Но тут Брудер прервал молчание.
— Ты представь только: Лолли Пур и я.
Если бы Линди открыла сейчас глаза, то увидела бы хищную улыбку и замершее, серое от испуга лицо Зиглинды. Но она крепко зажмурила веки, не желая подчиняться жгучей правде дня, а потом Брудер расхохотался, смех его эхом пронесся по каньону, как будто отражаясь от чего-то глубокого, и раскатился по всем горам, выжженным холмам вокруг Чертовых Ворот.
Через неделю Линди поехала к доктору Фримену и на этот раз прихватила с собой Розу. Белесая от солнца пыль дороги слепила глаза, диктор сообщал по радио, что днем температура повысится. Когда они переехали мост и оказались в городе, машину обдувал сухой горячий ветер. Все больше говорили о том, что по старому руслу проложат скоростное шоссе и далее мост сделают шире. Линди воображала бесконечную серую ленту, которая запутывается все больше и больше и покрывает все в округе — каждую, самую мелкую дыру в земле зальет бетон; она закрыла глаза, снова открыла и в короткой темноте увидела узкую белую дорогу от ворот Пасадены до самого «Гнездовья кондора». На дорожном полотне не было ни единого нефтяного или масляного пятна — как будто перед ней раскатали светлое полотенце.
В приемной доктора Фримена Роза с Линдой опустились на кушетку, чтобы подождать. За долгие годы велюровая обивка основательно потерлась, местами даже полысела, а папоротник превратился в огромный лохматый куст, совсем затенивший окно и дотянувшийся до самого шкафа с папками. Сквозь ветви мелькало солнце, бросая зеленые отсветы на приемную, руки и ноги Линди. Это придавало всему нездоровый вид, даже лицу Розы, и, ожидая, пока из-за двери со стеклянными пузырьками появится доктор Фримен, Роза сжала пальцы Линди в своей ладони. Мисс Бишоп помогала доктору в смотровом кабинете, молодые женщины сидели совсем одни; жара облепляла их со всех сторон, тонкий велюр противно кололся, дул, пощелкивая, вентилятор. Обеим не нужно было произносить вслух, что думали они сейчас о матери Розы и всех других женщинах, сраженных зловонными, мокнущими опухолями.
— Она это от кого-то подцепила, — произнесла Роза, — но сама она не заразила никого, да и не знала, что с ней, пока окончательно не свалилась. Вот тогда она все и поняла.
Тут до Розы дошло, как Линди больно это слышать, и она сказала:
— Но ртуть она никогда не принимала. У нее только и были что четки.
А что было у Линди?
— В связи с тем, что у вас уже серьезная стадия, — сказал доктор Фримен, — я, пожалуй, пропишу вам десять полных миллилитров.
Она лежала на смотровом столе, блузка небрежно свисала с вешалки, клеенка липла к спине. Линди подняла глаза и взглянула вверх. После того как она побывала здесь в прошлый раз, кто-то — без сомнения, мисс Бишоп — налепил на потолочные плитки картинку с изображением морского берега, на который безмятежно накатывают волны и где играют дети. Было похоже, что это Дейна-Пойнт, но вполне мог быть любой другой прибрежный городок — дети на полных ножках копошились во влажном песке, а за ними бдительно следили две мамаши, положив руки на бедра.
— Есть кое-что хорошее и в нашем времени, — сказал доктор Фримен.
— И что же это, доктор? — осведомилась мисс Бишоп.
— Много желающих продать свою кровь. Я без труда нашел целую пинту с положительным мазком для изготовления плазмодия.
Мисс Бишоп кивнула, соглашаясь, что это действительно большая удача, и через пузырьки в стекле Линди увидела расплывчатый черный силуэт Розы.
— Можно ей войти?
— Кому, горничной?
Мисс Бишоп открыла дверь, Роза вошла и села на стальную табуретку; ее круглое сиденье, похожее на тарелку, казалось единственным холодным местом в смотровой, так что Линди страшно хотелось прижаться к ней щекой. Даже без блузки ей было жарко и тошно, резиновое покрытие стола приклеилось к спине. Она подумала об Уиллисе, который точно так же потел сейчас в роще. В последнее время он только и думал о том, как бы поправить их сильно пошатнувшееся хозяйство. Черви погубили не больше трех десятков деревьев, но никто не мог сказать, остановятся ли они или будут ползти все глубже в землю, пока не доберутся до холодной, влажной почвы и тонких волосков на корнях. Пробовали опрыскивать деревья; Хертс, Слай и Уиллис распыляли в рощах цинк, боракс, марганец, отчего умиравшие деревья покрывались безобразным серым налетом. Нематода распространялась в почве, и не спасал даже обильный полив — на шесть частей воды одну часть хлоробензола: горючая жидкость скапливалась в ямах и, сверкая под солнцем, была опаснее любого керосина.
