Джуди, племянница таможенного инспектора Стэндиша, снова взяла было младенца у своих соседей. Теперь она вернула его матери. Младенец, не ведая о нависшей над ним опасности, крепко спал.
А в кабине пилотов Вернон Димирест определил по таблице на приборной доске скорость подхода к земле при том весе, который сообщил ему второй пилот, и сухо произнёс:
— Держите скорость сто пятьдесят узлов.
Это была скорость, на которой они должны пролететь над границей лётного поля, учитывая перегрузку и заевший стабилизатор.
Хэррис кивнул. Насупившись, он протянул руку и включил ограничитель на своём индикаторе скорости. То же проделал и Димирест. Даже на длинной полосе посадка будет опасной.
Скорость свыше ста семидесяти миль в час была дьявольски большой для посадки. Оба пилота знали, что при таких условиях самолёту надо долго бежать после того, как он коснётся земли, а скорость из-за их большого веса будет спадать очень медленно. Однако подлетать на скорости ниже той, какую только что установил Димирест, было бы самоубийством: самолёт может камнем упасть вниз.
Димирест потянулся к радиомикрофону, но, прежде чем он успел что-либо сказать, голос Кейза Бейкерсфелда произнёс:
— «Транс-Америка», рейс два, заворачивайте вправо, курс два-восемь-пять. ВПП три-ноль свободна.
— О господи! — вырвалось у Димиреста. — Самое время!
Он включил микрофон и подтвердил приём.
Оба пилота быстро проверили, всё ли готово к посадке.
Раздался глухой стук — выпустились шасси.
— Да, — сказал Хэррис, — скоро будем садиться… Нам и этой-то полосы дай бог чтобы хватило.
Димирест что-то буркнул в знак согласия. Он напряжённо смотрел вперёд, словно хотел пробить взглядом облака и тьму и увидеть сквозь них огни аэропорта, которые вот-вот должны были появиться. Несмотря на внешнее спокойствие, он очень волновался. Они до сих пор не знали, насколько серьёзно повреждена взрывом машина и какие ещё поломки произошли во время весьма нелёгкого обратного полёта. Во-первых, была эта чёртова дыра в хвосте, а при тяжёлой посадке на большой скорости… Да вся хвостовая часть может отлететь к чёрту… И если это произойдёт, думал Димирест, то при скорости сто пятьдесят узлов… Какая всё-таки сволочь этот мерзавец с бомбой! Жаль, что он подох! Димирест с радостью растерзал бы его своими руками, сам прикончил бы гада…
Рядом с ним Хэррис, снижая самолёт по приборам, увеличил скорость спуска с семисот до восьмисот футов в минуту.
Димирест искренне жалел, что не он пилотирует машину. Будь на месте Хэрриса пилот помоложе или младше по чину, Димирест принял бы на себя командование. Но Хэрриса он не мог пока упрекнуть ни в чём… Оставалось только надеяться, что он так же безупречно проведёт и посадку… Мысли Димиреста вернулись к тому, что происходило в пассажирском салоне. «Гвен, мы почти прилетели! Продержись ещё немного». Он уже не сомневался, что они втроём — он, Гвен и Сара — сумеют всё уладить, если Гвен и ребёнок останутся живы.
Снова раздался голос Кейза Бейкерсфелда: «„Транс-Америка“, рейс два, идёте и снижаетесь хорошо. На полосе лёгкое снежное покрытие. Ветер северо-западный, тридцать узлов. Вам даётся первоочерёдность при посадке».
Через несколько секунд они вынырнули из облаков и увидели прямо впереди огни взлётно-посадочной полосы.
— КДП Линкольна! — вызвал по радио Димирест. — Видим полосу.
— Рейс два, вас понял. — В голосе диспетчера звучало явное облегчение. — Даём разрешение на посадку. Переключайтесь на частоту наземного диспетчера. Благополучной посадки. Всё.
Вернон Димирест дважды нажал на кнопку микрофона: по авиационному коду это означало «спасибо».
Энсон Хэррис сухо скомандовал:
— Включить посадочные огни. Закрылки — под углом пятьдесят градусов.
Димирест выполнил команду.
Самолёт стремительно снижался.
Хэррис предупредил:
— Если не справлюсь с рулём направления, поможете.
— Есть.
Димирест поставил обе ноги на педали руля. Когда скорость спадёт, руль из-за искорёженного стабилизатора заест. И на земле обоим пилотам, возможно, придётся пустить в ход всю свою силу, чтобы удержать управление.
Самолёт с рёвом пронёсся над краем поля — вдаль жемчужной цепочкой убегали огни взлётно-посадочной полосы. По обеим сторонам полосы высились сугробы, за ними тьма. Близость земли делала ощутимей необычную скорость полёта. Обоим пилотам эти две мили бетона впереди никогда ещё не казались такими короткими.
