И все же она согласилась принять участие в ежегодном благотворительном аукционе в пользу местной телевизионной станции общественного вещания Пи-би-эс[77]. В конце концов, она столько времени провела с Дэнни в различных телестудиях и, как ей казалось, получила представление о том, как делаются телевизионные программы. В крайнем случае сможет подсказать что-нибудь полезное — это и будет ее вкладом.
Как жена главного дирижера симфонического оркестра, Мария тоже пользовалась некоторой известностью в городе. И сотрудники станции изо всех сил уговаривали ее появиться в кадре и обратиться к зрителям с призывом делать взносы.
Больше всех ее упрашивал Теренс Моран — обворожительный, преждевременно поседевший директор вещательной станции.
— Я не смогу, — отказывалась она. — Я буду слишком нервничать.
— Пожалуйста, Мария, — упорствовал он. — Все, что от вас требуется, — встать перед одним из этих столиков и произнести несколько слов о предметах, которые на нем стоят.
— Мне очень жаль, мистер Моран. У меня обязательно пропадет голос. Вам придется либо пускать внизу бегущую строку, либо озвучивать все самому.
Моложавый руководитель улыбнулся.
— Я пойду на такой компромисс, — согласился он.
— Неужели? — удивилась Мария, застигнутая врасплох.
— Конечно. Вы просто будете стоять там и показывать на предметы, а я буду описывать их, стоя за кадром. Ну как, договорились?
— Нет, не совсем, — ответила с тревогой Мария. — Я хотела бы прежде узнать, есть ли у вашего режиссера план съемки.
— Миссис Росси, — ответил Моран любезно, — я так хочу, чтобы вы снялись у нас, что даже разрешу вам в буквальном смысле руководить процессом.
— Ладно, — сдалась она. — Полагаю, теперь мне не отвертеться. Если вам так необходимо меня показать, пусть это будет на общем плане за столиком. Но дайте мне слово чести, что, как только вы начнете рассказывать про товар, камера наедет на него крупным планом, а я уйду из кадра.
— Договорились, — согласился Моран. — Я впечатлен.
— Чем же? Моим упрямством?
— Нет. Похоже, у вас больше опыта работы с объективом камеры, чем у моих режиссеров.
— Вам совсем не обязательно льстить мне, мистер Моран. Я ведь уже сказала, я буду участвовать. Но вообще-то мне в своей жизни довелось бывать в телевизионных студиях и проводить там по многу часов, когда снимали Дэнни. А чтобы не упиваться кофе и не объедаться пончиками, я обычно сидела в аппаратной рядом с пультом и получала представление о назначении всех этих кнопочек и рычажков: оно само входило в меня в результате осмоса.
— Ну конечно же, — весело подхватил он. — Как сказал Платон: «Осмос — лучший учитель». Или это Аристотель сказал?
— Думаю, это был Терри Моран, — улыбнулась Мария Росси.
— Вы получились великолепно, миссис Росси, хотя вся съемка и длилась какую-то долю секунды. И мы выручили хорошие деньги за все товары на вашем столике, — отметил директор телестанции, когда они пили в артистической сладкий чай из бумажных стаканчиков.
— Как я рада, что все позади, — сказала она, вздыхая. — Ненавижу, когда меня снимают.
— Зато вам нравится сидеть за пультом, не так ли?
— О да, это всегда интересно. Мне нравится смотреть на все эти мониторы и представлять себе, какую камеру я бы выбрала на месте режиссера. Приятно чувствовать себя в безопасности, когда это всего лишь игра.
— А вы когда-нибудь думали, чтобы заняться этим всерьез?
— Мечтаю иногда. А еще я люблю представлять себе, как танцую па-де-де с Нуриевым. Мечтать не вредно. В любом случае, спасибо, что подстроились под мою идиосинкразию.
Она встала, чтобы надеть пальто, но Моран знаком попросил ее сесть.
— Миссис Росси, простите, что не могу говорить за Рудольфа — который, уверен, был бы счастлив узнать о том, вы хотели бы с ним танцевать, — но зато я могу говорить от лица нашего канала. Вас интересует работа?
— Вы имеете в виду настоящую работу?
— У нас здесь другой как-то не бывает. Я хочу сказать, должность для начала не очень высокая. Но нам никогда не помешает лишний помощник режиссера. А у вас для этого уже есть достаточно знаний.
Она испытывала искушение, но виду не показала.
— Я же не член профсоюза, — кротко возразила она.
— Как и весь канал. — Моран улыбнулся. — Ну что, вам это интересно?
