— А где семейные портреты? — спросила она. — Почему их нет на месте?
К счастью, я была к этому готова.
— Ах, матушка Коулман (ненавижу ее так называть — тоже мне еще матушка нашлась), я боялась, как бы сквозняк им не навредил, поэтому перевесила их в кабинет Ричарда, где он может наслаждаться обществом своих предков.
Ее ответ был предсказуем.
— Не понимаю, почему вы столько времени держали их здесь. Я давно хотела сказать, но это в конечном счете ваш дом, и с чего мне указывать вам, как им управлять.
Дженни едва сдержалась, чтобы не захихикать, и чуть было не уронила пальто миссис Коулман на пол — уж она-то прекрасно знала, сколько хлопот доставляли эти картины, ведь мы с ней вместе перевешивали их к каждому приезду матери Ричарда.
Я таки одержала одну победу над миссис Коулман в начале моего замужества, и это утешало меня, когда я была вынуждена проводить с ней мучительные часы, после которых ложилась без сил, приняв таблетку Бичама.[13] Миссис Бейкер была моим триумфом. Я взяла ее кухаркой из-за фамилии, не в силах противиться капризам разума.[14] И не удержалась — сказала об этом миссис Коулман.
Услышав это, она от возмущения чуть не поперхнулась чаем.
— Выбрали из-за фамилии? Не смешите меня! Разве так ведут хозяйство?
К моему огромному удовлетворению, миссис Бейкер — маленькая, сдержанная женщина, чем-то напоминающая мне вязанку хвороста, — оказалась настоящим сокровищем: экономная, умелая кухарка, она инстинктивно понимает определенные вещи, так что мне не приходится их ей разжевывать. Когда я, например, говорю, что у нас на ланч будет миссис Коулман, то миссис Бейкер знает, что нужно приготовить бульон, а не какой-нибудь острый суп, а вместо омлета — яйца-пашот. Да, она — настоящее сокровище.
С Дженни проблем побольше, но мне она симпатичнее, чем миссис Бейкер, у которой привычка искоса на всех поглядывать, отчего у нее всегда подозрительный вид. Лицо у Дженни будто создано для смеха — большой рот и широкие щеки. Работу по дому она всегда выполняет с глуповатой улыбкой, словно вот-вот разразится какой-нибудь остроумной шуткой. Частенько это и случается — иногда я слышу, как ее хохот доносится даже с кухни. Стараюсь об этом не думать, но не могу не задаваться вопросом: уж не надо мной ли она смеется? Уверена, что надо мной.
Миссис Коулман, конечно же, говорит, что Дженни нельзя доверять. Наверное, она права. В Дженни есть что-то беспокойное, и это наводит на мысль, что в один прекрасный день она выкинет какой-нибудь номер, а нам всем придется это расхлебывать. Но я намерена держать ее, пусть хотя бы только для того, чтобы досадить миссис Коулман.
И Дженни хорошо относится к Мод — она душевная девушка. (Миссис Бейкер холодна, как оловянная кружка.) После того как ушла нянька Мод и предполагается, что за ней должна ухаживать я, Дженни стала незаменимой — она приглядывает за девочкой. Она часто водит Мод на кладбище — каприз Лавинии, который, к сожалению, переняла и Мод, а я не пресекла в зародыше, как это следовало бы сделать. Дженни особо не жалуется — подозреваю, она рада возможности передохнуть. Она всегда уходит на кладбище в каком-то приподнятом настроении.
Мод сказала, что Уотерхаусы тоже хотят пойти посмотреть колумбарий, что было весьма кстати. Подозреваю, что Гертруда Уотерхаус, если и не принадлежит к тому типу женщин, из которых миссис Коулман была бы счастлива выбрать жену для своего сына (я-то уж точно не принадлежу), то по меньшей мере более совместима с моей свекровью. В конце концов, они могут говорить о своем общем преклонении перед покойной королевой, если других тем не найдется.
Колумбарий расположился в одном из склепов на Ливанском участке, где вокруг большого ливанского кедра было выкопано что-то вроде канала, а вдоль него построено два ряда фамильных склепов. Чтобы добраться туда, нужно пройти по Египетской аллее, по краю которой в тени рододендронов стоит ряд мрачных склепов, вход оформлен в египетском стиле — с витиеватыми колоннами, украшенными цветками лотоса. Все это имеет довольно театральный вид — наверняка это было очень модно в 1840-е годы, а теперь у меня только смех вызывает. По крайней мере, дерево очень красивое, его пышные ветви тянутся почти горизонтально, словно зонтик из сине-зеленых иголок. Когда над головой такое голубое, как сегодня, небо, просто сердце радуется.
