Я еду в редакцию и пишу обязательную статью, где во всех подробностях описываю церемонию похорон монсеньора Макса. Опускаю только одну деталь: с наступлением сумерек я вернулся на кладбище и плюнул на его могилу. На следующий день я снова возвращаюсь к теме монсеньора Макса. На этот раз я красочно описываю его безупречную репутацию и не оставляю от нее ни следа.
Ну что ж…
Я хотел рассказать свою историю, вот и рассказал. Опубликовав разоблачительную статью, после которой имя монсеньора Макса предали анафеме в каждом чарлстонском доме, я снова сорвался, выпал из колеи. Статья начиналась словами: «Семейная жизнь — контактный спорт», и после того, как я написал их в своем кабинете, душу мою переполнила тоска, и редактор отправил меня домой. Начался Период депрессии и меланхолии, я подвожу итоги жизни и прихожу к выводу, что пережил много, а понял мало.
В дневнике пишу: «Подлинная жизнь невозможна для человека, наделенного даром лицедейства». Думая, что пишу о Шебе, продолжаю: «Актер может ощутить жизнь, только имитируя жизнь других людей» — и тут соображаю, что написал вовсе не про Шебу. Про себя самого. Я оказываюсь в черной норе отчаяния и, чтобы выбраться наружу, должен пройти ее беспросветную глубину насквозь. Пленка с изнасилованием моего брата все время крутится у меня в голове. Ни валидол, ни бурбон не могут стереть этой жуткой картины. Даже ежедневное причастие не смогло бы принести облегчения моей душе. Вслед за душой начинает болеть тело.
В отчаянии иду уже проторенной дорожкой в кабинет психотерапевта — доктор Криддл однажды вывела меня из комы моего разрушенного детства. Доктору Криддл скоро семьдесят, но она по-прежнему практикует. После трехчасового сеанса она с бесконечным сочувствием сообщает мне, что я самый склонный к самоубийству пациент, который переступал порог ее кабинета. Мой ответ удивляет меня самого:
— Я не могу дождаться смерти.
Она ловит меня на слове и направляет в психиатрическое отделение клиники при Медицинском университете штата Южная Каролина. В своем извращенном болезнью уме я с удовлетворением отмечаю, что клиника находится на той же улице, что и похоронное бюро Дж. Генри Штура. Я нахожу это совпадение удачным и вскоре углубляюсь в свое бессознательное, в этот затерянный материк, где все джунгли непроходимы, все горы неподъемны, а все реки имеют подводное течение из скрытых желаний и сюжетов.
Передовые методы и лучшие психиатры плохо справляются с задачей сложить рассыпавшуюся головоломку моей жизни, но помощь приходит, откуда ее не ждали. Напичканный лекарствами, я засыпаю глубоким сном, который уносит меня далеко и врачует боль, разрушившую мою душу. В хлорированную воду бассейна, на глубокой стороне которого я тону, ныряет мой отец Джаспер Кинг, вытаскивает меня на бортик и хлопает по моей детской спине, пока меня рвет водой с запахом хлорки. А мой брат, Стив, кричит, чтобы я глубже дышал. Я чувствую, как легкие наполняются свежим воздухом, словно новой жизнью. И вот уже я стою рядом с отцом, и мы печем вафли для соседей, которые только что въехали в дом через дорогу. Отец пытается разобрать рецепт в нашем потрепанном экземпляре «Чарлстонской кухни». Мы делаем кунжутные вафли и печенье с шоколадной крошкой и раздаем их людям на улице.
По дороге отец останавливается и учит меня танцевать.
Дверь одного из домов открывается, выходит хорошенькая монахиня и танцует вместе с нами. Я догадываюсь, что это моя мать, когда она начинает танцевать с отцом, который отвечает ей улыбкой, способной озарить весь мир. Несколько ночей подряд отец приходит ко мне. То мы с ним ловим рыбу в гавани, то наблюдаем за саламандрами и бабочками в парке «Конгари». Он приходит, чтобы научить меня жить и опять приносит свои щедрые дары: любовь к сыну, любовь к людям. Я заново понимаю, как мне повезло, что я сын такого человека. От него я узнал все, что необходимо, об отцовской доброте. Отец приносит мне весть из глубин моей собственной души.
Я потерял счет времени и не могу сказать точно, в какую из ночей на сцене этих ярких, живых снов вновь появляется Стив. Мы с ним играем в футбол, воображаем себя звездами школьной команды, или команды штата, или даже национальной команды. Мы перебрасываемся мячом, и мечтаем, и бегаем по бесподобным, королевским улицам Чарлстона с домами, сотканными из радуги и кружев. Я вспоминаю, как замечательно иметь брата, который любит и защищает тебя и поддерживает во всем. Мне это знание необходимо, чтобы пробудиться от кошмарной яви своей жизни.
В одну из ночей мне наносит визит призрак, которого я долго не могу узнать. Во сне я подбрасываю мяч, и лишь когда гость строго приказывает стоять неподвижно, как столб, я узнаю голос Харрингтона Кэнона. Он садится за английский стол в своем антикварном магазине и ворчливо напоминает, что теперь это мой магазин и что каждый вечер я укладываю свои кости на покой в его доме на Трэдд-стрит. Он спрашивает, почему я больше не даю званых обедов, чтобы продемонстрировать превосходный фарфор и старинное серебро, которые он оставил мне.
