Мы похоронили брата только на девятый день. Похороны были тихими и скромными, как у всех ленинградцев, которые не соглашались зарыть родного человека в общую могилу.
Я достала двое санок. На одних мы везли Екатерину Александровну, так как сама идти она уже не могла, на других по очереди везли тело Павла Николаевича. В нашей скорбной процессии шли моя сестра Мария Николаевна, невестка Екатерины Александровны и её племянница Рая.
Похоронили брата на Серафимовском кладбище рядом с церковью, носящей имя этого святого.
Эту печальную главу хочется закончить словами из дневника Екатерины Александровны Серебряковой, преданной жены и друга Павла Николаевича: "Души всех новаторов, революционеров, носителей идей любви и правды, сосредоточены в нём. Он соединяет творения нашей земли с творениями надзвёздного мира — это так чувствуется в новой картине, где человек протянул свои руки и лицо ввысь. Если бы он говорил не красками, пока ещё, к сожалению, недоступными массам, а человеческим языком, он явился бы тем рычагом, который перевернул бы весь мир — и наступил бы рай земной: его работой руководили страдания за человечество и желание ему добра… Никто не может проникнуть в творения Павла Николаевича, потому что они носят в себе величие и тайну данного момента. Это дело будущего; его расшифрует история".
Судьба картин— Евдокия Николаевна, какова была дальнейшая судьба картин Филонова?
— На другой день после похорон мы сняли картины со шкафа и пронумеровали их красным карандашом. Через месяц Екатерину Александровну увезли в Дом хроников, где она и умерла через пять месяцев после смерти мужа. Я перевезла картины брата к себе. 28 сентября 42 года наш госпиталь отправили в эвакуацию, но я ехать со всеми не могла, понимая, что в блокадном городе картины пропадут. Люди топили свои печки-"буржуйки" чем придётся — мебелью, книгами… Картины могли пойти на растопку. Мне хотелось сохранить работы. Дома я снова пересчитала их, но некоторых номеров уже не было. Возможно, Екатерина Александровна меняла их на хлеб.
Зимой 42 года в командировку с фронта приехал муж моей племянницы Виктор Васильевич Махонин. У меня уже была договорённость с Русским музеем о возможности сдать туда работы на хранение. Готовясь к этому, я долго снимала их с подрамников и упаковывала. Получилось два пакета. В одном было 379 работ, в другом 21 работа большого формата. Они были накатаны на шест. Я попросила Виктора Васильевича помочь доставить пакеты в музей. Он без промедления согласился. Доставка стала для нас нелёгкой работой, я была сильно истощена. По дороге мы несколько раз отдыхали. У входа в музей расстались, так как мой помощник очень спешил.
После войны я взяла домой часть работ из музея. Их сейчас вы и видите на стенах.
Костаки и ГранинМоё пребывание у Евдокии Николаевны продолжалось около двух лет. За это время я узнал круг её знакомых. Она познакомила меня со скульптором Натаном Недельманом, создавшим по немногочисленным фото портрет Павла Николаевича. Из Москвы приезжал коллекционер русского авангарда Георгий Дионисович Костаки. Он много лет уговаривал Евдокию Николаевну продать хотя бы одну картину Филонова, но она не соглашалась, говорила, что может продать работу брата только в музей.
Летом я поехал в отпуск на родину в Пермь и в Художественной галерее рассказал о филоновском наследии. Сотрудники музея загорелись желанием приобрести одну из работ. Галерея располагала солидным собранием периода 20-х-30-х годов. Здесь были работы Фалька, Осмёркина, Григорьева, Альтмана. Возвратившись в Ленинград я передал желание галереи Евдокии Николаевне, и она согласилась продать одну картину. Из Перми приехал искусствовед и картина "Бегство в Египет" была отправлена на Урал.
И что же? У города не нашлось средств на её приобретение. Пролежав более года в запасниках музея, работа была возвращена владелице.
Через некоторое время я побывал в Москве у Георгия Дионисовича Костаки и был поражён богатством его коллекции. Здесь были работы практически всех художников этого периода от Шагала до Кандинского. В коллекции насчитывалось более четырёхсот работ. Георгий Дионисович попросил меня рассказать Евдокии Николаевне о его собрании и напомнить ей просьбу о покупке. В гостевой книге у Костаки я увидел записи выдающихся деятелей искусства, науки и политики. Нашёл запись Эдварда Кенеди и даже самого Марка Шагала, незадолго до этого приезжавшего в Москву.
