На той стороне Афры, в лесу за пологим берегом, вдруг раздался неожиданный для ночного времени дикий галдеж птиц, вспугнутая стая вскоре появилась на фоне светло-фиолетового неба. Это темное пятно, время от времени напоминающее очертаниями черного дракона, быстро росло и, расплываясь, словно амеба, двинулось в сторону городища. И в утробе этого иссиня-черного облака глухо клокотали не грозовые раскаты грома, оттуда неслось страшное и отвратительное карканье воронья, будто в котле булькало варево колдуна.
Было ясно, что к реке с той стороны идут люди. Много людей, и они стараются идти тихо и незаметно, для чего и выбрали ночь. Проследив за взглядом мужа, Хайрийя увидела, что из-за поворота реки выплывают черные тени больших незнакомых лодок. Поняв молчаливый вопрос мужа, она, щурясь, чтобы получше разглядеть, сосредоточенно стала считать лодки и людей в них. Закончив, показала мужу сначала пальцы обеих рук. Потом правой рукой как бы сгребла все пальцы в кулак и постучала кулаками по каждому пальцу обеих рук. Анмар молча кивнул и знаками показал жене, чтобы она бежала в городище по короткой дороге и рассказала вождю обо всем, что видела. Она, знавшая с детства на этом берегу каждый камень и каждый кустик, стала быстро собираться, ни о чем не расспрашивая мужа.
Как бы она ни спешила, однако с присущей хозяйке бережливостью достала из родничка под кустиком черный глиняный сосуд с козьим молоком, прикрытый листком лопуха, который она, молодая жена, заботливая и любящая, принесла с собой, чтобы утром напоить мужа. Протянула крынку мужу, тот торопливо сделал несколько глотков холодного ароматного молока. Хайрийя с нежностью смотрела, как ходит кадык мужа, запрокинувшего голову, и любовалась его крепкой статной фигурой, гибкой, как у леопарда. Анмар, улыбаясь, вернул черный горшок с крапинками жене, которая, тоже улыбаясь, смотрела на любимого. Увидев его предостерегающий жест, заметила, что из наклоненного горшка льется на платье молоко. Заглянув в горшок, Хайрийя увидела, что муж оставил ей напиток, любимый ими с детства. Ее сердце, сейчас полное тревоги, затрепетало от радости и тепла от такой заботы и внимания мужа. Аккуратно завернув горшок в медвежью шкуру, еще хранившую тепло их тел, она глазами, полными любви и нежности, взглянула на мужа и с ловкостью, не уступающей любому охотнику, скрылась в тени деревьев и бесшумно помчалась к городищу.
Неожиданно на бегу вспомнился недавний сон, и Хайрийя обмерла, невольно покрываясь холодным потом. Приснилась крылатая Гарш — гигантская птица, которая принесла ветку рябины и сбросила ее в большой костер, который тотчас сверкнул, словно молния, и обдал во сне жаром. Задыхаясь, на ходу Хайрийя думала в отчаянии о своей непростительной вине. Сняв девичью манху и повязав налобную повязку и платок, она забыла от счастья свои обязанности замужней женщины, и, как сейчас с горечью понимала, совершила вчера непоправимую ошибку — не вспомнила, какая это особая ночь: нигде не развесила рябиновых оберегов. Не разложила рябиновых веток по дому и на пороге, не привязала к рукам младших братьев и сестер, не повесила на шею домашним животным, не пожевала сама и не дала пожевать мужу красных рябиновых ягод. Вот кровь и пришла. Злые духи воспользовались ее оплошностью, проникли в этот мир и принесли ее родным и близким горе и смерть.
— Не уберегла… не уберегла… — задыхаясь, на бегу глотала Хайрийя слезы. — Вот и пришли души мертвых в виде страшных гуртов. Прости, святая мать Калтась, мою неосторожность, не допусти гибели моего мужа и… ребенка, — она запнулась, вспомнив, что не успела сказать мужу, что сегодня под любимым дубом их было уже трое, что она носит под сердцем их будущего малыша. Маленькую Басиму или маленького Карамджуда.
