А самолет, не пробежав и половины аэродрома, вдруг приостановил свой стремительный бег. Завернув к месту стоянки, он начал потихоньку рулить. Один из крайних моторов сильно встряхивал крыло, обнаруживая неисправность. Самолет остановился. Экипаж вылез на землю. Инженер и механик забегали по плоскости, отыскивая неисправность. Неудачник долгое время не мог понять: продолжается ли полет или уже окончен? И только знаковый голос бойкой черноглазой мотористки, забравшейся на стремянку, убедил паренька в том, что полет закончен. Тем не менее он пролежал в крыле еще минут десять не шевелясь. Затем начал осторожно пробираться через фермы в кабину самолета. В кабине чувствовалась вся прелесть наземного воздуха. Свет озарил темные пятна застывшей крови на синем комбинезоне. Наспех вытерев лицо, молодой человек, радостный, выскочил из самолета. Он увидел то-варищей-клепалыциков своей бригады. Они работали на соседнем корабле.
Гордый и счастливый, зайчик был встречен товарищами с удивлением.
— Где это ты пропадал? Мы тебя ищем: ведь работа стоит. С Шуркой болтал, наверное? Ты у меня, брат, смотри! Работать так работать! Чего всех подводишь?.. — спросил строго бригадир.
— Да нет, какое там с Шуркой, — ответил, задыхаясь от восторга, паренек. — Летал я! В первый раз в жизни летал. Как интересно}
И парень начал передавать все свои впечатления и переживания, не забывая подробностей о шуме, об ударах, о воздушных ямах.
Его слушали внимательно и доверчиво: кровь на лице еще не была начисто обтерта. Вид паренька соответствовал описанию его первого полета…
А остроглазая Шурка, услыша веселый рассказ, быстро спустилась с крыла по лесенке на землю и, встав за спиной своего кавалера, с серьезным видом дослушивала его последние слова.
Товарищи по бригаде, ни разу не поднимавшиеся в воздух, завистливо посматривали то на смелого зайца, то на загорелую девушку. Вдруг она громко и задорно засмеялась.
— Да ведь самолет-то, из которого ты вылез, не летал, — сказала Шура. — Он даже на вершок от земли не смог оторваться. Ты видишь, никто из летчиков не уходит, все ждут, когда мы мотор исправим, закапризничавший при разбеге.
Парень выпустил из рук стройную девушку и мгновенно загорелся стыдливой краской, покрывшей не только щеки, но и всю шею.
Шура смеялась так заразительно, что вслед за ней и вся бригада начала хохотать над бедным неудачником.
— Эх, какой же ты у меня дурачок! И хорошо вот, что вернулись… Что бы ты делал там, в крыле, без кислорода, если бы тебя затащили на высоту? Задохся бы… И мне не с кем было бы ходить в кино… — И, блеснув черными глазами, Шура добавила: — Ну ладно, зайчик. Полетал, и хватит. А теперь наверстывай упущенное. Ты его, дядя, подтяни! — крикнула девушка бригадиру и быстро полезла по лестнице на крыло к неисправному мотору.
1938 г.
Это был трехпарусный баркас, человек па тридцать, образца времен Петра I. Чтобы нескучно было сидеть в этом незавидном сооружении, нам, курсантам теоретической» школы летчиков, выдавали по длинному веслу. И эх как быстро слетает скука, когда паруса приспущены и ребята под общую команду разминают тугие мышцы огромными лопатками.
Сегодня мы взяли только шесть весел и ушли в Финский залив на парусную учебу.
Уже закатилось солнце — нам пора возвращаться в речной порт. С веселыми песнями мы идем под парусами в Ленинград, навстречу горячему ветру и огням большого города, которые служат нам ориентиром.
Однако встречный ветер с каждой минутой свежеет. Вода подкидывает баркас и обдает нас, точно из ведра, холодной соленой водой. Инструктор предлагает помочь парусам и налечь на весла. Он гребет изо всех сил, ломая одно весло за другим. Расходилась геркулесова сила! Но также расходилось и море. Черный вал похож сейчас на разъяренного зверя. Он подкрадывается из темноты и с какой-то злобой обрушивается на наше суденышко. Водяная пыль мешает различать огоньки Ленинграда. Некоторые из курсантов лежат на дне баркаса: они страдают морской болезнью.
Вдруг треснула фок-мачта. Пришлось быстрее убрать паруса. Тридцать здоровых ребят очутились во власти капризного залива. Осталось одно весло. Наступила темная штормовая ночь.
Сначала это казалось нам занятным и даже романтичным. Но настоящие моряки знают, что это вовсе не занятно. Добрая половина экипажа, выбившись из сил, лежала под парусиной, по которой стучал крупный дождь.