Я рассказал об этом Евдокии Николаевне.
— В вашем доме работы Павла Николаевича никто не видит, а, между тем его значение для русского искусства уже оценили даже за рубежом. Собрание Костаки, по сути, огромный частный музей, который вполне заслуживает работы Филонова.
После длительных раздумий Евдокия Николаевна согласилась продать две картины московскому коллекционеру. Кстати, когда Костаки покидал нашу страну, он подарил их Третьяковской галерее.
Нередко к Евдокии Николаевне заходил Даниил Александрович Гранин. Ему хотелось познакомить с творчеством удивительного художника своих друзей. Вместе с писателем побывали в её доме Ираклий Андроников, Евгений Евтушенко, Булат Окуджава. Они оставляли в книге посетителей восторженные записи.
Однако возраст брал своё, и Евдокии Николаевне было всё труднее хранить работы брата. Большая часть коллекции давно была в Русском музее, но в квартире оставались ещё около семидесяти живописных работ, почти триста графических листов и дневники Павла Николаевича и его жены. Однажды она попросила Гранина взять всё это на сохранение, но писатель решительно отказался.
— Дорогая Евдокия Николаевна, — сказал он, — вы возлагаете на меня слишком большую ответственность. Я понимаю, как трудно вам стало жить в последнее время. Не лучше ли сдать оставшиеся картины и документы в Русский музей? Я же для вас похлопочу о комнате в Доме ветеранов сцены. Ваш верный помощник не вечно будет с вами, тем более, что он, кажется, собрался жениться.
Это было правдой. Я стал поздно приходить домой. Год назад я встретил замечательную девушку и уже познакомил её с Евдокией Николаевной.
Предложение Гранина для Евдокии Николаевны было неожиданным и она попросила время для раздумий. Лишь через несколько дней позвонила писателю и дала согласие на переселение в Дом ветеранов сцены.
Однако это оказалось нелёгким делом. Существовала целая очередь актёров и актрис преклонного возраста, желающих закончить свои дни в тепле и уходе. В театральном мире Евдокию Николаевну не знали, имя художника Филонова в те годы начальству ВТО ничего не говорило. Сопротивление чиновников продолжалось около трёх месяцев. В конце концов Даниилу Александровичу пришлось обращаться в обком партии. Партийным деятелям Гранин не стал говорить о заслугах художника. Он представил Евдокию Николаевну как жену видного революционера, работавшего с Лениным, участника первых партийных съездов и одного из создателей документального кино в СССР. Это подействовало и направление было, наконец, получено.
Вскоре Евдокия Николаевна поселилась на Крестовском острове в небольшой комнатке "убежища для престарелых актёров", основанного великой актрисой Марией Гавриловной Савиной в начале 20 века. В комнату была завезена мебель Евдокии Николаевны и дорогие её сердцу личные вещи. Сейф с дневниками брата и его жены тоже "поселился" в её комнате. С этими дневниками она долго не могла расстаться, но, в конце концов, передала и их в Русский музей.
Теперь забота о здоровье и быте была в руках обслуживающего персонала и врачей. Евдокия Николаевна очень скоро привыкла к новому дому и полюбила его.
Мы с молодой женой часто навещали её. Она любила беседовать с нами, сидя в старинном золочёном кресле, возможно даже том самом, в котором сидела во время позирования брату на знаменитом портрете. Иногда мы вместе гуляли. Особенно любила она зимние прогулки по заснеженным тропинкам парка. В память об этих прогулках у меня сохранился альбом фотографий.
Кроме нас Евдокию Николаевну навещала племянница Люба, уже немолодая женщина, скульптор Недельман, московский искусствовед Валерий Кулаков и, конечно, Даниил Александрович. В то время они с Алесем Адамовичем работали над "Блокадной книгой". Воспоминания Евдокии Николаевны о спасении коллекции в страшные блокадные дни вошли в эту книгу.
Скончалась Евдокия Николаевна в Ленинграде в Доме ветеранов сцены в возрасте 92 лет. Её душа нашла успокоение рядом с великим братом в 1980 году.
В мае 1990 года в парижском Центре Помпиду открылась выставка Павла Николаевича Филонова. К выставке был выпущен каталог, на суперобложке которого был помещен снимок автора этого очерка. На фотографии Евдокия Николаевна Глебова со скромным букетом цветов стоит у оградки могилы. На стеле из чёрного камня надпись: "Художник Филонов. 1883–1941".
