Перед своей кончиной вы уже не переносили дневного света. В полдень вы просили Жермену закрывать ставни гостиной. Иногда вы удивляли меня: сидя в своем кресле, вы вдруг вздрагивали, прислушивались и, насторожившись, говорили: «Роза, вы слышали?» Я ничего не слышала, ни голосов, ни лая, ни хлопанья двери, но отвечала, что да, слышу. И когда вы суетились и, судорожно сжав руки, повторяли, что императрица придет на чай, что Жермена должна купить свежие фрукты, я вновь кивала и отвечала успокаивающим тоном, что, конечно, все будет в порядке. Каждое утро вы внимательно читали свою газету, вы ее тщательно изучали, даже рекламу. И всякий раз, как встречалось имя префекта, вы разражались залпом ругательств, иногда очень грубых.
Арман, которого мне так не хватает, — это не тот пожилой обреченный человек, каким вы стали в пятьдесят восемь лет, перед тем, как смерть забрала вас. Арман, которого я жажду вновь обрести, — это ласково улыбающийся молодой человек, полный сил. Мой любимый, мы были женаты тридцать лет. Я хочу вновь пережить первые дни страсти, почувствовать ваши руки на своем теле, ощутить тайную радость, которую вы мне дарили. Никто никогда не прочтет эти строки, поэтому я могу сказать, каким пылким супругом вы были. В этой спальне на третьем этаже мы любили друг друга, как и должно любить мужчине и женщине. Потом, когда болезнь начала вас подтачивать, любовные ласки становились более редкими и постепенно совсем прекратились. Мне казалось, что я уже не пробуждаю в вас желания. Неужели появилась другая женщина? Мои опасения рассеялись, но их сменила новая тревога, когда я поняла, что вы не испытываете больше желания ни ко мне, ни к какой другой женщине. Вы были больны, и желание покинуло вас навсегда.
В самом конце выдался тот ужасный день. Мы с Мариеттой вернулись с рынка и увидели перед домом ожидавшую нас заплаканную Жермену. Вы ушли из дома. Она не нашла вас в гостиной, и не было ни вашей шляпы, ни вашей трости. Как могло это случиться? Вы ведь не желали покидать дом. И никогда этого не делали. Мы обыскали весь квартал. Заходили во все заведения, начиная с гостиницы мадам Паккар вплоть до лавки мадам Годфин. Никто — ни месье Гораций, который подолгу сидит на пороге своей лавки, ни отдыхавшие рабочие из типографии — не видел, чтобы в то утро вы проходили мимо. О вас не было ни слуху ни духу. Я бросилась в комиссариат возле Сен-Тома-д'Акен и объяснила ситуацию. Пропал мой супруг, не совсем здоровый пожилой господин. Его нет уже три часа. Мне было тяжело описывать вашу болезнь, объяснять им, что у вас не все в порядке с головой, что иногда, во время приступа помешательства, вы можете быть страшным. Вы часто забываете свое имя, призналась я им. Как вы сможете вернуться домой, если забудете и адрес? Комиссар был хорошим человеком. Он попросил дать ваши точные приметы и отправил патруль на поиски. Он просил меня не волноваться, хотя это было совершенно невозможно.
Днем разразилась сильная гроза. Дождь со страшной силой барабанил по крыше, а раскаты грома сотрясали дом. В отчаянии я думала о вас. Что вы сейчас делаете? Нашли ли какое-нибудь укрытие? Приютил ли вас кто-нибудь? Или какой-нибудь мерзкий тип, воспользовавшись вашим состоянием, причинил вам вред?
Дождь лил как из ведра. Я стояла у окна, а Жермена и Мариетта молились за моей спиной. Я не могла больше выдержать и вышла на улицу. Зонтик нисколько не защищал, и я промокла до костей. С трудом дошла я до садов, залитых водой. Они простирались передо мной как море желтой грязи. Я пыталась угадать, куда вы могли пойти. На кладбище? В церковь? В кафе? Темнело, а о вас по-прежнему не было вестей. В отчаянии я, спотыкаясь, вернулась домой. Жермена приготовила теплую ванну. Медленно текло время. Прошло уже более двенадцати часов, как вы ушли. Появился огорченный комиссар. Он отправил людей во все соседние больницы, чтобы узнать, не попали ли вы туда. Все напрасно. Он ушел, пожелав мне не терять надежду. Мы молча уселись за стол, неотрывно глядя на дверь. Наступала ночь. Мы не могли ни есть, ни пить. У Мариетты сдали нервы, она едва держалась на ногах, и я отправила ее спать.
