Наше время закончилось, пора уходить, и мы начинаем прощаться.
– Счастливо, – говорит Никита.
– Увидимся, – говорит Мореухов.
– Заходите ко мне, – говорит Аня.
Мы бросаем последний взгляд на спокойные воды лесного озера. Вот оно, наше секретное владение, фамильное имение, тайное убежище, семейное сокровище.
И тут Мореухов поворачивается к Никите:
– Послушай, – говорит он, – у меня к тебе просьба. Я знаю, твоя Маша – медиум, она принимает людские души, души мертвых. Так у меня двое родных есть по материнской линии. Девочка Полина и женщина Лида. Такие как раз к твоей Маше приходят: ни детей, ни наследников. Но если бы не они, я бы на свет не появился. Замолви за них словечко своей Маше, я в долгу перед ними. Если она сможет – пускай примет их, хорошо?
– Я попрошу, – отвечает Никита, – но это Маше решать, не мне.
Мы расходимся. Темный круг озера, светлый круг луны. Точка покоя, место битвы, центр циклона, эпицентр взрыва.
Москва – красивый город, думает Никита. Особенно из окна такси. Особенно в ярко освещенном тоннеле. Пьяный и уставший, он возвращается домой и все никак не может выбрать между двумя женщинами, которых любит.
Несколько движений карандаша, еще один листок летит на пол. Мореухов, прихлебывая пиво, рисует набросок за наброском. Гулаговские зэки, осунувшиеся крестьянские лица, телефон, накрытый подушкой, пыльный московский закат, звездное небо над солончаковой степью, мальчик в библиотеке, всадники в азиатских горах, мужчина и женщина в тире, черная машина у подъезда «Метрополя», перепуганный мальчишка с пистолетом в руке, девушка под белым зонтиком, трое детей на железнодорожной насыпи, очередь вдоль кирпичной стены, ракета взлетает в небо, старик стоит у запруды, двое лежат в обнимку на узкой кровати, подводные чудовища проплывают между коряг, утопленники набухают в темной воде, гнилые сучья, подводные пни… Листок за листком, набросок за наброском. Уже много лет он так не рисовал.
Мореухов рисует, и внутри поднимается страх. Где-то впереди – подводные гады, раки вопьются в живую плоть, чешуйчатые руки обнимут и обхватят, темная вода сомкнется над головой. Вот кончится пиво, кончится джин-тоник – и мертвая сорокаградусная вода хлынет в легкие.
За окном дождь. Струи воды по стеклу, комната – словно отсек подводной лодки. Андрей, спрашивает Аня, зачем тебе компьютер? У меня тут игрушки, отвечает он, мальчики любят стрелялки, ты знаешь. Покажи что-нибудь, просит Аня, я тоже люблю стрелялки – и монитор словно заполняется водой, перед глазами появляется прицел. Вот, говорит Андрей, нажимать сюда, сюда и сюда. Целься лучше, я пойду чай поставлю. Ага, кивает Аня. Значит сюда, сюда и сюда. Понятно.
И вот они поднимаются из глубин – водяные, покрытые чешуей и коростой, с рогами, раздвоенными рыбьими хвостами, оскаленными клыками. Она видит клювы осьминогов, длинные усы налимов, выпученные глаза рыб, посиневшие лица утопленников.
Подводные чудовища из кошмаров Мореухова.
Аня стреляет снова и снова, Никита едет на такси, за окном идет дождь. Мореухов собирает листки с пола – монстры, водяные и утопленники, он смотрит на них, словно прощаясь, бросает на дно ванны и поджигает. Огонь, говорит Мореухов, сильнее воды.
И когда последний листок превращается в пепел, Аня встает. Готово, говорит она. Ого! – удивляется Андрей, ты, я вижу, настоящий снайпер.
Аня чувствует – она сделала что-то очень важное.
И она обнимает Андрея, они пьют чай и, может быть, снова ложатся в кровать, где Аня впервые чувствует себя не пловцом, а водой, и Андрей погружается в нее и плывет, а Никита все едет и едет в такси, а Мореухов достает чистый лист, рисует одну картинку, потом другую, потому снова первую, зачеркивает, начинает сначала – и тут все трое на мгновение покидают красивый город Москву, чтобы принести дары на берегу темного лесного озера. А когда возвращаются, перед Мореуховым уже законченный рисунок – мужчина и девушка за столиком кафе, она глядит немного изумленно, он смотрит в сторону.
Это Никита прощается с Дашей.
Романтическую любовь не жалко приносить в жертву – она ведь и не должна быть счастливой. Больно и мучительно – и все равно не жалко. Никита представляет, как через много лет Дашины воспоминания поблекнут, позабудутся, выцветут – и будет немножко грустно, а все же приятно вспомнить: была она когда-то совсем молодой, любила женатого мужчину, были они прекрасной парой, а потом все кончилось.
