Киона, поморгав, посмотрела на розовые кусты, листья которых, смоченные дождем, блестели.
– Ну хорошо, давай забудем! – сказала она тихим голосом. – Я уже получила послания, в которых нуждалась. Я, кстати, и сама являюсь посланницей каких-то невидимых сил. Я не должна бояться быть такой, какая я есть. По словам Наку, я не имела никакого отношения к кончине Шарлотты.
В словах почтенного шамана Киону кое-что удивляло. Он, похоже, был уверен, что она почувствовала бы влечение к Людвигу даже в том случае, если бы его законная супруга не умерла. «Не могу в это поверить, – подумала Киона. – Это правда, что я первой встретилась с ним на улице Сен-Анн и первой стала помогать ему, но ведь я была тогда всего лишь ребенком – его маленькой Кионой».
Киону оторвала от ее мыслей пришедшая из кухни Эрмин.
– Моя дорогая, ты дышишь свежим воздухом? Меня этот дождь наводит на мысли о зиме.
– До зимы пока далеко, и у нас впереди еще прекрасная осень. Мин, ты выполнишь желание Наку?
– Ну конечно! Я тронута тем, что он хочет услышать, как я пою, тем более если он чувствует, что его смерть уже близко. Мне нужно, чтобы ты подсказала мне, какие песни и какие арии из опер мне ему спеть. Жаль, что я не владею языком монтанье – знаю лишь несколько слов. Мне хотелось бы уметь петь на этом языке хотя бы отрывок из какого-нибудь произведения.
– Это прекрасная идея. Я могу тебе помочь. Выбери произведение, и я его переведу.
Они улыбнулись друг другу с заговорщицким видом, радуясь тому, что им придется потрудиться вместе. Эрмин легонько постучала указательным пальцем по тетради.
– А что мы будем делать с этим скандальным дневником? Папа хочет его сжечь, чтобы уже никто не смог его прочесть.
– Ни в коем случае! – запротестовала Киона. – Я буду хранить этот дневник в моей комнате. Впрочем, я согласна с тем, что нужно помалкивать об этом ужасном прошлом и попытаться о нем забыть. Такова была воля Алиетты.
Эрмин осмотрелась по сторонам – так, как будто ее прабабка могла находиться где-то поблизости, – а затем с раздосадованной улыбкой прошептала:
– Знаешь, Киона, когда слушаешь тебя, начинаешь осознавать, что параллельный мир и в самом деле существует, но просто сам ты по отношению к нему глух и слеп. Иногда меня бросает от этого в дрожь, но бывает и так, что я начинаю тебе завидовать. В детстве ты видела призраков, но они тебя, похоже, не очень-то пугали. Но как тебе удавалось и удается их видеть?
Киона посмотрела на Эрмин и одарила ее своей удивительной улыбкой.
– Ты ошибаешься, мне очень часто становилось страшно, а особенно в Валь-Жальбере, когда я решила заглянуть в прошлое. Это было ужасно: призраки тех, кто когда-то жил и умер в поселке, вдруг, казалось, решили заявить о себе. В бывший универсальный магазин частенько наведываются какие-то призраки, я в этом уверена. Я отчетливо помню о том, что тогда чувствовала. Знаешь, сейчас я с тобой разговариваю, и мне при этом кажется, что кто-то шепчет мне на ухо, что я не одна такая. Вполне возможно, у многих людей имеются такие способности, как у меня, – у кого-то в большей степени, у кого-то в меньшей, – но эти люди их не замечают. Ты использовала только что очень удачную формулировку: они глухи и слепы. Возможно, потому, что они к себе не прислушиваются и отказываются открывать глаза и замечать подаваемые им знаки.
– Что ты хочешь этим сказать? – с интересом спросила Эрмин, садясь рядом со своей сводной сестрой.
– Долгими зимними вечерами в Большом раю ты подробно рассказывала нам о своем детстве и юности. Разве тебе не снился частенько человек в темных одеждах, управляющий санями, которые тащат по снегу собаки? Когда ты была сиротой, за тобой ухаживали монахини, и ты не знала, что твои родители в действительности живы. Тем не менее ты ждала их и видела во сне, что наш отец идет по белой пустыне. Та женщина в черном, которая держалась в глубине зала ресторана в «Шато-Роберваль», тебя зачаровывала. Ты не догадывалась, что это вообще-то твоя мать, но вот твой дух это заметил. Я в этом уверена.
Эрмин, кивая, попыталась припомнить другие эпизоды из своей жизни, когда у нее бывали предчувствия и вещие сны. Однако она так ничего и не вспомнила.
– Кроме этого сна про папу – сна, который, надо признать, доставил мне в свое время немало беспокойства, – у меня, я думаю, не было и одного процента тех проявлений экстраординарных способностей, которые были у тебя, хотя… Давай-ка лучше сменим тему разговора. Какую бы мне выбрать песню, чтобы она понравилась Наку и другим индейцам в резервации? Песню про то, что вызвало бы у них интерес и растрогало бы их.