Возбужденно занятая своими мыслями, Хайрийя совершила еще одну ошибку: потеряла бдительность. Почти у самых ворот будто из-под земли выросла перед ней темная фигура рослого гурта. Не успела она набрать в грудь воздуха, чтобы закричать, как сзади схватила сильная мужская рука и зажала рот. Во вскинутой руке развернулась шкура медведя, из которой в кусты полетел черный пустой горшок, еще пахнущий козьим молоком.
Мне это надоело. Старый будильник противно трещит каждое утро. Открыв глаза, я с недоумением смотрю на комод, где рядом с часами стоит горшок, сделанный как будто из темно-фиолетовой грязи, и непонятно почему утыканный мелкими то ли камешками, то ли горохом. От вечерних мыслей о «бизнесе» уже не осталось и следа. Во мне борются два чувства и два желания. Тоска и стыд — это чувства. Выкинуть на помойку и незаметно подкинуть на раскопках — это желания. Найдут, начнут выяснять, надо будет объясняться, оправдываться. Ладно, пусть постоит.
Днем на работе ничего интересного не произошло. На вопрос, в самом ли деле эти черепки дорого стоят, услышал:
— Чудак! Им цены нет.
— И все же, сколько примерно?
— А-а, ты о деньгах, что ли? Не знаю.
— Ты же сам говоришь, что дорогие.
— Я не говорил, что они дорогие, я говорил, им научной, исторической цены нет! Ценность их не в деньгах, а в научной значимости.
— Как это?
— Да ну тебя! Не поймешь! Вот когда вырастешь, тогда узнаешь…
Каждый день перед сном вижу на комоде эту пришедшую из каких-то древних времен кухонную утварь…
Проследив за убегающей женой, Анмар замер и задумался. У него появилось то волнующе-радостное чувство, которое он испытывал на охоте всегда, когда ощущал, что приблизился к зверю на расстояние броска. Это мгновение решает, кто будет охотником, а кто жертвой: человек или зверь. Он тихо пошел в ту сторону, откуда раздался звук, надвинув на брови вязаную шапку с тонкими проволочными привесками, чтобы злые люди или колдуны не могли прочесть его мысли. Чутье не подвело охотника: вскоре он увидел на краю маленькой освещенной лунным светом поляны вооруженных людей. Воины шли тесной группой, за исключением одного, небольшого роста, который шел чуть сзади, прихрамывая. Вероятно, тот самый, неуклюжий, который прервал сон молодой семьи. Сомнений не было: это — враги, и враги опасные. План возник сразу и ясно. Выждав, когда они скроются в тени деревьев, Анмар обогнул поляну, чтобы не выходить на свет, и подошел в темноте так близко, что можно было различать дыхание идущих на подъем вооруженных людей.
Хромающий не издал ни звука. Анмар забросил его на плечи и удивился, какой он легкий, легче кабана, и побежал по знакомой тропе, где зимой ставил заячьи сети и петли. Приближаясь к входу в городище, Анмар услышал внутри гул, но не такой будничный, какой он обычно слышал, возвращаясь с охоты, а тревожный и тяжелый. Чувство радости и нежности от мысли о жене, которая, как он думал, успела предупредить сородичей, придали силы, и он ускорил шаг. Когда поднялся на вал перед стеной, над ним со спины просвистели несколько стрел.
«Если враги ночью правильно поднимаются к валу, это говорит о том, что дорога им знакома. Откуда? Кто они? Что они еще знают про городище? Не подлого ли торговца Килсана рук это дело?» — будоражили душу неспокойные мысли и сожаление о том, что не успел вчера рассказать вождю о странных встречах купца в лесу с незнакомыми воинами. Поглощенный своими мыслями, Анмар не почувствовал, пробегая мимо куста, легкого запаха козьего молока и не услышал тихого стона жены, лежащей невдалеке связанной и завернутой в медвежью шкуру.