— Вы предлагаете мне это только потому, что я жена Дэнни Росси.
— Честно говоря, это единственное, что может стать для нас помехой. Ведь если мы не сработаемся, мне придется вас уволить. А значит, у меня появятся большие проблемы, так ведь?
— Нет, — радостно ответила она. — Но если вы будете вовремя отпускать меня домой, чтобы я могла ужинать с девочками, то можно попробовать.
— Конечно, о чем вы говорите, — обрадовался он. — Ой, я же не сказал вам об одной неприятности. Зарплата у нас смехотворная.
— Ладно, чего уж там, мистер Моран. Смех — дело полезное.
Однажды поздней ночью Теда разбудил телефонный звонок Уолтера Хьюлетта, профессора из Техаса, который слыл самым информированным сплетником в мире классической филологии.
— Ламброс, мне только что сообщили сенсационную новость, и я хочу, чтобы ты первым узнал об этом.
— Господи, Уолт, что может произойти такого важного, чтобы сообщать об этом в два часа ночи?
— Речь о Дитере Хартшорне…
— А что с этим педантичным немцем?
— Значит, ты знаешь?
— Да. Этого парня взяли в Гарвард заведовать кафедрой греческой филологии.
— Значит, ты не знаешь? Слушай. Только что мне позвонил Руди Рихтер из Мюнхена. Хартшорн погиб в автомобильной аварии на скоростной автостраде. Я хочу сказать, эта новость еще не попала в газеты, мой мальчик.
— Господи, Уолт, да ты злорадствуешь, как упырь какой-то.
— Эй, Ламброс, неужели мне надо тебе все растолковывать? У Гарварда теперь нет Элиот-профессора по греческой филологии. И есть все шансы — если будешь осторожен на поворотах, — что это место приплывет прямо к тебе. А теперь думай до утра, амиго.
Когда Тед повесил трубку, в голове его завертелась непрошеная мысль: «Эта новость вовсе не хорошая. Это потрясающая новость».
* * *
Спустя некоторое время после трагической гибели Дитера Хартшорна кафедра классической филологии Гарвардского университета распространила небольшое сообщение о том, что принимаются к рассмотрению заявки на соискание звания Элиот-профессора по древнегреческой филологии.
В прежние времена все делалось просто и без шумихи: кому-то звонили по телефону, кого-то извещали в письменной форме, затем проходило заседание, на котором и выбирали преемника. Однако теперь, в соответствии с федеральным законодательством, все учебные заведения должны публиковать объявления обо всех вакансиях, предлагая равные возможности для продвижения по службе — как мужчинам, так и женщинам, независимо от их цвета кожи и вероисповедания.
Естественно, официальное извещение о вакансии на такую престижную должность являлось всего лишь формальностью, призванной соответствовать требованиям Вашингтона. На деле же система продолжала работать освященным веками способом. Члены отделения собрались и составили небольшой список наиболее известных в мире ученых, специалистов по древнегреческой филологии. И поскольку последняя книга Теодора Ламброса еще в рукописи наделала много шуму, его имя оказалось в верхней части этого списка.
И опять-таки в соответствии с распоряжениями правительства, направленными на обеспечение равных прав и возможностей, он, как и остальные кандидаты, должен был приехать в Гарвард и прочитать там лекцию.
— Понимаю, это глупо, — извинялся Седрик Уитман по телефону. — Мы же знаем тебя столько лет и слышали твои выступления. Но чтобы следовать новым правилам au pied de la letter[78], тебе обязательно придется выступить с «пробной» лекцией.
— Все нормально, — ответил он, мысленно уже пакуя чемоданы для триумфального возвращения в Кембридж.
Затем они договорились о дате его выступления.
Официально это должно быть прослушиванием, но Тед в душе надеялся, что его выступление станет инаугурационной речью.
— Среди множества печатных работ нашего сегодняшнего оратора особенно выделяются две: монография «Тлемозин», блестящее исследование темы трагического героя у Софокла, и готовая к изданию книга «Поэт парадокса» с анализом драматургии Еврипида, которую я с большим удовольствием прочел в рукописи. Сегодня он распутает перед нами все хитросплетения в последней драме Еврипида — «Ифигения в Авлиде». С огромной радостью представляю вам профессора Теодора Ламброса.
Тед встал со своего места, пожал Уитмену руку и разложил свои бумаги на кафедре. Поправляя микрофон, он обвел взглядом слушателей. Ему в голову вдруг пришла мысль, что он ни разу еще не видел Бойлстон-холл таким полным.
