Мы единодушно сходимся на том, что начиная с этого времени ритм нашей жизни как бы ускорился и все события пошли быстрее, подобно человеку, который плелся неспешным шагом до тех пор, пока его внезапно не толкнули в спину или не огрели дубинкой. Волей-неволей нужно признать, что, сам того не ведая и не Желая (хотя Ангамба порой утверждал обратное), Мор-Замба навлек на наш город проклятие, после чего все у нас стало каким-то странным, тягостным и тревожным, все пошло вкривь и вкось, во всем стала ощущаться какая-то горечь, словно под гнетом какой-то недоброжелательной силы все жизненные соки разом перелились из настоящего в будущее, так что уделом нашим стало отныне лишь неуверенное, а потому особенно мучительное ожидание. Что же касается этого будущего, то оно рисовалось нам в виде далекой-далекой страны, добраться до которой можно (да и можно ли?), только переплыв немало грозящих гибелью рек, одолев множество всяких врагов; а иногда возникало опасение, что в тот миг, когда к нему приблизишься, оно окажется и вовсе весьма сомнительным, вроде тех снов, где ослепительные видения мгновенно сменяются ужасными кошмарами.
Началось с того, что отец Ван ден Риттер, появлявшийся у нас прежде лишь изредка, словно для того только, чтобы покрасоваться своей огромной рыжей бородой, решил поселиться в Экумдуме, но место для этого присмотрел совсем в другом конце поселка, где-то наверху, выбрал уголок, куда раньше никто не забредал, да и потом не очень-то заглядывали, так что довольно долгое время казалось, будто его там вовсе и нет, тем более что на первых порах он не выказывал ни малейших посягательств на нашу привычку к ночным празднествам. Его трое слуг были не из наших, но они часто спускались вниз и засиживались у нас — должно быть, потому, что не знали, как убить время у себя наверху. Они-то первые и поведали нам, что, по словам их господина, между белыми где-то там, в их стране, скоро вспыхнет новая война, да такая ужасная, что, по всей видимости, ни один народ от нее не убережется. Эта новость была похожа на страшную сказку: мы еще могли поверить в нее ночью, но с наступлением дня кошмар рассеивался.
Кроме того, на шоссе стали чаще появляться люди и, главное, машины. Но шоссе было иным миром, нисколько не похожим на наш; оно соприкасалось с нашим поселком в силу чистой случайности, а не потому, что мы сами того пожелали. Его проложили когда-то люди, пришедшие невесть откуда и не понимавшие нашего языка; ими руководили трое белых в шлемах. Мы с замиранием сердца слушали, как эхо доносит до нас глухой шум работ в лесу, сначала отдаленных, потом все более и более близких и наконец вторгшихся на нашу землю. Тогда нашего вождя вызвали в Тамару, где он получил приказ разместить по домам эту толпу строителей и позаботиться об их пропитании; так вот нам и пришлось принять под свой кров этих нежданных гостей, которые, благодарение богу, оказались людьми очень тихими, скромными и вовсе не такими уж бессердечными. Но строительство продвигалось дальше, и они недолго задержались в нашем поселке; заботу о них, должно быть, взяли на себя другие вожди и их помощники, и больше нам о них никогда не доводилось ничего слышать. Шоссе, разумеется, осталось, к тому же вождь велел нам следить за ним и даже выпалывать сорные травы, грозившие заполонить обочины, но мы смотрели на это как на неизбежную дань, которую приходится платить омерзительному чудовищу.
Ни один настоящий экумдумец ни разу не решился прокатиться по шоссе на тех толстокожих тварях, которые с оглушительным ревом мчались по утрамбованной насыпи и раз в пять-шесть дней, а иногда и чаще, проносились через наш поселок, поднимая клубы красноватой пыли, долго не оседавшей после их исчезновения. Прежде, до появления Мор-Замбы, все наши связи с дорогой ограничивались встречами с редкими прохожими, которые время от времени перебирались через ров, отделявший шоссе от наших земель, и, подходя к ближайшим домам, просили напиться или поесть. Когда нам самим случалось пускаться в путь, мы предпочитали, не обращая внимания на шоссе, пользоваться нашими старыми тропинками, даже если приходилось карабкаться по горам, пробираться по краю ущелья, одолевать бурные потоки, бороздить безмятежную, а чаще коварную гладь молчаливо змеящихся рек.