Прячась за кустами от преследователей, которые, вероятно, погнались, подумал Анмар, за ним, обнаружив похищение одного из них, охотник с ношей на спине старался скрытно подойти к потайному входу в городище, устроенному сбоку от больших ворот. За большими воротами, он знал, был не вход, а толстая стена, сложенная из камней. То был ложный вход. Обман, приготовленный для незваных гостей. Навстречу ему спешили несколько человек. За спиной виднелись колчаны со стрелами, и на широких кожаных ремнях висели мечи. Некоторые были вооружены еще тяжелыми деревянными булавами, утыканными острыми железными шипами. Отдав пленника, Анмар вошел в незаметные за деревьями ворота и оказался на площадке, окруженной со всех сторон высокой бревенчатой стеной. Такие входы с ловушками были с обеих сторон от больших ненастоящих ворот, что в центре вала. Анмар поднял голову. Сверху на него смотрели сторожевые с факелами. Если бы проникли сюда чужие, стражники опустили бы тяжелые засовы и тем самым отсекли вторгшихся от оставшихся наружу. Потом закидали бы камнями и копьями. Анмар знал, за какими бревнами вход в городище, и, не останавливаясь, направился туда. Во дворе уже шла подготовка к защите городища.
«Молодец», — мысленно похвалил Анмар жену и порадовался деловому спокойствию сородичей, которые уже готовили большой жертвенный огонь на площади у святилища покровительницы племени Калтась. Вспомнилось, что впервые в святилище Анмар вошел уже взрослым, когда проходил ритуал посвящения в охотники. Внутри святилища находился священный кузовок из бересты, в котором лежали ритуальные копыто лошади, шкурки куницы и белки, крылышки и лапки гуся, перья тетерева, дубовые желуди, рыбий скелет, а в маленьких лубяных коробках хранились ржаная мука, горох, овес, просо и конопля. Все это покойный шаман Тахтур, отец нынешнего шамана Салямсинжэна, использовал во время различных ритуалов и торжеств. От старого шамана Анмар в детстве услышал впервые об огромной птице Гарш, похожей на гигантского орла, которая принесла на землю первых людей и рассыпала для них семена гороха, ржи и проса. В детстве Анмар мечтал, что он исполнит просьбу Гарш, которую не смог исполнить ни один герой: принесет ей шип чудо-рыбы Маджу и получит взамен огонь-меч. И станет великим охотником и воином, которого не сможет победить никто: ни зверь, ни враг. Повзрослев, Анмар понял, что не все звери и не все люди враги. Даже с чужими можно жить мирно. Мир велик, в нем места хватит всем. Анмар вспомнил своего первого убитого медведя. Случайная встреча у реки могла тогда для Анмара закончиться трагически. К счастью, удар оказался удачным, и мертвый медведь всей тяжестью рухнул на охотника и придавил так, что Анмар чуть не задохнулся, пока выбирался из-под него. Оказалось, это была медведица с двумя медвежатами. Один, что покрепче, убежал, а второй, слабый, скулил, тычась носом в брюхо мертвой матери. Без матери в лесу он был обречен на смерть. Анмар взял его домой, подкармливал, ходил с ним в лес. Медвежонок весь день неотступно бегал за ним. Когда Анмар бортничал, медвежонку доставалось любимое лакомство: старые медовые соты, которые он ел с ладони, терпеливо поджидая, когда Анмар слезет с дерева. Ходили вместе и на охоту, пока подросший Емвожика, как окрестили медвежонка, однажды не захотел остаться в лесу насовсем. Дети, которые любили кататься, вцепившись в шерстку на спине медвежонка, скучали и просили Анмара привести медведя из леса в городище обратно. Емвожика часто носился по городищу с кучей взобравшихся ему на спину шумных детей, веселя и смеша взрослых. И так привык к такому грузу, что не возражал, когда кто-либо из взрослых молодых людей в шутку верхом или лежа катался на нем. Казалось, он особенно радовался, когда Анмар подсаживал ему на спину Хайрийю, которую медведь катал с явным удовольствием. Возможно, потому, что медведю после такой наездницы обязательно доставались всякие лакомства от младшей дочери вождя Тармака.
