Поди пойми, как оставляешь в дураках преследователей — мало-помалу огонь редеет, слышны привычные ругательства и — «трусы, только бахвалятся, а в бой не идут», и вдруг — тишина, деревья снова живые и дружелюбные, неровности почвы, раненые, которых надо выхаживать, фляжка воды с чуточкой рома переходит из уст в уста, вздохи, иногда стон, и отдых, и сигара, идти вперед, карабкаться и карабкаться, хотя бы клочья моих легких полезли вон из ушей, а Пабло мне говорит, слушай, ты ведь мне сделал сорок второй номер обуви, а я ношу сорок третий, старина, и смех, и вершина хребта, маленькое ранчо, где у крестьянина было немного юкки и мохо[156], и свежайшая вода, и Роберто, упрямый и добросовестный, совал крестьянину какие-то песо, чтобы заплатить за угощенье, а вся наша братия, начиная с хозяина ранчо, животы понадрывала от смеха, и полдень, и сиеста, от которой приходилось отказаться, — словно мы отпускали от себя прелестную девушку и глядели на ее ноги, пока она не скроется из виду…
Когда стемнело, тропинка стала круче и карабкаться было просто невозможно, но наше самолюбие утешалось тем, что Луис выбрал такое место для встречи — туда и лань не взобралась бы. «Как в церкви будем, — говорил рядом со мной Пабло, — у нас даже орган есть», и весело поглядывал на меня, а я, задыхаясь, напевал нечто вроде пассакалии, которая нравилась только ему одному. Я смутно вспоминаю эти часы; стемнело, когда мы добрались до последнего часового и промаршировали, один за другим, называя пароль за себя и за горцев, и наконец вышли на поляну среди деревьев, где Луис стоял, прислонившись к дереву — разумеется, в своей фуражке с немыслимо длинным козырьком и с сигарой во рту. Один бог знает, чего мне стоило остаться позади, пропустить Пабло, чтобы он помчался обнять брата, а потом я выждал, чтобы и Лейтенант и остальные тоже стиснули его в объятиях, а после опустил наземь аптечку и «спрингфилд», и засунул руки в карманы, и впился в него взглядом, зная, что он сейчас повторит свою обычную шутку:
— Как дела, гаучо[157],— сказал Луис.
— Идут, барбудо [158]— парировал я, и мы зашлись от хохота, и он прижался челюстью к моему лицу, от чего рана невыносимо заныла, но эту боль я счастлив был бы терпеть до конца своих дней.
— Так ты все-таки пришел, че.
Разумеется, «че» он произносил не так, как надо.
— А ты думал? — ответил я, подражая его косноязычию. И мы снова схватились за животы, как последние дураки, а все другие хохотали невесть отчего. К нам прибыли новости и вода, мы окружили Луиса и только тогда заметили, как он похудел и как лихорадочно блестят у него глаза за этими дерьмовыми стеклами.
Ниже нас по склону снова завязался бой, но мы в данный момент были вне досягаемости. Можно было заняться ранеными, искупаться в источнике, спать — прежде всего спать, даже Пабло завалился, он, который так хотел поговорить со своим братом. Но так как астма — моя любовница — научила меня славно проводить ночки, я остался близ Луиса, все так же стоявшего, опершись на ствол дерева; мы курили и любовались узором листьев на бледном небе и не торопясь рассказывали друг другу все, что случилось с нами после высадки, но главное — мы говорили о будущем, которое начнется в тот день, когда можно будет перейти от винтовки в кабинет с телефоном на столе, из гор — в город, и я вспомнил об охотничьем роге и чуть не сказал Луису, что я думал в ту ночь — только чтобы посмешить его. Но, подумав, я ничего ему не рассказал, а лишь чувствовал, что мы входим в адажио квартета, в непрочную полноту немногих часов, в непрочную, но вместе с тем дарующую уверенность — незабываемый знак. Сколько охотничьих рогов еще наготове, сколько из нас еще сложат свои бренные останки, как Роке, как Тинти, как Перуанец. Но достаточно было взглянуть на крону дерева, чтобы ощутить, что воля снова упорядочивает хаос, навязывает ему краски адажио, которое когда-нибудь перейдет в финальное аллегро, уступит место действительности, достойной этого имени… И пока Луис вводил меня в курс международных событий, сообщал, что происходит в столице и в провинциях, я видел, как листья и ветки мало-помалу сгибаются, уступая моему желанию, становятся моей мелодией, мелодией Луиса, а он продолжал говорить, не подозревая о том, что происходит в моем воображении, а потом в центр рисунка вписалась звезда — маленькая, но такая голубая-голубая, и, хотя в астрономии я профан и не смог бы сказать точно, звезда это или планета, я был уверен, что это не Марс и не Меркурий — она так ослепительно блестела в центре адажио, в центре слов Луиса, что никто не мог бы спутать ее с Марсом или Меркурием.