— Красотой нужно наслаждаться, тогда она оживает, — говорит он. — Это касается не только неодушевленных предметов. К одушевленным существам это тоже относится. Хотя я всегда предпочитал все неодушевленное.
Мистер Кэнон говорит брюзгливо, медленно, сетует на недостатки молодого поколения, на вопиющее отсутствие у молодежи хороших манер и культуры. Он сообщает: мы настолько безголовые и безвольные, что он рассматривает свою смерть как избавление от мира, который стал просто невыносим для него.
Я смеюсь над мистером Кэноном. Собственного смеха я не слышал давным-давно.
Я начинаю с нетерпением ждать наступления ночи с ее ритуалом, той минуты, когда медсестра принесет пригоршню таблеток и я смогу наконец, закрыв глаза, следить за тем, как слетаются тысячи образов на золотистый экран моих смеженных век. Сон превращается для меня во дворец наслаждений, в блистательный карнавал, где тигры прыгают сквозь горящие кольца, слоны маршируют стройными рядами, а над головой рассыпаются фейерверки. Я сделал открытие: человек может спать, чтобы пробудиться, я никогда этого не знал.
Из пещеры, скрытой за водопадом, выходит Старла. Она берет меня за руку и ведет вниз по горной тропинке в виноградник, где кормит меня спелым мускатом, потом погружает руки в пчелиный улей и вынимает, по ним стекает лавровый мед. Я прошу у Старлы прощения за то, что виноват перед ней как муж и как мужчина, но она зажимает мне рот ладонью в каплях лаврового меда. Она ведет меня к глубокому пруду под водопадом, вода в нем на поверхности белая от пены, словно платье невесты, а в глубине темная, словно безлунная ночь вокруг нас. Мы раздеваемся, молча обнимаемся и погружаемся в воду, где постепенно водовороты разводят нас на такое расстояние, что мы чувствуем себя друг с другом легко и свободно, чего никогда не бывало наяву.
Но из всех ночных гостей больше всего я рад Шебе По, блистательной и прекрасной настолько, что дыхание перехватывает, восемнадцатилетней Шебе По, которая с блеском появляется в моем сне. Она возникает, словно огненный шар, в сиянии и под звуки фанфар, счастливая и беззаботная. В последний раз я видел ее, когда она превратилась в растерзанное тело и лежала у ног своей окровавленной матери. Сейчас Шеба подходит ко мне с возгласом: «Пять минут!» Никто не знает законы зрелища лучше Шебы По.
— Я пришла, чтобы преподать тебе мастерство игры, Лео, — говорит она. — У каждого из нас есть в жизни роль. Я научу тебя всем этапам работы над ней. Перво-наперво нужно выучить слова так, чтобы от зубов отскакивали. Приступаем немедленно. Никаких отговорок, никаких сомнений и прочего дерьма. Вот твоя роль, Лео: ты будешь играть счастливого человека. Я знаю, знаю — это самая трудная из всех ролей. Нет ничего проще трагедии. Но мы с тобой потратили чертову уйму времени, разыгрывая трагедии. Мы в совершенстве умеем это делать. Может, хватит? А ну, гляди веселее! Заткнись и слушай меня. Давай-ка улыбнись. И ты называешь это улыбкой? Это кривая ухмылка. Немедленно убери ее с лица. Улыбнись вот так. — И она ослепительно улыбается. — Улыбка должна идти из глубины твоего существа, как румянец. Ты должен освоить такую улыбку. Ты должен отдаться ей. Попробуй еще раз. Уже лучше, но еще не вполне. Добавь света в свою улыбку, Лео! Улыбка начинается с кончиков пальцев. Крепко опирайся на ноги. Почувствуй, как энергия идет по твоим ногам, поднимается вверх по позвоночнику. И вот она попадает тебе в рот и освещает твою улыбку! Включи улыбку, как лампочку! Ты сейчас на одной сцене со мной, и я кишки из тебя вытрясу, если ты будешь халтурить. Итак, улыбку! А теперь добавим к улыбке несколько слов. Расскажи мне историю, Лео. Почувствуй ее. Проникнись ею. Изобрази ее. Слова найдутся сами собой. Нет, дорогой, это не просьба, это приказ. Или ты намерен провести остаток жизни в дурдоме? Не думаю. Ты встречал в холле того парня, который отрезал себе пальцы на левой руке и съел их? Вот и тема нашлась. Опиши это так, чтобы я могла развлечься в выходные. Умею ли я играть? Это ты у меня спрашиваешь? Неудивительно, что тебя посадили в дурдом. Я разрешу тебе подержать приз, который дала мне Академия. Улыбочка, Лео! Куда она подевалась? Не забывай про нее. Улыбайся правильно, как я. Да, это моя улыбка, улыбка хорошенькой девушки. Нет, я не была счастлива, никогда. Но зато как я могла сыграть счастье, Лео!