Наверное, мне нужно было лучше подготовить девочек к тому, что им предстояло увидеть. Мод довольно флегматичная и здравомыслящая, а Айви Мей, младшая дочь Уотерхаусов, девочка с большими карими глазами, она себе на уме. Но вот Лавиния всегда найдет повод свалиться в обморок, что она тут же и сделала, заглянув сквозь чугунную решетку в колумбарий. Хотя особо там и смотреть не на что — небольшой высокий склеп с ячейками размером около фута в высоту и восемнадцати дюймов в ширину. Все пустые, кроме двух наверху — эти заделаны каменными досками с именами, а еще в одной стоит урна, и доски там пока нет. Урны здесь на могилах повсюду, и не очень понятно, что произвело на Лавинию такое впечатление.
Должна признаться, что втайне получила от случившегося удовольствие, поскольку до этого момента Гертруда Уотерхаус и миссис Коулман были в полном ладу. Ни за что не сказала бы, что испытала укол ревности, но все равно мне было как-то не по себе. Когда Гертруда стала хлопотать над своей распростертой на земле дочерью — подносила склянку с нюхательной солью ей под нос, в то время как Айви Мей обмахивала ее платочком, — миссис Коулман приняла неодобрительный вид.
— Что это такое с девочкой? — прокаркала она.
— Боюсь, она слишком чувствительна, — ответила бедняжка Гертруда. — Такие зрелища не для нее.
Миссис Коулман хмыкнула. Ее хмыканье зачастую звучит еще более оскорбительно, чем слова.
Пока мы ждали, когда Лавиния придет в себя, Мод спросила меня, почему это называется колумбарием.
— С латинского это переводится как голубятня — место, где живут эти птицы.
— Но там птицы вовсе не живут.
— Нет. Видишь, эти маленькие полочки? Они предназначены для урн — таких, как стоит у нас на могиле, только намного меньше.
— А почему они держат урны там?
— Когда люди умирают, их по большей части хоронят в гробах. Но некоторые хотят, чтобы их сжигали. В урнах хранится их прах, а сами урны хранятся на этих полочках.
— Сжигают? — Вид у Мод был потрясенный.
— Вообще-то это называется «кремируют», — сказала я. — Ничего страшного в этом нет. В некотором роде это даже лучше, чем быть закопанным в землю. По крайней мере, гораздо быстрее. В последнее время такой способ становится все более популярным. Возможно, я попрошу, чтобы и меня кремировали.
С моей стороны было довольно легкомысленно говорить это — ведь никогда раньше я о таких вещах и не думала. Но теперь, когда я смотрела на урну в одной из ячеек, идея эта начала мне нравиться, хотя я и не желала бы, чтобы мой прах лежал в урне. Я бы предпочла, чтобы его развеяли где-нибудь, — пусть цветы лучше растут.
— Чушь! — прервала мои мысли миссис Коулман. — И это совершенно недопустимо — рассказывать подобные вещи девочке в таком возрасте. — Сказав это, она, однако, не остановилась, а продолжила: — И потом, это противоестественно и не по-христиански. Не знаю, может быть, строительство таких сооружений вообще противозаконно. — Она махнула рукой в сторону колумбария. — Если это приводит к преступным последствиям.
Пока она это говорила, по лестнице рядом с колумбарием, соединяющей верхний и нижний уровни участка, рысцой сбегал мужчина. Услышав ее слова, он резко остановился.
— Прошу прощения, мадам, — сказал он, кланяясь миссис Коулман. — Я случайно услышал ваш разговор. На самом деле кремация не противозаконна. В Англии она никогда не была незаконной — ее просто не одобряло общество, а потому она у нас и не привилась. Но крематории здесь существуют уже давно — первый был построен в Уокинге в тысяча восемьсот восемьдесят пятом году.
— А вы кто такой? — спросила миссис Коулман. — И какое вам дело до того, что я говорю?
— Прошу прощения, мадам, — повторил человек, поклонившись еще раз. — Я — мистер Джексон, смотритель кладбища. Просто я решил сообщить вам некоторые факты о кремации, потому что хотел заверить вас: в колумбарии нет ничего незаконного. Акт о кремации, выпущенный два года назад, регулирует процедуру и практику этого действия по всей Британии. Кладбище просто отвечает на требования общества и отражает его мнение по этому вопросу.
— Но вот мое мнение по этому вопросу вы не отражаете, молодой человек, — раздраженно пробурчала миссис Коулман. — А я владею здесь могилой — вот уже почти пятьдесят лет.
Я улыбнулась ее представлению о молодости — человеку этому было не менее сорока, и в его пышных усах пробивалась седина. Он был довольно высок и одет в темный костюм и котелок. Если бы он не представился, я бы решила, что он здесь на похоронах. Скорее всего, я видела его раньше, просто не могла вспомнить.