Gracio de Cola. Cortázar y el hombre nuevo. Buenos Aires, 1968, p. 9.
Luis Harrs. Los nuestros. Buenos Aires, 1968, p. 262.
Luis Harrs. Los nuestros. Buenos Aires. 1968, p. 256–257.
X. Кортасар. Открытое письмо Пабло Неруде. — В сб. «Венок Неруде». М., «Художественная литература», 1974. стр. 316.
X. Кортасар. Другое небо. М., «Художественная литература», 1971.
Luis Harrs. Los nuestros. Buenos Aires, 1968, p. 264.
X. Кортасар. Другое небо, М., «Художественная литература», 1971.
X. Кортасар. Другое небо. М., «Художественная литература», 1971.
J. Cortázar. El último round. Mexico, 1970, p. 42.
J. Cortázar. Algunos aspectos del cuento. САН, II, 1962, р. 6.
X. Кортасар. Другое небо. М., «Художественная литература», 1971.
Luis Harrs, Los nuestros. Buenos Aires, 1968, p. 234, 264.
J. Cortázar. El último round. Mexico, 1970, p. 207–208.
Luis Harrs. Los nuestros. Buenos Aires, 1968, p. 288.
Luis Harrs. Los nuestros. Buenos Aires, 1968, p. 273.
Там же, стр. 275.
Я. О. Зунделович. Романы Достоевского. Статьи. Ташкент, 1963, стр. 104.
М. Бахтин. Проблемы поэтики Достоевского. Издание третье. М., 1972, стр. 248.
Luis Harrs. Los nuestros. Buenos Aires, 1968, p. 275.
См.: И. Тертерян. Новейший парадоксалист. Современная литература за рубежом. Сборник литературно-критических статей, вып. 4. М.,1975.
X. Кортасар. Другое небо, М., «Художественная литература», 1971.
J. Cortázar. El último round. Mexico, 1970, p. 213.
Напиток из травы мате, так называемый парагвайский чай. — Здесь далее примечания переводчика.
9 июля — провозглашение независимости и самостоятельности всех провинций Аргентины (9 июля 1816 г.).
Коренной житель Буэнос-Айреса.
Название аргентинской газеты.
Кубинский поэт.
Если не ошибаюсь (англ.).
Че — широко распространенное в Аргентине обращение к другу или близкому знакомому.
Двухтактно (англ.).
Что и требовалось доказать (лат).
Бандонеон — музыкальный инструмент, вид баяна.
25 мая 1810 г. было создано временное правительство провинции Рио-де-ла-Плата.
Человека, всем обязанного самому себе (англ.).
Неотвратимость рока (франц.).
Довольно об этом (франц.).
Здесь: губная номада (франц.).
Пио Бароха (1872–1956) — испанский писатель, представитель так называемого «поколения 1898 года».
Пригород Буэнос-Айреса.
Район в Буэнос-Айресе.
Это отсюда мы движемся вперед? (франц.).
«Здравствуй, грусть» — роман Франсуазы Саган.
Вы муж и жена? (англ.).
Вы вместе? (франц.).
Да, скорее вместе, чем муж и жена. Вот наши паспорта (франц.).
