеялась. Снова погрустнела. — Не бывать теперь этому, Степушка. Отлюбилась я, да и ты-то… Какая теперь у нас любовь может быть? Так только, для скотства. А я так не хочу. Ступай уж, не трави себя.
— Ладно. — Мазунин потоптался, надел шапку. — Слышь, Люба, — тихо сказал он. — Я вот что узнать все хотел: любила ты меня ай нет?
— Любила, Степа. Я в жизни и любила-то: Аркашку своего, тебя, да командировочного одного еще. По правде любила. Какие-то вы одинаковые были: проснусь ночью, бывало, рядом гляну — а вы не спите, в потолок глядите, смолите свои цигарки. Так сердце и захолонется. Да только не такой любви мне тогда хотелось. Я ведь дурная, Степа: башка у меня умная, не бабья, — а норов веселый, все так и тянет его на какую-нибудь чудинку. Потому я и мужиков себе больше веселых да бестолковых выбирала.
— Вроде Пашки, ага?
— Да… с Пашкой другое дело было. Как увижу его, бывало, — уж чего бы, кажись, не сделала, чтобы красотой его владеть! И ведь знаю, что пустяшный он: пьяница, дурак! — а на базаре подыму, отмою…
— Прощай, Любашка. — Мазунин взялся за ручку двери. — Пойду я. Ты это, найди уж меня как-нибудь, когда Люба в больнице будет. Попроведаю, гостинец принесу. Может, и робеночка в руках подержу, если до того не уеду, конечно.
Выйдя от Красильниковой, Мазунин переулками добрался до главной улицы и, заложив руки в карманы, наклонив вперед голову, пошагал домой. Шел у думал о своем: было оно, не было ли — то главное, ради чего стоило бросить и забыть все и лететь на огонь, завороженно кружась в подхватившем вихре?
Когда сзади раздалось урчание мотора и послышался веселый окрик, Мазунин вздрогнул и бросился в сторону. Слетел с тротуара, увязнув в снегу. Опомнился, глянул — из кабины самосвала весело скалился Валька Бобров:
— Игнатьич, не угони в сугробе! Гляжу, топаешь — дай-ко подвезу, думаю.
Мазунин выкарабкался на тротуар; потоптался, отряхиваясь. Махнул рукой::
— Не! Я сам. Доползу как-нибудь.
— Ну, как знаешь.
Самосвал рявкнул, рванул с места и скрылся в снежной пыли. Старик глядел ему вслед. Эх, Валька, Валька…
Весной шестьдесят четвертого года Мазунина на заводском собрании выдвинули в народные заседатели. Он испугался: отказывался, пытался даже грозить самым отчаянным крикунам, но это сочли за кураж, и кандидатура прошла единогласно.
После собрания директор, поздравив Мазунина, вдруг двинул его кулаком в бок:
— Что, боязно? А ты не бойся. С нами шуметь не боишься — чтобы все, значит, по правде было! А раз уж ты такой правдивый — вот и стой за нее, за правду-то, только уже не в заводском, а в государственном масштабе, понял? Между прочим, — он наклонился к уху Мазунина, — там, я думаю, дело проще: виноват — отвечай по закону, не виноват — ступай, оправдан! Не то, что у нас иногда: того, другого нет, детали запарывают, план горит — а виноватить некого.
— Это так, да, — согласился Мазунин.
Домой с собрания он пришел важный. За ужином сообщил родным, что он теперь не как-нибудь — полноправный судья.
— Надо посмотреть, — разглагольствовал он, щелчком в лоб отгоняя от сахарницы маленького Юрку. — Надо посмотреть, как у их там работа поставлена. Ежли по правде — тогда я не против. А ежли по плану, вроде как: надо столько-то засудить, и баста! — тогда я с ними не сработаюся, нет, не сработаюся…
— Вот и ага, вот и ага… — поддакивала старуха.
Его вызвали в суд исполнять обязанности в августе. Он надел парадный костюм, подвязал галстук, надушился одеколоном и, придя в таком виде к восьми часам — как на работу — к суду, целый час торчал на лавочке возле здания. Без десяти девять пришел председатель суда, Виктор Прокопьич, и Мазунин последовал за ним. Дождался, пока тот войдет в кабинет, стукнул в дверь, зашел и представился. Председатель — пожилой, толстый, с окаймленной белесым пухом лысиной, вежливо поздоровался, задал несколько вопросов о семье, работе и сказал:
— Вам с Верой Андреевной придется работать. Знаете ее?
Мазунин кивнул головой, хотя знал второго судью совсем чуточку, только с виду: муж ее был учителем в Людкином классе, вел историю. Вышел из кабинета и осторожно приоткрыл дверь с табличкой: «Народный судья Лукиных В. А.».
— Заходите! — раздалось изнутри.
Вера Андреевна сидела за столом, листала бумаги. Поднялась навстречу:
— Вы заседатель? Тогда давайте познакомимся. Стойте-стойте, а где я вас видела? — прищурилась лукаво.
Они разговорились. Вера Андреевна жаловалась:
— Город такой хороший, сосновый бор, прекрасный воздух, совсем не хочется никуда уезжать, но у Костика, сынишки, вы знаете, косоглазие, лечить нужно квалифицированно, а где здесь взять специалиста?
Во время разговора подошел второй заседатель — Павел Иванович, мастер леспромхоза. Его выбирали заседателем чуть ли не каждый срок, и он чувствовал себя в суде как дома.
— Что у нас сегодня? — степенно спросил он, важничая.
— Алименты, алиментики, — пропела судья.
Павел Иванович беззаботно махнул рукой: ерунда, мол!
— В общем, да — на сегодня сносно. Вот завтра, друзья мои, придется попотеть: бобровское дело я на завтра назначила.
— Бобровское? — насторожился Мазунин. — Это я слыхал, слыхал. Так что — мы его и судить будем? Почитать бы надо сначала, а то разно говорят.
Лукиных открыла сейф, вытащила толстую папку, положила на стол: «Читайте!» Мазунин взял папку, раскрыл.
Весь день, исключая короткое судебное заседание, кончившееся присуждением алиментов, он провел за чтением уголовного дела по обвинению Боброва Валентина Петровича в преступлении, предусмотреннои частью второй статьи двести одиннадцатой Уголовного кодекса РСФСР…
Дело было так. Около одиннадцати часов вечера двадцатого июня возвращавшаяся из района «скорая помощь» обнаружила километрах в трех от города мальчика, лежащего на дороге. Поза, раны на голове и теле позволяли предполагать наезд. Врач, медсестра и шофер занесли мальчика в машину, сунули туда же валявшиеся рядом удочку и кукан с рыбой — и помчались в больницу. Мальчик умер через двадцать минут на операционном столе. Были подняты начальник милиции, следователь, работники ГАИ. Три машины во главе со «скорой помощью» выехали на место происшествия. Но экипаж «скорой» точно указать место на дороге, где лежал мальчик, не смог — было темно, а сделать «привязку» они в суматохе забыли. Покрутившись, решили уж было оставить осмотр до утра, как вдруг милицейский следователь, капитан Колоярцев, спросил у шофера «скорой помощи»:
— Вам встречные машины на дороге не попадались?
Тот подал плечами:
— Попадались, как же.
— Я имею в виду — в районе города, уточнил капитан.
— Попалась одна — но это уже после того, как мы мальчика подобрали, километр проехали, не меньше.
— Какая машина?
— Вроде, самосвал.
Следователь с начальником милиции переглянулись: в этом направлении самосвалы грузы не возили.
— Инте-ре-сно…