Что же касается соли, мачете, лопат, мотыг, железных топоров, хлопчатобумажных тканей, оловянной посуды, чугунных котлов для варки пищи, женских сережек — словом, всего того, что у нас не производилось, — то нам не было надобности ради этого покидать Экумдум, как пришлось это делать после окончания войны и вплоть до того времени, когда, войдя в поселок, партизаны навели в нем свои порядки, — все эти товары привозили нам торговцы из племени миландауа. Они приплывали вскоре после уборки урожая в сампанах с полукруглыми соломенными крышами, отчего эти лодки походили на маленькие плавучие туннели; они правили лодкой, орудуя длинными шестами, глубоко погружая их в воду и налегая на них. Расхаживая по палубам своих суденышек, они проводили на них всю свою жизнь: ели, спали, принимали покупателей, поскольку тут же обычно выставляли на продажу свой нехитрый товар. В полутьме навеса угадывались кое-как сваленные груды припасов, которые можно было приобрести у них за деньги, а за неимением таковых — в обмен на земляные орехи, ямс, вяленое мясо, сушеную рыбу и другие плоды нашего труда, которые они, как объяснил нам однажды Ван ден Риттер, с большой выгодой перепродают в тех краях, где земля не так плодородна и не может прокормить живущих на ней.
Они причаливали у дальней заводи, выше по течению от Экумдума, ставили десяток своих лодок вплотную одна к другой, и между ними и Экумдумом целый месяц не переставали сновать толпы людей, стоял шум нескончаемого праздника. Нашим превосходным отношениям с этими удивительными торговцами способствовало, разумеется, то обстоятельство, что мы столь упорно гнушались шоссейной дорогой и всеми ее преимуществами. Ко времени, когда у нас объявился Мор-Замба, люди из племени миландауа были уже весьма понаторевшими в своем деле, но весьма порядочными коммерсантами, к тому же они все меньше и меньше занимались меновой торговлей, что было нам на руку: они платили за продукты наличными, и притом по довольно выгодной цене, отбивая у нас, таким образом, охоту самим снаряжать караваны к дальней — в трех днях пути — фактории, как это делали в других поселках.
Один только вождь свыкся с шоссе — и потому, что нередко пользовался повозкой с мотором во время поездок в Тамару, куда его вызывали по нескольку раз в год, и потому, что часто отправлялся по ней в паланкине, который несли на плечах четверо слуг, или ехал на велосипеде, за которым бежал сопровождавший его слуга, карауливший минуту, когда, устав крутить педали, вождь сойдет на землю; тогда он, не мешкая, завладевал велосипедом и толкал его до конца подъема, где вождь снова садился на свою машину.
Отбыв таким образом в Тамару, главный город провинции, наш вождь, которого звали Мор-Бита — говорят, что он вошел в милость к французам благодаря своей храбрости, оказавшись в войсках новых хозяев колонии как раз в то время, когда им пришлось в тяжелых битвах завоевывать страну, — так вот, отбыв в Тамару, вождь возвращался оттуда недели через две, привозя с собой инструкции, содержание которых не сообщалось никому, кроме двух его писцов.
По правде говоря, и сам вождь, и его жены, писцы и слуги были не из нашего племени, но происхождение этого человека, равно как и обстоятельства, при которых он был поставлен во главе племени, считались запретной темой. Так что нашей молодежи, появившейся на свет уже после его воцарения, казалось, что он испокон веков живет затворником у себя в резиденции, вдалеке от шоссе, в стороне от главной улицы, в самом верхнем конце Экумдума и, как говорится, никогда и носа не высовывает наружу. Молодежь полагала, что так оно и должно быть, и ничуть не сомневалась в законности его власти. Только пожилые люди знали, что некогда все было по-другому, а до прихода белых — и вовсе не так, как теперь.
Подобно шоссе, которое лишь едва соприкасалось с нашим поселком, вождь, по всей видимости, всегда предпочитал держаться в стороне от духовной жизни Экумдума, плавая, так сказать, по поверхности общины, как перегруженная лодка по реке с коварными омутами, в которых недолго и утонуть. Он наверняка опасался, что его поразит какое-нибудь несчастье, если он попытается по-настоящему укорениться в племени: ни одна из местных девушек никогда не числилась среди его жен, которых у него к моменту полной катастрофы набралось десятка три, а в описываемое время было всего пять. Обращенный в христианство в бытность свою солдатом, вождь, даже прибыв в Экумдум, долго держался предписаний этой религии, но, когда стало ясно, что его законная супруга не в состоянии подарить ему наследника, он скрепя сердце обратился к полигамии, дабы избежать несправедливости судьбы.
