4
Полковник Яконов положил трубку на рычаг и медленно выдохнул. Он вспотел, рука у него тряслась, сердце колотилось как бешеное, что было неудивительно после грозного ночного звонка министра. Как получилось, что о деле стало известно в Москве, а сотрудники ничего ему не доложили? Яконов был уверен в одном: это не случайность. Ни в МВД, ни в МГБ, как когда-то в НКВД и ОГПУ, никогда никаких случайностей не бывало. Не будет их и в новой структуре, которая придет на смену всесильным ведомствам, вот только неизвестно, доживет ли полковник до очередной реорганизации. Тридцать лет службы в органах безопасности, вербовки и перевербовки, чистки и войны научили полковника правилам игры и выживания. Нарушением субординации он займется позже. Сейчас важно принять верное решение, от этого зависит его жизнь. Абакумов получает приказы лично от Самого. Если этот человек звонит какому-то полковнику и целых двадцать минут излагает детали дела, о которых тот, по идее, уже должен все знать, то тот выглядит некомпетентным идиотом, а идиоты, как известно, долго не живут. Абакумов говорил с ним ледяным тоном, а на прощание произнес недвусмысленно угрожающую фразу: «Даю тебе двое суток на решение проблемы…» Тут и дурак бы понял, что обратный отсчет начался. Полковник снял трубку:
— Это Яконов. Майор Маркиш еще в здании или уже покинул службу?
— Минутку, товарищ полковник, сейчас узнаю… Майор Маркиш на месте.
Яконов повесил трубку и задумался. Полковник всегда действовал по наитию, руководствуясь инстинктами. Он нигде не учился, вышел из низов и сделал карьеру в аппарате ведомства благодаря остро развитому шестому чувству. Именно оно позволило ему избежать тех ловушек, в которых сгинули многие его коллеги и вышестоящие начальники. Они с Александром Маркишем знали друг друга много лет, но друзьями не были. У сотрудников МВД и МГБ не бывает друзей — только старые знакомые, уцелевшие в мясорубке террора. Мало кому удалось проработать в аппарате двадцать пять лет и выжить. Яконов считал Маркиша добросовестным и честным агентом, он мог поклясться жизнью, что Александр не совершил ничего предосудительного и все попытки обвинить его — пустая трата времени и сил. Мало кто из ответственных работников по доброй воле задерживался на службе до десяти вечера, но мнение полковника не интересовало начальство. От него требовался результат. Он не первый и не последний облыжно обвиненный гражданин СССР. Выбора у Яконова не было. На весах лежали две жизни — его собственная и начальника службы фотомонтажа четвертого отдела Второго управления министерства. Он должен действовать осторожно. Маркиш слишком опытен, подловить его будет непросто. Яконов взял папку с делом «Аэрофлота» — это отвлечет внимание Маркиша — и вызвал двух конвойных — на тот случай, если придется производить арест. Полковник понимал, что не имеет права на ошибку: на карту была поставлена его собственная судьба.
* * *
В лаборатории горела тусклая желтая лампочка.
Саша — он был в рабочем сером фартуке — склонился над групповой фотографией. Человек пятнадцать мужчин и женщин в белых халатах стояли на ступенях крыльца деревянного дома. Снимок, запечатлевший коллектив больницы Тарновского, мог быть сделан ясным июньским днем. Врачи и медсестры улыбались, у одних руки были в карманах, другие обнимали за плечо соседа, многие курили. Игорь Маркиш был третьим слева во втором ряду, на шее у него висел стетоскоп, в поднятой правой руке он держал сигарету, левой обнимал за плечо жену. Волосы Надежды развевались на ветру, она улыбалась. Саша надел на правый глаз монокуляр,[200] взял скальпель, проверил, достаточно ли он острый, и начал медленно и осторожно обводить силуэт Игоря. Надрез был тонким, почти невидимым. Закончив, он приподнял снимок и выдавил пальцем фотофигурку на доску. Потом открыл обувную коробку, достал с десяток вырезанных лиц. Отобрал пять штук, «примерил» их, поморщился — нет, не годится! — взял следующие, но ни одно не подошло. Саша убрал вырезки назад в коробку, положил фотографию на мраморную доску, сделал поперечный разрез и попробовал перегруппировать снимок. Он соскреб лишнюю ногу, смахнул кисточкой пыль и соединил две половинки фотографии. Взял кисточку потоньше, нанес клей, подул, чтобы быстрее высохло, после чего окунул третью, пухлую кисть в белую краску и замазал места разрезов. Закончив, Саша восстановил с помощью черной краски ступеньки и створку двери на заднем плане. Дело было сделано: дверь оказалась на нужном расстоянии, ступенька выглядела как новенькая, Надежда обнимала за плечо коллегу. Саша расположил подделку на стоявшем справа мольберте, установил контровой свет и несколько раз щелкнул своим «Роллейфлексом»,[201] после чего убрал в папку оригинал и ретушированный снимок. Оставалось сделать запись в реестре — пухлой книге в черной обложке, где в двух колонках содержались сведения о проведенных операциях. Он закрыл реестр и положил его на один из открытых металлических стеллажей трехметровой высоты, где хранились тысячи серых картонных папок. Каждая была аккуратно перетянута ремнем и снабжена этикеткой. Он собирался убрать на место папку с делом Игоря, когда в дверь постучали.