Доктор Фримен равнодушно кивнул в сторону Розы, и Линди поняла, что он ее не помнит. А вот мисс Бишоп ее не забыла и спросила: «А как ваши дела?» Мисс Бишоп обронила когда-то, что помнит каждую девушку, которая обращалась к доктору Фримену. Пока девушка лежала на столе и доктор проводил свое унизительное обследование, мисс Бишоп внимательно вглядывалась в каждую девушку, мысленно занося ее лицо в отдельную папку своей памяти. Иногда мисс Бишоп ворчливо замечала доктору Фримену: «Девушки могут обращаться к вам с одними и теми же жалобами, но не забывайте, доктор, — если вы спросите их, что случилось, каждый раз будете слушать новый рассказ». «Вы правы, мисс Бишоп, — отвечал ей доктор, — только вот спрашивать некогда, не так ли?»
На стене висел диплом университета выпуска четырнадцатого года. Линди представила себе, как в первый раз доктор Фримен облачился в белый халат, как взял в руки скальпель с намерением нести в мир добро. Линди поразило, до чего неумолимы перемены в человеке — от радужных надежд в дни юности до ряда жалких возможностей, из которых приходится выбирать после многих лет компромиссов. Никто не представлял себе, что в будущем каждый день придется подниматься по лестнице и поворачивать ключ в замке стеклянной двери. Но именно это делали доктор Фримен и мисс Бишоп; воображаемое будущее Линди и ее теперешняя жизнь тоже уже давным-давно шли разными путями. Совсем скоро Зиглинде исполнится пять лет; в ее годы Линди выслеживала пуму, забрасывала удочку в прибой, носилась за Зигмундом по старому руслу реки. Сейчас ей казалось, что это было и недавно, и совсем давно, и снова безжалостная двойственность жизни удивила Линди — она пугала и одновременно успокаивала.
Мисс Бишоп протерла ваткой сгиб локтя Линди; спирт был холодный, на ватку дул вентилятор, и Линди начала успокаиваться. Она снова взглянула на картинку и в водах океана, тянувшихся до самого горизонта и даже дальше, заметила небольшую лодку; Линди подумала, что это, должно быть, каноэ, — два человека гребли веслами, правя к берегу. Мисс Бишоп заметила взгляд Линди и сказала:
— Я ее в отпуске купила.
— Что это за место?
— Маленькая глухая деревенька — Приморский Баден-Баден. Вы знаете, где это? Южнее Капистрано и севернее бухты Ла-Джолья. Вы ведь ездите иногда в те края, миссис Пур?
Доктор Фримен попросил Линди разжать кулак и дышать глубже. Он сказал, что прививка займет совсем немного времени, набрал в шприц крови из чашки, и не успела Линди опомниться, как он воткнул иголку ей в руку и под кожей зашевелилось что-то теплое. Пока доктор ставил чашку на место, а кровь переливалась Линди в вену, он пояснил, что первая доза приживется дня через три-четыре.
— Это возвратная малярия. Приступы будут повторяться каждые четыре дня, — добавил доктор.
Он сказал, что очень надеется — Линди сумеет выдержать десять или даже двенадцать таких приступов.
— Вас будет бросать то в жар, то в холод, вы покроетесь липким потом и, возможно, даже будете заговариваться. Но только, пожалуйста, не волнуйтесь — это совершенно нормально, именно так все и должно происходить. Через несколько часов все пройдет, вы устанете, а на следующий день вам будет немного легче.
— Что-нибудь давать? — осведомилась Роза.
— Холодное полотенце, воды и, если захочет, колотого льда — это если застучит зубами.
Линди подумала, как объяснить Уиллису свое состояние, если он застанет ее корчащейся в постели; на ум пришло только одно — это то, что называют «женскими делами», и тогда он сразу убежит вниз, в холл, удовлетворив свое любопытство. Надо сказать Розе, чтобы во время приступов не пускала к ней Зиглинду. «Говори ей, что мамочка легла в кроватку», — сказала Линди Розе. Сейчас, лежа на смотровом столе с резиновым покрытием, Линда еще ясно не представляла себе, только смутно предчувствовала: несколько месяцев подряд эти слова будут эхом перекатываться по всему дому, звенеть в вентиляционных трубах, перекатываться по алюминиевому обогревательному тракту: «Мамочка легла в кроватку».
Доктор Фримен вынул иглу, но теперь это было совсем не больно — не больнее, чем когда ладонь доктора разжала ее руку. «Отдохните немного, миссис Пур», — сказала мисс Бишоп.
