Капитан Джэньюэри шлепает рукой по большому мешку, который лежит на полу возле стола.
– А вот законченный продукт нашей индустрии. Моя жена любит проявлять интерес к моей работе. Сувенир попросила прислать. Я ей решил гука отправить.
У Стропилы на лице появляется такое странное выражение, что я отворачиваюсь, чтобы на расхохотаться.
– Сэр?
– Что, сержант?
– А где Топ[24]?
– Первому отпуск без выезда из страны дали, в Да-Нанге он. Повидаетесь, когда из Хюэ вернешься. Капитан Джэньюэри смотрит на наручные часы. «Семнадцать ноль-ноль. Хавать пора».
По пути на хавку мы со Стропилой заходим за Чили-На-Дом с Дейтоной Дейвом и Мистером Откатом в хибару рядового и сержантского состава информбюро. Я даю Стропиле повседневную куртку с нашивками 101-ой воздушно-десантной дивизии, пришлепанными тут и там. На моей армейской куртке – знаки 1-ой воздушно-кавалерийской. Я выбираю два потрепанных комплекта армейских петлиц на воротник, и мы нацепляем их.
Теперь у нас новые звания -мы специалисты 5 класса, сержанты сухопутных войск. Чили-На-Дом с Дейтоной Дейвом и Мистер Откат превратились в простых сержантов 9-ой пехотной дивизии.
Мы идем хавать в армейскую столовку. У армейских еда правильная. Торты, ростбифы, мороженное, шоколадное молоко – сплошь одно добро. В нашей собственной столовке дают «Кул-Эйд» и «дерьмо с фанерой» – ломтики жареной говядины на тостах, а на десерт – арахисовое масло и бутерброды с мармеладом.
– Когда Топ обратно будет?
Чили-На-Дом отвечает: «Может, завтра. Джэньюэри снова твоим воспитанием занялся?»
Киваю.
– Служака поганый. Он явно чокнутый. Определенно спятил к гребаной матери. С каждым днем все ненормальнее. Дошел уж до того, что жене в подарок решил вьетнамского жмура послать.
Дейтона говорит:
– Именно так. Но и Топ из служак.
– Но Топ-то хоть достойный человек. Я что имею в виду: в Корпусе он как дома, нас вон заставляет свое дело делать, но он хоть всякими играми в Микки Мауса не достает. Он, когда может, собакам халявы отпускает. Нет, Топ – не служака, он профессиональный морпех. Служаки – это такая порода особая. Служака – это когда человек злоупотребляет властью, которой обладать не достоин. И на гражданке таких полно.
Сержант, начальник армейской столовки с большой сигарой во рту, решает провести выборочную проверку наших документов.
Сержант, начальник армейской столовки с большой сигарой во рту, забирает у нас из рук блестящие столовские подносы и вышвыривает нас из своей столовки.
Мы отступаем в морпеховскую столовку, где едим дерьмо с фанерой, пьем теплый как моча «Кул-Эйд» и болтаем о том, что армейские могли и дать нам засувенирить чего там у них осталось, потому что морской пехоте все равно только такое и достается.
После хавки возвращаемся в нашу хибару, играя по пути в догонялки. Запыхавшись и продолжая смеяться, останавливаемся на минутку, чтобы опустить зеленые нейлоновые пончо, прибитые к хибаре снаружи. Ночью они будут удерживать свет внутри, а дождь – снаружи.
Валяемся на шконках и треплемся. На потолке шестидюймовыми печатными буквами красуется лозунг военных корреспондентов: ВСЕГДА МЫ ПЕРВЫМИ ИДЕМ, СРЕДИ ПОСЛЕДНИХ УЗНАЕМ, И ЖИЗНЬ ГОТОВЫ ПОЛОЖИТЬ ЗА ПРАВО ПРАВДЫ НЕ УЗНАТЬ.
Мистер Откат травит свои байки Стропиле: «Единственная разница между военной байкой и детской сказочкой состоит в том, что сказка начинается „Жили-были...“, а байка начинается „Все это не херня“. Ну так вот, слушай внимательно, салага, потому что все это не херня. Джэньюэри приказал мне играть с ним в „Монополию“. С гребаного утра и до гребаного вечера. Каждый гребаный день недели. Подлей служаки человека нет. Они меня и так обувают, и так, но я пока молчу. Ни слова им не говорю. Откат – п...ц всему, салага. Запомни это. Когда Люки-гуки долбят тебе в спину, а „Фантомы“ хоронят их с помощью бочек с напалмом – это и есть откат. Когда кладешь на человека, отдача будет, рано или поздно, но будет – только сильнее. Вся моя программа из-за служак похерена. Но откат до них еще доберется, рано или поздно. Ради отката я все что хочешь сделаю».
Я смеюсь. «Откат, ты служак так не любишь, потому что сам такой».
Мистер Откат запаливает косяк. «Да ты больше всех с ними корешишься, Джокер. Служаки со служаками только и водятся».
– Никак нет. У меня столько операций, что служаки мне и слово сказать боятся.
