Александр Зиновьев - Желтый дом. Том 2

А вечером, после голодного и запоздалого ужина курсанты тайком и поодиночке ходили к политруку роты, каялись и называли «зачинщиков». Другие же также тайком и поодиночке ходили к начальнику Особого Отдела с доносами на «зачинщиков». Ночью собрались офицеры для разбора инцидента. Политрук роты сказал, что ребята хорошие, что с такими сознательными бойцами мы войну обязательно выиграем. Начальник Особого Отдела сказал, что ребята морально здоровые, наши, советские ребята, что войну с такими надежными помощниками партии мы безусловно выиграем. Но наказать «зачинщиков» надо. Начальник штаба сказал, что как раз поступила разнарядка на отчисление из училища курсантов в штрафную часть, направляемую сразу на трудный участок фронта.

К утру «зачинщиков» отчислили. Они сиротливо и испуганно жались друг к другу в красном уголке, ожидая конвоя для отправки в штрафную часть. Их товарищи сочувствовали им, дарили им теплые вещи, так необходимые на фронте, махорку, сэкономленные куски хлеба, самодельные ножи. Это трогало отчисленных и оставшихся до слез. Они обещали писать друг другу и клялись не забывать. Старшина сказал, что жалко ребят, но ничего не поделаешь. На то она и армия. На то она и война. А с таким душевным народом, как наш, мы войну непременно выиграем.

На следующий день старшина построил поредевшую роту. Рота! — скомандовал он. С места песню, шагом марш! Рота грохнула первый шаг и хилыми голосами и вразнобой затянула «Катюшу». Отставить! — скомандовал старшина. Разве это песня?! Запевалы, два шага вперед!! Но никто не выходил. В чем дело? — грозно спросил старшина. Запевал отчислили, ответили ему. И старшина повел роту без песни. Когда рота проходила мимо штаба батальона, начальник штаба подозвал старшину и приказал завернуть роту обратно: согласно приказу начальника училища, курсанты передвигаться строем обязаны только с песней. После этого рота уныло шлепала с опостылевшей «Катюшей». Услышав хилые и нестройные вопли, командир батальона поморщился. Да, нелегко нам будет с таким дерьмом выиграть войну, проворчал он.

После завтрака отдыхающих взвесили. Врач, одним глазом глядя на взвешиваемого, а другим — в книгу, в которой был записан вес взвешиваемого по прибытии в дом отдыха, сообщал ему радостную весть: он прибавил (это — худым) или убавил (это — толстым) в весе столько-то килограммов. Потом врач мерил давление и опять-таки сообщал гипертоникам, что у них давление понизилось, а гипотоникам, что у них давление повысилось. И все были довольны как тем, что отдых был такой оздоравливающий и интересный, так и тем, что это скучное, утомительное и полуголодное существование наконец-то кончилось.

Прощальный ужин был поистине потрясающим. Дали сосиски с гречневой кашей. И по яблоку. И было вино, деньги на которое собрали заранее. Директор произнес теплую речь. От имени отдыхающих с благодарственным словом выступила Беззубая Докторица. Потом была художественная самодеятельность. Дамочка пела. Пела на сей раз плохо, и ее было ужасно жалко. Но ей, как и всем остальным, аплодировали. Кандидат читал Маяковского. Профессор, поклонник Николкина, прочитал стихи своего собственного сочинения. Две толстые и неопрятные уборщицы из персонала спели частушки с русским переплясом. Новый Друг сыграл на рояле прелюд Рахманинова и рапсодию Листа. Потом были танцы на приз. МНС с Дамочкой получили первый приз за вальс — пачку сигарет и флакон одеколона. Потом всей компанией гуляли по полям. Клялись собираться снова в Москве. Было грустно.

— Странное состояние, — сказал Старик. — И осточертело тут. И домой не хочется. И надоели мы друг другу. И расставаться жалко.

— Не хочется снова окунаться в рутину обычной жизни, — сказал Кандидат.

— Мы будем встречаться в Москве? — спросила Дамочка у МНС.

— Лучше не надо, — ответил он.

— У тебя кто-то есть?

— Есть.

— Понятно. Но запиши на всякий случай мой телефон. Вдруг настроение будет. Знай, скажешь слово — брошу все, сразу приду.

