Вдруг она подняла его лицо и заставила посмотреть на нее:
— Я люблю тебя, Виктор, и мне не нужен никакой мужчина, кроме тебя.
Через полчаса на лужайке рядом со стеклянным городком оранжерей учительница биологии повторяла со своим классом из коллежа Сен-Мишель все, что они узнали за это утро:
— Благодаря науке и технике удается создавать благоприятные среды обитания, люди развиваются, выращивают новые формы, иногда даже новые виды. В наше время мы можем воздействовать на растения, животных или людей. Чем больше мы знаем, тем больше у нас возможностей. Что мы сегодня поняли важного? Кто первым достиг прогресса — ботаники или генетики? Если сегодня люди умеют создавать новую жизнь в пробирке, то это потому, что сперва они научились прививать черенки.
— А все-таки, мадам, все это ужасная мерзость.
— Что именно — мерзость, мой мальчик?
— Ну, например, как люди удобряют землю… или делают детей…
Все засмеялись смущенно, ехидно, но все же одобрительно.
— Да, вот это самое, — настаивал мальчик в круглых очках, — по сути, это большая мерзость.
Подростки разразились громким издевательским смехом. А учительница вдруг встала на сторону этого мальчика:
— Ваш товарищ прав. Все цветы растут потому, что их удобряют навозом, только многие забывают об этом.
В этот момент ученики коллежа Сен-Мишель, занятые тем, что приводили в порядок свои разрозненные записи, увидели, как мимо них прошла пара, на которую они уже налетали в оранжерее. Сияющие Виктор и Оксана шли вперед неторопливым и торжественным шагом, в обнимку, гибкие и прекрасные.
Тринадцатилетним девочкам, которые уже обращают внимание на мальчишек, они показались ослепительными, словно прекрасный идеал. При виде их они стали пихать друг дружку локтями, а потом, когда молодые люди проходили мимо, уважительно замолчали. Кто мог бы заподозрить, что эти два невероятно красивых создания считали себя калеками? Школьницам казалось, что перед ними прекрасные лебеди, а сами себе они казались гадкими утятами, неудачниками. И только осознание своих несчастий сделало их сильными. Виктор и Оксана, в которых не было никакого высокомерия, знали, что они оба уязвимы, ранимы и могут умереть в любой момент; сама мысль о смерти, добавленная к жизненным сложностям, скрепила печатью их любовь.
— Ох нет, я ненавижу деревенскую жизнь.
Покупательница не верила своим ушам: цветочница, которая терпеть не может поля и луга?
Ксавьера продолжала:
— Деревня — это же отвратительно! Повсюду земля, и, во-первых, там некрасиво, во-вторых, если жарко, она пылит, если дождик, то там грязь… Ну прелесть просто. Да еще запахи… Навоз и сырость! И всякая гадость, которая гниет себе просто так, где попало, и всегда может ударить вам в нос. Вы говорите о «восхитительном пейзаже», а мне больше всего хочется крикнуть: «Сматываемся!» Не говоря уж о том, что там ветер, комары, пчелы, летучие мыши, пауки, слепни. Спокойнее американскому солдату в плену у афганских талибов, чем мне — в деревне. Деревня — ужас!
— Но все-таки, Ксавьера, там же природа, флора…
— Вот именно, вы сами все сказали: флора! Тут, у меня в магазине, — это цветы, а в деревне — точно, флора! Что вообще такое значит «флора»? Неизвестно что, неизвестно где… Вот скажите, вас раздражают, скажем, одуванчики, раскиданные по лугу как придется? А маки у канавы — как вам кажется, это красиво? Вы вообще когда-нибудь собирали букет из полевых цветов? Это удовольствие от силы минут на двадцать… Пока вы их не поставите в воду, они будут выглядеть измученными, повесят головки и будут клевать носом, а еще и цвет потеряют. На самом деле они будут просто умирать у вас на глазах. В рекламных лозунгах — свой обман. «Полевые цветы, — это звучит надежно, солидно, — местный продукт». Но на самом деле все это просто маркетинговый ход, мадам, потому что полевые цветы никому не нужны, никуда не годятся и хорошо стоят, только пока они в поле! Даже само слово «цветок» здесь неуместно. Ведь у полевых цветов лепестков маловато, и они крохотные, никакущие, а так, только стебель и листья — не то, из-за чего люди покупают цветы… Это как если бы я предложила вам пожевать ствол и ветви яблони вместо яблок — вы бы на меня рассердились и были бы совершенно правы!
— Ксавьера, послушать вас, так все цветы, которые у вас здесь, вообще не были придуманы самой природой?