– Операций? Чушь. – Мистер Откат поворачивается к Стропиле. – Джокер думает, что зеленая пиздятина в деревне живет, дальше там по дороге. Он и в говне-то ни разу не был. Об этом так просто не расскажешь. Как на «Хастингсе» -
Чили-На-Дом прерывает его: «Откат, ты не был на Операции „Хастингс“. Тебя еще и в стране-то не было».
– Хапни-ка дерьмеца и сдохни, гребаный латино. Крыса. Я был там, парень. Прямо в говне вместе с хряками, парень. У этих мужиков – стержень, понял? Крутые типы. А побудешь в говне рядом с хряками, так побратаешься с ними раз и навсегда, понял?
Я фыркаю.
– Байки.
– Так, значит? Ты в стране сколько пробыл-то, Джокер? А? Сколько Ти-Ай у тебя? Сколько времени в стране, мать твою? А тридцать месяцев не хочешь, крыса? У меня уже тридцать месяцев в стране. Так что был я там, парень.
Я говорю:
– Стропила, не слушай ты всей этой хрени, что Мистер Откат несет. Иногда он думает, что именно он – Джон Уэйн.
– Так точно, – говорит Мистер Откат. – слушай Джокера, салага, слушай. Он знает ti ti – всего ничего. А если чего нового и узнает, так только от меня. Сразу видно, что он в говне никогда не был. Взора у него нет.
Стропила поднимает голову: «Нет чего?»
– Тысячеярдового взора. У морпеха он появляется, когда он чересчур долго в говне пробудет. Ну, типа ты реально видел что-то... по ту сторону. У всех боевых морпехов появляется. И у тебя будет.
Стропила говорил: «Неужели?»
Мистер Откат пару раз пыхает косяком и передает его Чили-На-Дом.
– Давным-давно, когда я сам еще салагой был, я в бога не верил... – Мистер Откат вытаскивает из кармана рубашки зажигалку «Зиппо» и сует ее Стропиле. – Видишь? Тут написано: «Бог! Бог! Мы с тобою заодно, понял?» – Мистер Откат хихикает. Такое впечатление, что он пытает навести взгляд на какой-то далекий предмет. – Да уж, в окопах атеистов не остается. Ты сам молиться начнешь.
Стропила глядит на меня, усмехается, отдает зажигалку Мистеру Откату. «Многому тут у вас научишься».
Я стругаю кусок доски от патронного ящика своим боевым ножом. Вырезаю деревянный штык.
Дейтона Дейв говорит: «Помните то малолетнее гуковское создание, которое хотело батончик съесть? Оно меня укусило. Я же пошел в деревню, сироток подыскать, и в засаду к этому юному Виктор-Чарли попал. Подбежал и чуть кусок руки не отхватил». Дейтона поднимает левую руку, показывая маленькие красные полумесяцы, оставленные зубами. «Там детишки утверждают, что наш ням-ням намба тен. Как бы бешенством не заболеть».
Чили-На-Дом усмехается. Он поворачивается к Стропиле. «Именно так, салага. Ты тут понимаешь, что достаточно просолился, когда банки с консервами начинаешь бросать не детям, а в детей».
Я говорю: «Мне явно снова в говно надо. Столько недель прошло, а я за это время не слышал ни одного выстрела в гневе праведном. Тоска смертная. Как мы в Мире потом к жизни привыкать будем? День без крови – что день без солнечного света».
Чили-На-Дом говорит:
– Не дергайся. Та старая мамасан, что нам одежки стирает, рассказывает такие вещи, что про них даже служаки из разведки не знают. Она говорит, что в Хюэ вся гребаная северовьетнамская армия крепко окопалась в старой крепости, которая зовется Цитадель. Тебе оттуда не вернуться, Джокер. Виктор Чарли попадет тебе прямо в сердце. Корпус отправит твою худосочную задницу домой в алюминиевом ящике за триста долларов, и ты будешь там весь такой разодетый, как служака, на тебя там напялят мундир из парадного комплекта. Только шляпу белую не дадут. И штанов тоже. Штанов они не дают. И все твои школьные приятели, и все родственники, которых ты один хрен никогда не любил, придут на твои похороны, и будут называть тебя добрым христианином, и будут говорить о том, что ты совершил геройский поступок, позволив замочить себя в борьбе за разгром коммунизма, а ты будешь просто лежать себе с холодной жопой, дохлый как селедка".
Дейтона Дейв усаживается на раскладушке: «Иногда можно и погеройствовать чуток, но это если перестать за жопу свою волноваться, если тебе все похрен станет. Но гражданские ведь не понимают нихрена, поэтому ставят статуи в парках, чтобы на них голуби гадили. Гражданские не понимают. Гражданские не желают понимать».
Я говорю: «Злые вы какие. Неужто американский образ жизни больше не любите?»
Чили-На-Дом качает головой. «Ни один Виктор Чарли не насиловал моих сестер. Хо-Ши-Мин не бомбил Перл-Харбор. Мы здесь в плену. Мы военнопленные. У нас отобрали свободу и отдали ее гукам, но гукам она не нужна. Для них важнее остаться живыми, чем свободными».