— Кто там?
— Яконов.
Саша впустил полковника.
— Не ждали, Александр Эмильевич?
— Вы не часто сюда приходите, Антон Николаевич. Особенно в такой час. Что-то случилось?
— А вы не догадываетесь?
— О чем?
— Речь о вашем брате.
— Вы об Игоре?
Яконов молча кивнул.
— В чем дело?
— Вы ничего не знаете?
— Мы практически не общаемся, и вам это известно.
— Его должны были арестовать, но он сбежал.
— Я не общаюсь с семьей, так что мне никто ничего не сообщил.
— Неужели?
— Мы не виделись много лет. Встретились однажды совершенно случайно, когда открывали после ремонта Кировский. Не сказали друг другу и трех слов. Он так и не простил мне, что я служу в НКВД и защищаю свою страну.
— Он сбежал! Исчез! Понимаете, что это значит?
— Я не отвечаю за брата. Мы давно прервали всяческие отношения.
— Перед арестом ему позвонили.
— Я понятия не имел, что он в списках. Кто бы мне сказал? Сами знаете, наша служба не имеет отношения к принятию решений подобного рода. Даже знай я о готовящемся аресте, не стал бы предупреждать Игоря — это не в моих интересах. Вам хорошо известна моя лояльность, Антон Николаевич.
— Медсестра, ответившая на вызов, не смогла с уверенностью сказать, мужчина звонил или женщина, но она склоняется к последнему.
— Вот видите…
— Вы могли кого-то попросить.
— Кто бы согласился на подобное поручение?
— Ваша жена.
— Моя супруга на шестом месяце беременности. Думаете, я стал бы подвергать ее такому риску? Только сумасшедший мог поступить подобным образом! Да пусть хоть всех их арестуют, меня это не касается.
— В момент звонка вас не было на рабочем месте. Теоретически вы могли звонить сами, из телефонной будки, изменив голос.
— Вы хорошо меня знаете, товарищ полковник. Если бы я собирался сделать что-то подобное, первым делом обеспечил бы себе алиби.
— И тем не менее на ваш счет возникло сомнение, а у нас это равносильно уверенности.
— Вам известна моя биография, товарищ полковник. Я работаю в органах с двадцать седьмого и не раз доказывал делом свою преданность советской власти.
— Придется сделать это еще раз, Александр Эмильевич.
— Чего ждет от меня партия?
— Вы должны выступить свидетелем на процессе по делу «врачей-убийц».
— Но я не врач…
— Вы должны подтвердить, что ваш брат и другие подсудимые, эти докторишки, были участниками заговора и планировали устранить многих ответственных работников, которые были их пациентами. Главарь преступной группы хотел отравить первого секретаря нашего обкома. Скажете, что у вас появились подозрения, вы провели собственное расследование и доложили обо всем руководству.
— Не вижу препятствий. Этот человек мне больше не брат. Я не поддерживаю отношений с предателями родины.
— Вы дадите показания? В Москве, на процессе?
— Конечно, Антон Николаевич. Разоблачать предателей — наш долг.
— Вы уверены?
— Вы сами часто говорили: мы — солдаты, мы сражаемся и исполняем приказы.
— Я доложу наверх. Абакумов считал, что вы не согласитесь. Позвоню ему завтра же утром. Он будет доволен. Ваше решение очень нам поможет. В деле не хватало доказательств. Рад, что вы все правильно восприняли. У меня просто камень с души свалился.
— Тот факт, что я — майор МВД, не сделает мои показания менее убедительными в глазах судей?
— Важно то, что вы его брат. Что даете показания добровольно. Мы вернемся к этому разговору завтра. Ах да, совсем забыл: нам вернули аэрофлотовское досье. В нем есть упущения.