Среди ночи раздался стук в дверь. Жермена бросилась открывать. Перед дверью стоял незнакомый молодой человек в элегантном охотничьем костюме. А рядом стояли вы, изможденный, но улыбающийся, цепляясь за руку отца Леваска. Незнакомец объяснил, что в конце дня они с друзьями отправились поохотиться в лесу Фонтенбло и наткнулись на этого человека, который, похоже, заблудился. Сначала пожилой господин не мог назвать своего имени, но через некоторое время заговорил о церкви Сен-Жермен-де-Пре, и так убедительно, что молодой охотник отвез его туда в своей коляске. Отец Леваск добавил, что тотчас узнал Армана Базеле. А у вас было удивленное и приветливое выражение лица. У меня перехватило дыхание. Лес находился в нескольких километрах отсюда. Однажды мы отправились туда с детьми, и путешествие заняло всю первую половину дня. Как, скажите на милость, могли вы там оказаться?
Я горячо поблагодарила молодого человека и отца Леваска и осторожно ввела вас в дом. Я понимала, что бесполезно вас расспрашивать, что вы ничего не сможете мне объяснить. Мы усадили вас и тщательно осмотрели. Ваша одежда была в грязи и в пыли. К обуви пристали травинки и колючки. Я заметила темные пятна на вашем Жилете. Но больше всего меня беспокоили глубокие порезы на вашем лице и ссадины на руках. Жермена посоветовала, несмотря на поздний час, позвать молодого доктора Нонана. Я согласилась. Она надела пальто и побежала за доктором. Когда он наконец пришел, вы уже мирно, как ребенок, спали, не выпуская моей руки. Я молча плакала — от облегчения и от страха, — сжимая ваши пальцы и заново перебирая события этого дня. Мы так и не узнали, что же произошло, как и почему вы оказались так далеко от города, в лесу, где вы расшибли в кровь лоб. Вы никогда уже этого не расскажете.
Доктор предупреждал, что жить вам осталось недолго, но когда это случилось, потрясение было не менее сильным. И в пятьдесят лет я ощутила, что жизнь кончена. Я осталась одна. По ночам я лежала без сна, вытянувшись на нашей постели, и слушала тишину. До меня уже не доносилось ваше дыхание, шорох простыней. Без вас наша кровать превратилась в холодную сырую могилу. Мне казалось, что сам дом удивляется, куда вы пропали. Невыносимая пустота. Вот ваше кресло, карты, бумаги, книги, перо и чернила, но вас самого здесь нет. Ваше место за обеденным столом кричало о вашем отсутствии. Розовая раковина, которую вы купили у антиквара на улице Сизо. Если ее приложить к уху, то услышишь шум моря. А что нужно делать, когда вас навсегда покидает дорогой человек и вы остаетесь в одиночестве среди привычных повседневных вещей? Как это выдержать? Вид вашей щетки для волос вызывал у меня слезы. Ваша шляпа. Шахматная доска. Серебряные карманные часы.
Наша дочь поселилась в Туре, она жила там уже восемь лет, и у нее было двое детей. Моя мать умерла несколько лет тому назад, а брат Эмиль переехал. Оставались только соседи, и их поддержка оказалась бесценной. Все были ко мне добры. Месье Гораций приносил маленькие бутылочки земляничного ликера, а месье Монтье угощал вкусными шоколадными конфетками. Мадам Паккар звала меня по четвергам на обед в свою гостиницу. А месье Эльдер приглашал по понедельникам вечером на ранний ужин в ресторан «У Полетты». Раз в неделю мне наносила визит мадам Бару. По субботам утром мы с отцом Леваском прогуливались до Люксембургского сада. Но все это не могло заполнить ту зияющую мучительную бездну, которую оставил в моей жизни ваш уход. Вы были скромным человеком, но ваше молчание оживляло огромное пространство, и теперь мне этого не хватало. Мне не хватало вашей надежности и вашей силы.
Я слышу условный стук Жильбера и встаю, чтобы открыть ему дверь. Сегодня утром особенно морозно, и я посинела от холода. Жильбер входит прихрамывая, хлопает руками и притопывает. Вместе с ним врывается порыв ветра, и меня пробивает дрожь. Он идет прямо к плите и энергично раздувает угли.
Я смотрю на него и рассказываю, что какие-то люди из префектуры пытались проникнуть в дом. Он что-то ворчит, потом отвечает:
— Не расстраивайтесь, мадам Роза, сегодня утром они не работают, слишком холодно. Мы можем весь день топить плиту, никто не заметит дыма. Вокруг совершенно пусто. По-моему, стройка на время приостановлена.
Я устраиваюсь поближе к плите, холод, сковавший тело, постепенно отступает. Жильбер что-то разогревает в грязной кастрюле. Аппетитный запах щекочет мне ноздри, в желудке начинает урчать. Почему он все это для меня делает? В ответ на мои осторожные расспросы он ограничивается улыбкой.
После еды он, с кривой улыбкой, протягивает мне письмо. Почтальон с удивлением бродил по кварталу, где улицы сплошь перегорожены. Он не знал, что делать с почтой. Не представляю, как Жильберу удалось заполучить мою корреспонденцию. Это человек, полный загадок, и он обожает меня удивлять.