Я вылез из-под брезента на свежий воздух; нас было пятеро, еще способных кое-как бороться со штормом. Мы думали, что же делать дальше? В это время из туманной мглы показался мутный глаз сигнального прожектора. Метрах в пяти от нас чернело огромное сооружение/Оно торчало как призрак. Его очертания, похожие не то на морской подъемный кран, не то на гигантский хобот какого-то фантастического слона, расплывались в хаосе шторма и дождя.
Ни наши крики, ни выстрелы не привлекли внимания команды этого сооружения. Оно скрылось так же быстро, как и появилось. Мы уже потом сообразили, что наш крик был слабеньким писком, затерявшимся в гуле волн. Да и чем мог нам помочь этот бедняга? Он сам издавал протяжные жалобные гудки. И так же просто он мог бы оказаться нашей гибелью, если бы мы проходили чуть-чуть левее. Волна кинула бы нас на металлический корпус, и мы больше не смешили бы море своим искусством плавания.
Наша пятерка уговорилась выделить одного для дежурства среди больных; другой заступит вахту на носу баркаса, чтобы предупредить от неожиданного столкновения с другим судном. Пробковые пояса и круги роздали тяжелобольным.
А шторм между тем все яростней и круче взметал баркас на гребни волн и, казалось, уже решил кончить с нами.
Сидеть за рулем стало невыносимо трудно. Вдруг где-то внизу лязгнуло и заскрежетало. Судно затряслось от троекратного удара по подводным камням. Больные не выдержали этого ужасного скрежета и с криками начали выбираться из-под парусов. На наше счастье, камни только поцарапали баркас. Мы вновь заковыляли по водяной пустыне.
Ночь тянулась как год тяжелой и опасной болезни. Где же мы? Куда, черт возьми, нас занесло? Немного позже мы попали под огни сильного прожектора. Но зеленый луч вскоре отвернулся. И снова мрак, бессилие, неизвестность. С наступлением рассвета ничто не изменилось. Промокшие курсанты с желтыми измученными лицами валялись на дне баркаса. Некоторые переболели и теперь тоскливыми глазами вглядывались в горизонт, смачивая голову морской водой. К полудню видимость улучшилась, и на светлом горизонте мы увидели лайбу с оголенными мачтами. Инструктор радостно замахал сигнальными флажками. Но нет! — никто не показывался на палубе лайбы, и наш моряк с руганью бросил мокрые флажки на дно баркаса.
Солнце растолкало тучи. Его лучи пригревают спины и вносят бодрость. Ребята начинают сушиться. Моряки подшучивают над «сухопутными» курсантами, рассказывают всякие были и небылицы из морской практики. На небе показался самолет и прервал веселье. Летчик, как ястреб, описывал над нами плавные круги. Мы оживились, замахали руками, мокрыми рубашками. Самолет продолжал кружиться чуть дальше от баркаса, но это не огорчало нас. Мы были уверены, что нас ищут, сейчас увидят и придут на помощь.
Но буруны не позволяли летчику разыскать маленькую щепку на огромном морском пространстве, и пилот, возвратившись на базу, доложил, что никакого баркаса не заметил. Так же безуспешны были поиски нас специальными катерами, посланными Ленинградским портом и Кронштадтской крепостью. Нас считали погибшими.
День не лринес ничего нового, кроме смены ветра в противоположную сторону. Мы ощущали голод, жажду. Курящие тосковали о табаке и, не находя окурков, ложились на брезент и безразличным взглядом смотрели на серое пепельное небо.
Ночь подступала, как и вчера, угрюмая, с дождем и штормовым ветром. Но мы знали, что ветер теперь несет нас к берегу. Перед самым рассветом баркас уткнулся носом в песок и, забрасывая корму, стал крениться. Мы выпрыгнули и, стоя по грудь в воде, начали тащить бедное суденышко к смутно черневшей земле. Закричали. Нас услышали. По небу скользнул луч прожектора. Замелькали чьи-то тени.
Баркас выкинуло на Канонерский остров. Здесь рассказали о тревоге порта и всего ленинградского гарнизона. Нас отогрели и накормили. Вскоре пришел катер и доставил команду к пристани, которую мы оставили двое суток тому назад. Вся школа вышла нас встречать. Через два дня заработала медицинская комиссия. Для некоторых она оказалась роковой: из-за нервного переутомления курсантов отстранили от полетов. Доставшимся в авиационной школе в шутку было присвоено звание аргонавтов в честь древнегреческих участников морского плавания на корабле «Арго» в Колхиду за золотым руном.
Еще долго аргонавты пользовались у добродушного врача привилегиями, когда кто-либо из них входил в здание школьного околотка. Не один еще раз потом прогуливались мы под парусами по Финскому заливу капризного Балтийского моря.