— Спасибо. Желаю тебе всяческого добра. Держись!

— Тебе спасибо. Я тебя буду помнить. Ты добрый. А теперь это такая редкость.

— Оставим людям их недостатки, и мир нам покажется совсем иным.

— Зачем обманывать себя?

— Себя можно. Других не надо.

Потом долго разговаривали с Новым Другом.

— Наше общество складывалось по очень многим параметрам, так что процесс этот необратим.

— Но было в этом процессе что-то объединяющее?

— Конечно. Это — обобществление средств производства.

— Думаешь, и на Западе будет то же?

— Если произойдет обобществление. Не имеет значения, кто и как осуществит это. Может быть, в другой последовательности и в другой форме, но произойдет все то же, что было у нас. Постепенно дело дойдет до власти одной партии. Подавление сопротивления. В общем, ничего хорошего.

— Пожалуй, ты прав. И все-таки не хочется думать о том, что на месте Нотр-Дам сделают круглый вонючий бассейн, а в Версале поселятся партийные вожди. А в Ватикане устроят антирелигиозный музей.

— Если все это уцелеет.

— Вряд ли. Мы ведь всего лишь форма движения материи.

— Конечно. Но люди обладают способностью выдумывать красивые сказки и верить в них. Кто знает, может быть, сию минуту какой-нибудь мальчик, страдающий за судьбы человечества, изобретает такую спасительную сказку.

— Надеюсь, некоммунистическую.

— О нет! Такую мразь можно выдумать только один раз.

— Зато навсегда.

— Не торопись с выводами. Еще не все потеряно. Лишь под утро пришел тяжелый сон. Во сне к нему опять явился Петин.

— Были покушения на Сталина? — спросил его МНС.

— Были. И по крайней мере одно из них удачное.

— А что было бы, если бы Сталина не было?

— Этого не могло быть. А если бы случилось, то было бы хуже. Режим был бы мягче. К войне подготовились бы лучше. И именно поэтому мы проиграли бы ее. Мы были бы тогда сильнее, и Запад был бы за Гитлера. А если бы победили, было бы еще хуже: не было бы никакого разоблачения.

— А если сейчас...

— Будет хуже. Тот, кто попытается повторить великий образец, совершит величайшую глупость. Его попытка кончится катастрофой.

— Но ведь тебе...

— Мне все равно. Я мертв.

— А мне?

— Ты есть случайность. Сначала — испорченный презерватив, потом — неудавшийся аборт, потом — реанимация. До сих пор реанимация. И никто не знает, жив ты или нет.

На завтрак дали фиолетовую картошку. Почему не кашу? — спросил он. Теперь с крупами плохо, сказала официантка. По выходе из столовой он взглянул на газетный стенд и увидел знакомое лицо. Под портретом — некролог, подписанный высшими лицами Партии и Правительства. Великая эпоха ушла, сказал Старик. Пора и нам собираться. Куда? — спросил он. Пока домой, сказал Старик, в Москву. Пока...

После их ухода из палаты уборщица разложила на полу в палате грязную простыню, вытряхнула на нее обрывки бумаги из мусорной корзины и начала их просматривать. Одни бумажки она бросала обратно в корзину, другие аккуратно складывала в целлофановый пакет. Среди них — неотправленное письмо к Ней.

Когда, получив свои паспорта, выходили из центрального корпуса, у скульптурной группы «Счастливая семья» отвалился целиком младенец. Осколки загромоздили выход, и им пришлось выбираться через черный ход. Уже сидя в автобусе, они узнали, что у Членкорицы все-таки украли шубу. Это известие сразу подняло настроение. На станцию ехали с шутками и песнями. За автобусом, не отставая ни на шаг, мчался Диссидент. И сидел на платформе до тех пор, пока электричка не унесла отдыхающих в неведомую ему Москву.

Дома Соседка отдала ему ключи. Заходила твоя последняя краля, сказала она. Сказала, что уезжает куда-то надолго. В комнате было пусто. Не хватало чего-то привычного и важного. Он не стал выяснять, чего именно. Он лег на тахту и уставился в грязный потолок.

И МНС не смог установить, во сне или наяву появился Он.