— Вот именно! Они родились вовсе не в деревне, а в питомнике. Вот и вся разница. Я продаю вам не цветочки, которые вы можете сами подобрать с земли, а произведения искусства, продукты человеческого труда, бриллианты, которые веками терпеливо и целенаправленно гранили и полировали искусные ремесленники. Недостаточно присесть на корточки, чтобы получить красивые цветы. Так же как недостаточно связать вместе стебельки, чтобы получилась композиция из цветов.
— Ну конечно…
— Попробуйте-ка наполните вазу первоцветами или фиалками, этими карликами, которые хорошо стоят только в блюдечке. Собирайте букеты из чертополоха — на здоровье! Хотя ладно! Зря я стараюсь, толку все равно не будет. Люди забыли цену вещам. Цивилизация близка к закату, вот уйду я на пенсию, а вы пойдете собирать одуванчики в нашем сквере, прекрасные желтые одуванчики, сбрызнутые собачьей мочой и украшенные пометом попугаев. А ничего лучше вы и не заслуживаете. Никто!
— Ксавьера, я даже не думала, что вы придете в такое состояние просто оттого, что я пригласила вас съездить в деревню.
— Мое состояние? Да что вы знаете о моем состоянии!
— Ну, вообще-то я слышала, что у Ориона проблемы со здоровьем… Альцгеймер, кажется?
— Альцгеймер — просто тьфу по сравнению с тем… Ох, простите, мадам Риклуэ, я плохо себя чувствую.
Ощутив тяжесть в мочевом пузыре, Ксавьера прошла в подсобные помещения, облегчилась, а потом, вместо того чтобы вернуться в магазин, уселась на продавленное кресло и решила остаться там. «Какая дурацкая работа! Метать бисер перед свиньями, нет уж, спасибо!» — сердито провозгласила она.
А покупательница осталась в магазине одна, и никто ею не занимался, потому что Орион был на доставке, а Ксавьера исчезла. Она подумала, подождать немного или уйти, с тоской посмотрела на цветы, которые собиралась купить до того, как Ксавьера начала свою гневную речь, и крикнула:
— Ксавьера, с вами все в порядке?
Ей никто не ответил.
— Ксавьера, мне нужен букет, я иду к друзьям.
Из глубины подсобок раздался громогласный вопль:
— Зайдите через полчаса! Орион вернется.
Дама кивнула, сомневаясь, что стоит возвращаться сюда снова: каждый раз, когда она заходила в этот магазин, ей казалось, что она подвергается смертельной опасности. Поскорее бы поблизости открылся другой цветочный!
Услышав звон колокольчика, означающий, что клиентка ушла, Ксавьера вздохнула с облегчением. Бог с ними, с потерянными деньгами, не станет она унижаться ради нескольких евро. Если повезет, эта Риклуэ встретит Ориона, а он-то всегда добренький, обслужит ее и кассу пополнит.
— Нет, ну какой придурок!
Ксавьере было уже лучше. После смерти Северины она лечилась гневом. На похоронах она упала в обморок от горя, но это состояние надолго у нее не затянулось. Услышав о самоубийстве, Ксавьера была ошарашена: только тут она поняла, в каком беспредельном отчаянии жила Северина, никогда раньше Ксавьере не приходило в голову, что подруга может до такой степени ненавидеть свою жизнь. Она стала думать, не виновата ли в этом она сама: если бы она не выгнала Северину в ту грозовую ночь, отправилась бы та на злополучную крышу? Ответить на это было непросто. Да, Северина не покончила бы с собой сразу, но она все равно сделала бы это позже. Ксавьера не могла поверить, что одни лишь любовные переживания могли толкнуть Северину на самоубийство: если бы дело было в этом, Северина оставила бы ей какое-то сообщение. Ксавьера пыталась снять с себя вину: «Я не была причиной ее несчастья, скорее утешением или лекарством, потому что со мной она чувствовала себя лучше». Когда Ксавьера договорилась со своей совестью — как делают все люди, — на нее обрушилась буря чувств. Было ли причиной изменение гормонального фона или обстоятельства? Ее мучила нечеловеческая жалость к умершей подруге, ужасная ностальгия, когда ее скорбь достигла в день похорон высшей точки: она потеряла сознание.
Но долгая скорбь не соответствовала характеру Ксавьеры, она ведь была деятельной и предприимчивой. Поэтому она быстро сменила слезы на раздражение, тотальную злость на всех и вся. Больше ничто не вызывало у нее сочувствия: возмущение и гнев изгнали прочь ее тоску и снова наполняли ее жизнью.
Ребенок у нее внутри рос. Она уже могла называть это «ребенком», потому что убедилась, что у нее в животе действительно находится живое существо. Иногда, впрочем, она украдкой грела его руками, а иногда говорила с ним. Когда она это делала, то не чувствовала себя сумасшедшей, которая болтает с собственным животом, скорее ей казалось, что она приобщается к какой-то высшей мудрости. Очень странно…