– Мы могли бы поговорить об этом с папой сегодня вечером. С папой и с Мадлен. Нам всем необходимо немного развеяться, и это будет неплохим развлечением. Нужно будет организовать этот необыкновенный концерт где-то в октябре или же в начале ноября. А еще ты могла бы спеть для тех, кто лечится в санатории.
Эрмин с печальным видом покачала головой.
– Откровенно говоря, у меня нет ни малейшего желания петь. Спеть несколько арий в Пуэнт-Блё, чтобы выполнить просьбу Наку, который является прадедушкой и для Тошана, – так и быть, это я сделаю. Но должна тебе признаться, что я вообще-то аннулировала все свои договоренности в Квебеке и Монреале – два концерта, запланированные на конец сентября, и еще три концерта в октябре. Мне уже надоело петь, когда мое сердце разрывается на части. Когда я пела на похоронах Шарлотты, мне показалось, что я вот-вот упаду в обморок. Мне тогда хотелось не столько петь, сколько выть от горя.
Киона взяла свою сводную сестру за кисти рук и сжала их, а затем посмотрела прямо в ее голубые глаза пристальным взглядом.
– Эрмин, если я создана для того, чтобы общаться с потусторонним миром и спасать людей благодаря моим видениям, то ты создана для того, чтобы петь, чтобы очаровывать наши сердца и покорять души своим золотым, необыкновенным голосом.
– В сфере оперного пения появляются новые великолепные голоса, Киона. Я предвижу потрясающую карьеру Марии Каллас. Я купила одну из ее пластинок. У нее неслыханный талант. А Рената Тебальди[33], которая широко известна в Европе, обладает удивительным тембром голоса.
– Ты тоже, Мин!
– Несомненно, но я намереваюсь проводить больше времени с Констаном и Катери, а также со своими родителями и мужем. Однако прежде всего я должна соблюсти траур по моей маленькой Лолотте.
– Да, конечно, но при условии, что ты будешь продолжать работать над своим голосом, репетировать арии из опер и доставлять радость людям. Прошу тебя, подумай об этом, это важно.
– Ты права, не следует пренебрегать тем даром, который я получила свыше. Я частенько забываю о той страсти к пению, которая была у меня в твоем возрасте.
Эрмин, неожиданно почувствовав облегчение, улыбнулась Кионе. Она не заметила тех благотворных флюидов, которые струились из изящных рук ее сводной сестры и проникали во все тело ее, Эрмин, действуя на нее успокаивающе.
– А если я спою для Наку и его соплеменников что-нибудь из репертуара Эдит Пиаф? Перевести слова, правда, будет трудно, даже если ты и решишь сделать перевод вольным. В мае этого года Эдит Пиаф записала «Гимн любви» – замечательную песню, которую она сочинила для боксера Марселя Сердана приблизительно за месяц до его смерти. Мама до сих пор жалеет о том, что не смогла попасть на выступление Эдит Пиаф в нью-йоркском кабаре «Версаль», в котором та исполнила эту песню впервые. Это было в сентябре прошлого года[34]. Ты знаешь эту песню?
– Нет. Думаю, что нет.
– Я купила пластинку с ней в Париже. Я поставлю ее на проигрыватель, чтобы ты ее послушала. Родители возражать не станут.
Киона пошла вслед за Эрмин в гостиную, в которой на чудесном кухонном шкафу из лакированной древесины стоял проигрыватель. У нее появилось какое-то нехорошее предчувствие. Она уж слишком часто думала о Людвиге и упрекала себя за это, несмотря на предсказания Наку. Это было сильнее ее: все то, что имело отношение к любви между мужчиной и женщиной, ее сильно смущало.
– Ну и что тут сейчас будет происходить? – спросила Лора, отрываясь от своего журнала.
Жослин, в свою очередь, поспешил выключить радиоприемник на ножках, представлявший собой настоящий предмет мебели.
– Мы собираемся реализовать свое право на красивую музыку! – воскликнул он. – Надеюсь, нам споет Снежный соловей!
– Нет, папа, не я, а Эдит Пиаф, – заявила Эрмин. – Я купила в Париже пластинку, на которой записана ее песня «Гимн любви». Из-за всех тех событий, которые произошли в нашей жизни в последнее время, я забыла дать вам ее послушать.
– Эдит Пиаф? Вот замечательно! – воскликнула Лора.
Киона примостилась на подлокотнике кресла своего отца с насупленным выражением лица – таким, какое бывает у наказанного ребенка. Вскоре в комнате раздался неподражаемый голос знаменитой французской певицы, зачастую достигающий очень высоких нот.
