— Как Лора?
— Очень хорошо. Передает тебе привет… Она в первый раз увидела Венецию, так что сам понимаешь…
Метрдотель стоял подле нас со скромным и одновременно настойчивым видом профессионала, который сожалеет, что вынужден прервать вашу беседу, но не может терять времени. Я надел очки и залюбовался меню. Спаржа тут была по четыре тысячи франков, а дыня в портвейне две тысячи.
— Дайте мне время свыкнуться с ценами, — сказал я метрдотелю.
Он поклонился и отбыл, шаркнув ножкой. Я огляделся: кругом сплошные расходы…
— Извини, что затащил тебя сюда, Жан-Пьер, все это выглядит так, будто я пытаюсь тебя облапошить.
— Представь себе, я иногда прихожу сюда один и обедаю сам с собой…
— Какого черта?
— Ради приобретения боевого опыта. Нужна тренировка. У меня нет природной склонности к подобным местам, вот и самосовершенствуюсь. Мне надо чувствовать себя непринужденно, чтобы вести переговоры с нашими клиентами…
Мой сын играл, будто он не дурак в социальной игре: что как раз и является частью социальной игры. В этом я узнавал сам себя: прикинуться, будто отстраняешься от того, что ты есть и что делаешь, весьма облегчает отношения с тем, что ты есть и что делаешь.
— В общем, Жан-Пьер, дело почти решенное.
— Кляйндинст?
— Это достойное предложение.
— … Ты хочешь сказать, единственное предложение…
Он не без элегантности держал ножку бокала двумя пальцами и побалтывал вино. Пальцы тонкие и длинные, словно нарочно созданные для шелеста документов и хрусталя хорошо накрытых столов. У самого-то у меня те еще ручищи, грубо обтесанные, узловатые и тяжелые.
— Я как следует поразмыслил. Речь вовсе не идет, как полагает мой брат — он наверняка тебе это говорил, — о каких-то личных соображениях, о моей личной жизни или, если тебе угодно, просто о жизни. Конечно, мне хочется уделить больше времени… счастью.
— Кто же тебя осудит?
— Но я вижу наше положение таким, какое оно есть: безвыходным. Чтобы выстоять в конкуренции мирового масштаба, Фуркад окончательно делает ставку на тяжеловесов: концентрация капитала, монополии… Таким образом, хочет он того или нет, он готовит почву для национализации: когда сильные чересчур усилятся, пуритане потребуют экспроприации. Ты же сам знаешь, если какой-нибудь американец разъезжает в «кадиллаке», другой американец, глядя на него, говорит себе: «Когда-нибудь у меня тоже будет „кадиллак“». Но француз, если его обгонит большая машина, ворчит: «Что, этот мерзавец не может ездить, как все, на двухсильной?» За пять лет мы увеличили наш торговый оборот на двадцать процентов, но это потребовало вложений в оборудование, полностью отдав нас на волю банков… Ты знаешь все это лучше меня. Я слишком мелок. Я не могу пригрозить правительству тридцатью тысячами безработных… Пропащее дело. Конечно, мы могли бы выиграть время, сделать вид, протянуть… ну, год, ну, восемнадцать месяцев. Предпочитаю уйти с арены прежде, чем завалят и выволокут наружу. Надо уметь принимать неизбежное…
Я встаю, иду открыть окно в месяц май, возвращаюсь и склоняюсь к Лориной шее. Мне виден лишь поток ее волос; я закрываю глаза и теряюсь в этой весне, принимающей мои губы.
— Ну да, старина. Я часто думаю об одной фразе Валери: «Начинается пора конца света».
Жан-Пьер упорно глядит в свой бокал. За соседним столиком узнаю Сантье и Мириака, который, как мне казалось, скончался вместе с компанией Корнфельда.
— Это не такой кризис, как другие. Все наши структуры пришли в негодность. Это даже не экономика: мы отстали в технологии. Экономика же отстает потому, что по-прежнему сопряжена с технологией, которая устаревает из-за собственной скорости развития. Мир умирает от желания родиться. Наше общество изнурило себя, осуществляя мечты прошлого. Когда американцы полетели на Луну, все кричали, что начинается новая эра. Ошибка — эра просто заканчивалась. Постарались осуществить мечты Жюля Верна: девятнадцатый век… Двадцатый век не подготовил двадцать первый: он растратил свои силы, удовлетворяя девятнадцатый.