Хэррис выровнял машину и прикрыл все четыре рычага. Рёв реактивных двигателей затих, и стал слышен пронзительный вой ветра. Когда они подлетали к самой полосе, перед глазами Димиреста промелькнули сгрудившиеся машины «скорой помощи» и аварийки — он знал, что они сейчас помчатся следом за ними по полосе. И подумал: «А они ведь могут нам понадобиться. Держись, держись, Гвен!»
Самолёт всё ещё был в воздухе — скорость его почти не уменьшилась.
И вдруг он сел на землю. Тяжело. И помчался вперёд.
Хэррис быстро поднял закрылки и включил реверс. Двигатели, взревев, действовали теперь уже как тормоз: их тяга противостояла инерции самолёта.
Пробежав три четверти полосы, машина стала замедлять ход, но очень незначительно.
— Право руля! — крикнул Хэррис.
Самолёт уводило влево. Димирест и Хэррис совместными усилиями старались удержать самолёт на полосе. Но край полосы, за которым громоздились сугробы, быстро приближался.
Энсон Хэррис изо всех сил нажал на педали тормозов. Металл повизгивал, скрипела резина. А мрак всё ближе. Но вот машина замедлила бег… пошла медленнее… ещё медленнее…
Самолёт остановился в трёх футах от конца полосы.
Взглянув на часы в радарной, Кейз Бейкерсфелд увидел, что до конца смены осталось ещё полчаса. Ему было всё равно.
Он отодвинул табурет от консоли, снял наушники и встал. Окинул взглядом комнату, понимая, что видит всё это в последний раз.
— Эй, — окликнул его Уэйн Тевис, — в чём дело?
— Вот, — сказал ему Кейз, — возьми. Кому-нибудь пригодятся.
Он сунул наушники в руки Тевису и вышел из комнаты. Кейз понимал, что должен был так поступить много лет тому назад.
Он чувствовал какую-то странную приподнятость, почти облегчение. И, выйдя в коридор, подумал: отчего бы это?
Не потому же, что он посадил рейс два: на этот счёт иллюзий у него не было. Да, конечно, Кейз квалифицированно провёл посадку, но любой другой на его месте провёл бы её так же, а может быть, и лучше. И притом события сегодняшнего дня — как он и предугадывал — ничего не изменили: ни искупить прошлое, ни зачеркнуть его они не могли.
Не имело значения и то, что ему удалось преодолеть внутреннюю скованность, которая охватила его десять минут тому назад. Всё было ему сейчас безразлично — он только хотел побыстрее отсюда уйти. Ничто не могло поколебать его решения.
Быть может, подумал он, тут помогла ярость, внезапно овладевшая им несколько минут тому назад, мысль, которой он прежде ни на миг не допускал, что он ненавидит авиацию, всегда ненавидел. Сейчас, с опозданием на пятнадцать лет, он пожалел, что не понял этого раньше.
Он вошёл в гардеробную, где стояли деревянные скамьи и висела заклеенная объявлениями доска. Открыл свой шкафчик и снял с вешалки костюм. На полках лежало несколько его личных вещей. Пусть они лежат. Ему хотелось взять с собой только цветную фотографию Натали. Он осторожно отодрал её от дверцы шкафчика.
Натали — в бикини; озорное смеющееся лицо эльфа в веснушках… распущенные волосы… Он посмотрел на снимок и чуть не расплакался. За паспарту фотографии была заткнута записка:
«Я счастлива, милый, что нежность и страсть
Имеют над нами по-прежнему власть».
Кейз сунул снимок и записку в карман. Остальные вещи кто-нибудь выбросит отсюда. А ему не нужно ничего, что напоминало бы об этом месте.
И вдруг он замер.
Замер, осознав, что незаметно для самого себя пришёл к новому решению. Он ещё не знал, к чему это решение приведёт, каким оно покажется ему завтра, и даже — сможет ли он жить, приняв его. Но если не сможет, выход у него всегда есть: бежать из жизни с помощью таблеток, лежащих в кармане.
А пока главное то, что он не пойдёт в гостиницу «О'Хейген». Он поедет домой.
Только одно он теперь уже знал твёрдо: если он останется жить, авиации в его новой жизни не будет места. Правда, осуществить это не так-то просто, как уже обнаружили до него многие, кто раньше работал диспетчером.
«И даже если удастся вырваться, — сказал себе Кейз, — учти: прошлое то и дело будет напоминать о себе». Он будет вспоминать международный аэропорт Линкольна, Вашингтонский центр в Лисберге — и то, что произошло и здесь и там. Можно от всего убежать, но нельзя убежать от воспоминаний. А воспоминания о гибели семейства Редфернов… о маленькой Валери Редферн… никогда не покинут его.
