– Прошу тебя, Мин, не пытайся меня подбадривать. Мне никто не подойдет. Я предпочитаю посвятить свою жизнь детям – тем, которые страдают в своем сердце и своей душе.
– У нас будет возможность поговорить об этом еще раз, потому что я проведу несколько дней здесь. А теперь давай быстренько спустимся на первый этаж. Мне интересно, что же понадобилось полиции. Возможно, это имеет какое-то отношение к Пьеру Тибо.
Эрмин и Киона вышли из комнаты. Когда они уже спускались по лестнице, Киона похлопала ладошкой по руке своей сводной сестры.
– Это Делсен. Думаю, что полицейским захотелось предупредить папу. Я уверена, что Делсен сбежал и что это произошло еще несколько дней назад. Возможно, в тот вечер, когда умерла Шарлотта. Или даже раньше. Когда я заснула на берегу реки на камне, он мне приснился. Он тогда был уже далеко, в Нью-Йорке. Лично мне на это наплевать, потому что наши с ним жизненные пути больше никогда не пересекутся.
Когда они спустились на первый этаж, Жослин с мрачным выражением лица сообщил им примерно то же, что только что сказала Киона. Делсену, оказывается, удалось удрать в Торонто от полицейских, когда его две недели назад перевозили из больницы в тюрьму.
– Да пусть бежит, куда хочет! На этот раз я уже не помогала ему удрать, – заявила с легкой улыбкой Киона.
В дверях гостиной появилась Адель. Киона подбежала к ней, подняла ее и поцеловала.
– Ты пойдешь играть с нами? – спросила малышка. – Констан нашел лягушку. Он хочет тебе ее показать.
– Хорошо, иду…
Жослин проводил их взглядом и уселся в свое любимое кресло. Покачав затем головой, он сказал своей старшей дочери:
– «Светлое существо лучезарной красоты, которое будет моим потомком и унаследует мой природный дар». Так написала моя бабка. Черт побери, эти слова вполне соответствуют действительности, однако я боюсь, что Кионе тоже придется помучиться, когда она станет взрослой.
– Она и так уже взрослая, папочка, – ответила Эрмин.
Она подошла к пианино и, нажимая на клавиши из слоновой кости, извлекла из них простенькую мелодию, играть которую ее несколько лет назад научил Ханс Цале, а затем стала еще и тихонько напевать:
На ступеньках дворца,
На ступеньках дворца
Красавица гордо сидела.
Так много парней ей призналось в любви,
Так много парней ей призналось в любви,
Что выбрать она не сумела…[32]
– Почему ты это поешь? – спросил Жослин, зажигая свою трубку.
– Сама не знаю. Эта мелодия пришла мне на ум – только и всего.
Резервация Пуэнт-Блё, четверг, 31 августа 1950 года
В этот день в резервации, расположенной на самом длинном мысе, выдающемся далеко вглубь озера Сен-Жан, дул сильный ветер, однако небо было голубым и безоблачным. Оно отражалось в озере, по поверхности которого бежали волны. Киона со сжимающимся сердцем смотрела на домики, обшитые досками, и на полотняные палатки, которые были установлены здесь много лет назад и которые периодически ремонтировали, но никогда не сворачивали. Киона приезжала сюда в первый раз в прошлое воскресенье – приезжала вместе со своей бабушкой Одиной.
«Маштеуиатш! Это имя такое ласковое, такое певучее!» – подумала Киона, бросая печальный взгляд на старую школу резервации Пуэнт-Блё, которую еще с начала столетия содержали церковники из Шикутими, считавшие своей священной обязанностью обучать маленьких «дикарей». Однако в эту школу пошли не все дети индейцев монтанье, и поэтому Овид Лафлер открыл свою частную школу, чтобы учить читать и писать все еще неграмотных маленьких индейцев в надежде на то, что они смогут затем пойти в начальную школу.
«Моя мама приводила меня сюда, когда я была маленькой? Что-то я этого не помню, хотя память у меня прекрасная! Тала-волчица не любила ни это учреждение бледнолицых, ни слово “резервация”».
Киона была сейчас одета в бежевые полотняные штаны и просторную зеленую рубашку. Она, полная недобрых предчувствий, шла между бараками, вызывая интерес у малышей и их матерей. «Они знают, кто я такая, – подумала она. – Я это чувствую, я это знаю. Великий Дух, почему я всегда избегала этих мест, где живет мой народ, изнывающий от ностальгии? Я презирала Овида, а он ведь, между прочим, пытается сделать что-то полезное для индейцев монтанье, моего народа».