Нефть как sine qua non[5] цивилизации, представляешь? Все наши энергетические источники находятся у других… Это бессилие…
Лора чуть шевелится, и я пытаюсь уловить ее профиль, тонущий под волосами. Ее руки смыкаются вокруг моих плеч. Я люблю эту спокойную и неподвижную нежность, это счастье остановленных минут, которому не угрожает ни один жест. Это самые мои безмятежные, самые надежные мгновения…
— А говоря об истощенной цивилизации, я имею в виду не только материальную энергию…
Вдруг замечаю на лице Жан-Пьера выражение, которое мне слишком хорошо знакомо: опустив глаза, он силится не смотреть на меня. Я улыбаюсь.
— Ну?
— О нет, ничего. Совсем ничего.
— Ты считаешь, что я до такой степени обидчив?
— Ладно, раз уж я тоже имею право на юмор… Конец света спровоцирует обвал на бирже, это точно. В случае Апокалипсиса покупайте золото… Извини, но когда человек решает, что с нашим обществом и даже со всей нашей цивилизацией покончено, а единственное решение, которое он отсюда извлекает, — продать свои акции… это довольно смешно.
— Спасибо. Что я, по-твоему, должен делать? Чтобы вновь уверовать? Во что? В новый источник энергии? В маоистскую революцию? В Отца-нашего-сущего-на-небесах? К настоящему моменту все наши достижения, в политике и прочем, сводятся к запчастям… К штуковинам из секс-шопа.
В Париже я никогда там не бывал — из-за этой латинской боязни увидеть себя побежденным, «отставным» в глазах продавщицы, но во время своей последней поездки в Нью-Йорк заглянул, любопытства ради. Американцы не могут перенести, что есть проблемы без решения. Они меньше, чем любой другой парод, способны мирно сосуществовать с тем, что есть неразрешимого вокруг и в них самих. Когда случается непоправимое или неудача, сами «условия человеческого существования» толкают их к психиатрам или в безудержную гонку за заменителями силы, денег и мировых рекордов. Наибольшей опасностью для мира была бы американская импотенция. Искусственный член существовал во все времена, но у них он стал атомным. Они приходят в секс-шоп, словно к водопроводчику, и с достоинством человека в состоянии законной обороны. У американцев еще нет привычки к поражению. Они отказываются никнуть головой перед пределами. В магазине были люди всех возрастов, среди них и очень молодые: преждевременная эякуляция. Целая полка анестезирующих мазей, позволяющих оттянуть конец. Искусственные члены занимали всю стену: телесного цвета, черные и даже красные и зеленые. Были там изделия широкого потребления и люксовые образцы, в соответствии со средствами и уровнем жизни. Некоторые пристегивались с помощью специальной сбруи: их примеряли в кабинках. Продавщица объясняла одному озабоченному покупателю, что некоторые виды упряжи можно носить весь день, ничуть не уставая. Они фигурировали в категории «always ready» — «всегда готов». Продавщица держала искусственный член и расхваливала его упругость. Эта модель, объясняла она, одновременно очень плотная и эластичная. Заполняется имитацией спермы, которая тоже имеется в продаже. Для эякуляции достаточно нажать на кнопку. Жидкость разогревается электрически, с помощью маленькой батарейки. Имелся там также широкий выбор тестикул. Вибраторы для дам занимали целый отдел. Клиент, за которым я наблюдал, изучал и ощупывал искусственный член так, будто желал удостовериться, что тот соответствует его воспоминаниям. Я сказал себе, что, в конце концов, легендарные воители «Илиады» не родились с мечом на боку и для своих подвигов тоже нуждались в некоторой экипировке.
— Нам бы надо полностью обновиться, опять отыскать свои истоки, по-настоящему сменить кожу… Смотришь вокруг себя и видишь, что все уже не настоящее… ухищрения, которые касаются только внешности… Заботы о красоте, целое искусство упаковки и бальзамирования, а внутри — страх завтрашнего дня, истощение, паллиативы и поиск заменителей… Эх, клянусь тебе, не хотел бы я сегодня быть двадцатилетним…
Помню, меня так ошарашило это признание, что от удивления я потерял дар речи. Спасся смехом.
— Короче, как ты отлично понял, сынок, я уже не поднимаюсь по лестнице так же быстро, как раньше, у меня проблемы с дыханием, когда играю в теннис, и… все остальное соответственно.
Жан-Пьер поболтал остаток своего «дайкири» в бокале.
— Знаю, я досаждаю тебе.
— Нисколько.
— Но для такого человека, как я, который привык искать для всех проблем практическое решение…
Я раздраженно повернулся к слушавшему метрдотелю:
— Может, вы мне сами что-нибудь предложите?
Он конфиденциально наклонился ко мне:
— Не угодно ли рыбу? Есть морские гребешки по-эстремадурски и тюрбо «бонифас» с оливками…