Он возьмет Дашу за руку и не решится поцеловать на прощание.
Но это будет завтра.
Сегодня через полчаса Никита будет сидеть рядом с Машей, держать за руку, говорить: Все будет хорошо, вот увидишь. Мы вместе поедем в Америку, там все получится, – и впервые за полгода поверит в то, что говорит.
Браки заключаются на небесах, и, значит, у каждого брака есть сакральный смысл. Никита и Маша останутся вместе навсегда – как два человека, как мужчина и женщина, как две России деда Макара: те, кто выжили, и те, кто погибли.
Но это будет через полчаса.
Через пятнадцать минут Никита примет решение: он останется с Машей, поедет с ней в Америку, сделает все, чтобы у них был ребенок. Он навсегда простится с Дашей, откажется от Костиного предложения, оставит себе только свой небольшой бизнес. У него никогда не будет миллионов.
Что поделать – всего не ухватишь, надо выбирать главное.
Но это будет через пятнадцать минут.
Через десять минут Никита представит, как спустя много лет, совсем старый, он пьет водку со своим сыном, говорит: Как бы я ни любил Дашу, я всегда знал, что Машка, она на всю жизнь, не знаю даже почему. Ты уж пойми, один раз – оно ведь со всяким может случиться. Что ты молчишь, сынок? Скажи мне что-нибудь! – и сын отвечает: Я все понимаю, пап. Все нормально, ты что?
Сейчас Никита знает: так и надо поступить. Даже если сын ответит по-другому. Даже если сына вообще не будет.
Вот Никита входит в квартиру, и в этот момент Мореухов последний раз касается карандашом бумаги. Он знает – сейчас он сделал что-то очень важное. Наклонив голову, Мореухов смотрит на рисунок: немолодой мужчина сидит на полу, а рядом, в глубоком кресле, неподвижно, как мертвая, – его жена.
Эпилог
Рыбка
(двухтысячные: рождение)
Гоша (2002 г. р.) и Саша (2005 г. р.), троюродные брат и сестра
О на представляет: ее живот – огромный круглый аквариум, а в нем с боку на бок переворачивается большая симпатичная рыба. Тычется в стенку то мордочкой, то хвостиком, иногда плавником заденет. Плавает. Довольная, счастливая.
Нет, разумеется, никакой рыбы внутри нет, даже хвостик – и тот исчез на восьмой неделе, и на УЗИ все проверили, нормальный ребенок, она не знает только, мальчик или девочка, не хочет знать, пусть будет сюрприз. Милке вообще предсказали неправильно, можно и не заморачиваться, правда? Мне-то без разницы – мальчик, девочка. Пусть будет рыбка, пока там плавает. Плавает моя рыбка и сосет пальчик. Ну и что с того, что у рыб нет пальцев, это волшебная рыбка.
Конечно, пусть будет рыбка. Рыбка, а также зайчик, киска, мышка, крошка, мой малыш, мой хороший, золотко мое, сердечко мое ненаглядное. Лена сидит, мурлычет ласковые слова, гладит свой не такой уж и большой живот, ждет, когда рыбка всплеснет хвостом. Хорошо, когда будущий отец тоже кладет руку на живот, – Чувствуешь, милый, он пинается? Видишь, он узнает тебя! – но Лена сидит одна, в крайнем случае – с Милкой. Она и живет сейчас в Милкином подмосковном доме: в июле Милка вернулась в Москву и сразу начала: роддом, врачи, курсы для беременных, обследования, ежедневные прогулки…
Они гуляют в знакомой роще, Лена смеется: редко я тут раньше бывала трезвой! Милка пьет «корону», хихикает: терпи-терпи, тебе еще повезло, что не куришь!
Проходит лето, и вот Лена уже одна вышагивает по желто-красному подмосковному лесу, одна, а вроде и не одна: у нее внутри ворочается с боку на бок большая довольная рыба. Лена гладит живот, говорит: Сиди смирно, рыбка, тебе еще рано вылезать, поплавай хотя бы недельки три, а лучше пять, как положено.
Лена гадает: все-таки мальчик или девочка? Если мальчик – пусть будет похож на моего брата. Умный, талантливый, девочками слишком не увлекается, водки не пьет, наркотиков не нюхает. Как назову? Родится – вот и решу, а то за этот год мне все мужские имена разонравились. А девочку? Девочку назову Милой, если Милка возражать не будет.
Девочка пусть будет похожа на меня. Ноги длинные, грудка аккуратная, носик маленький, глазки узенькие. На меня – и на мою маму. Вот бы она порадовалась! Была бы жива – я бы, наверное, звонила ей каждый день. Говорят, у беременных с матерями особо близкие отношения. Ну я вот не успела, не получилось у меня с мамой особо близких отношений, остались просто близкие, как всю жизнь были.