Подойдя к сооружению из длинных жердей и больших кусков полотна, Киона остановилась. Она так сильно разволновалась, что во рту у нее пересохло. К ней направилась какая-то женщина, одетая в платье из серой хлопчатобумажной ткани. Ее длинные черные волосы были заплетены в косы. Эта женщина заговорила с Кионой на французском языке.
– Наку тебя уже заждался, Киона. Пожалуйста, заходи. Я приготовила чай. Есть и просто питьевая вода. Я оставлю вас одних.
– Благодарю тебя.
Чувствуя неловкость перед тем, кого ей хотелось называть своим прадедушкой, Киона скользнула в вигвам. В нем, поджав свои тощие ноги, сидел на ковре старик. В руках с пергаментной кожей он держал ожерелье из маленьких ракушек. Он посмотрел на Киону своими блестящими и проницательными черными глазами, которые казались молодыми вопреки множеству морщин, покрывавших его лицо с орлиным носом.
– Я рада снова тебя видеть, Наку, – прошептала Киона на языке монтанье.
– Почему же ты дрожишь? Садись передо мной и дай мне выпить воды, – ответил старик на том же языке.
Киона поспешно опустилась на колени, наполнила металлический стакан водой и дала его Наку. Он сделал глоток, отставил стакан в сторону и затем протянул Кионе ожерелье, которое он держал теперь своей левой рукой.
– Я сделал для тебя много подобных ожерелий, Киона. Я делал их каждый раз, когда твоя мать Тала приходила ко мне и просила: «Помоги моему ребенку, почтенный Наку, защити его от духов из потустороннего мира, которые его терзают». Мне было жаль Талу. Моя внучка обладала мужеством и гордым сердцем волчицы, но вышла замуж за бледнолицего.
Старик замолчал и пошевелил губами так, как будто жевал какую-то невидимую еду.
– Тала доставила мне много неприятностей. А ей самой доставляла неприятности ее красота. Ты пришла ко мне в том возрасте твоей жизни, в котором хочется узнать побольше про других людей и про саму себя. Ты правильно делаешь, что торопишься: этой зимой я усну навсегда. Шоган тоже просил у меня ожерелья и амулеты, и всегда для тебя, Киона. Этим летним днем я наконец-то увидел тебя такой, какой ты стала, – красивой молодой женщиной. Но я недоволен. Твои волосы! Зачем ты подрезала свои волосы? Я в своих снах всегда видел тебя с длинными косами – косами цвета заходящего солнца.
– Я сделала это для того, чтобы саму себя наказать! Это было жертвоприношение.
Киона сделала глубокий вдох, пытаясь успокоить свое бешено колотящееся сердце. Рядом с Наку она была лишена энергии, своего ясновидения и воли. Этот человек вот уже несколько десятилетий славился своей шаманской силой и видениями, которые случались с ним как во сне, так и наяву. Он, без всякого сомнения, знал о ней, своей правнучке, буквально все, однако ему, похоже, хотелось, чтобы она откровенно рассказала о себе сама. Поэтому Киона – обстоятельно и ничего не опуская – поведала Наку обо всем том, что произошло с ней в июле, начиная со своего побега с Делсеном и заканчивая преждевременной кончиной Шарлотты. В ходе своего рассказа она, однако, задала ему один конкретный вопрос, который еще никому задавать не осмеливалась.
– Ты спрашиваешь у меня, почему у тебя было видение о том, как твою мать насилует бледнолицый, когда за тобой гналось дитя демонов? – пробормотал старик. – Тала показала тебе его, чтобы дать силы, необходимые для борьбы со злом и для победы над ним. Это произошло давно, на берегу Перибонки, когда твой брат Тошан был еще совсем маленьким. Один бледнолицый взял ее силой, угрожая ей ножом. Ее муж – высокий ирландец – об этом не узнал, но я отправил Махикана – одного из самых смелых мужчин моего народа – наказать виновного. Ты должна это правильно понять, Киона. Врать, скрывать свои раны – это нехорошо. Тале-волчице нужно было бы рассказать о том случае своему мужу. Он разобрался бы с обидчиком сам.
Киона, ошеломленная этим откровением, сказала растерянно:
– Однако мне следовало бы узнать об этом намного раньше. У меня никогда не было никаких видений на этот счет. Наку, зачастую тяжело жить с тем природным даром, которым я обладаю, и порой очень трудно вдруг оказываться на время лишенной этого дара, причем непонятно почему. Мне хотелось бы иметь возможность управлять этим даром, который все называют сверхъестественными способностями.
– Дай мне еще воды, малышка. Когда много говоришь, начинает хотеться пить.
Киона посмотрела на своего дедушку пристальным взглядом, и ей не поверилось, что он и в самом деле умрет следующей зимой. «Я бы это предчувствовала!» – подумала она.
