Франсиско Голдман - Скажи ее имя

Это было красивое длинное стихотворение! Я никогда не мог выучить стихотворение такой длины. Она сказала, что это «Ярмо» Джорджа Герберта. Девушка из Мехико, стоя посреди бруклинского бара, декламирует английскую религиозную поэзию XVII века. Было ли что-то подобное в истории этого города?

Насладившись моим смятением после чтения Герберта и еще раз приложившись к водке, Аура поставила бокал на стойку и пустилась по волнам Йейтса.

Этот голос эхом звучал во мне следующие несколько месяцев, как звучит и по сей день.

Однажды я обнаружил: когда она чувствовала себя счастливой — счастливой и любимой, или когда ей просто хотелось выпендриться, то, выпив определенное количество алкоголя — как правило, три, или даже два бокала, — Аура принималась читать стихи. Почти всегда это были те самые два стихотворения, зачастую повторявшиеся неоднократно, будто кто-то зарядил музыкальный автомат играть только две мелодии.

И в «Зомби-Хат» она тоже пошла по второму кругу.

Затем настроение Ауры переменилось. Она забыла обо мне и снова заинтересовалась Боргини. В тот вечер она больше не обращала на меня внимания. Вскоре они ушли из бара. Все произошло так быстро. Мы стояли на тротуаре, прощались, я поцеловал ее в щеку так, как поцеловал бы, если бы за ужином мы обменялись парой ничего не значащих любезностей. Вообще-то, в глубине своей изнывающей от любви пьяной души, я успел уверовать в то, что именно я провожу ее домой. Аура нырнула в такси, словно гонясь за чем-то от нее ускользающим, а он сел следом и захлопнул дверцу. На мгновение она превратилась в призрачную фигуру на заднем сиденье, которую мне не суждено было увидеть вновь. Такси уносилось прочь по Смит-стрит. Я как будто очутился в одном из рассказов Бабеля: стоя под уличным фонарем и глядя, как такси исчезает в глубине длинной улицы, я предстал перед собой обманутым, жалким и обреченным на несчастье человеком.

Но мы обменялись адресами и телефонами. Как и обещал, я отправил ей экземпляр моего последнего романа, опубликованного четыре года назад. Шли недели, за ними месяцы, а я не получал никакого ответа. Наверное, ей ужасно не понравилась моя книга, сказал я себе. Ну и пусть, она все равно слишком молода. Тебе действительно пора о ней забыть.

Отношения Ауры и Боргини завязались прошлой весной на литературоведческой конференции в Брауне в честь сороковой годовщины выхода в свет «Ауры» Карлоса Фуэнтеса — повести в духе магического реализма. Конференцию вел среди прочих профессор Т__, ее заклятый враг, который в тот момент еще не был таковым. «Мы собрались здесь в честь „Ауры“, — импровизировал Боргини во время своей речи, — а я нашел собственную Ауру». Это было довольно-таки сенсационное заявление; профессор Т__ вполне мог подумать, что конференцией воспользовались, чтобы во всеуслышание объявить о романе между очаровательным молодым писателем и симпатичной аспиранткой с фиолетовыми прядями в волосах. Конечно же, профессор отыгрался на Ауре. Вероятно, именно это происшествие и настроило его против нее. Даже пять лет спустя одного упоминания имени профессора Т__ при матери Ауры было достаточно, чтобы заново разжечь ее гнев. Распаляясь, она пересказывала, как собиралась полететь в Провиденс, чтобы образумить и даже поколотить этого негодяя. Хуанита была привлекательной женщиной, но в гневе ее мимика становилась чересчур выразительной, словно все черты отражались и увеличивались в груде осколков разбитого зеркала. Она любила устраивать подобные сцены, подражая манере мексиканского уличного хулиганья: глотая слова и язвительно насмехаясь, она демонстрировала, с какой свирепой силой и любовью она готова защищать дочь. И это не было лишь спектаклем. Хуанита считала достижения Ауры — успешное окончание школы, стипендии в американских университетах — своими собственными. Она тяжело работала, на двух, трех ставках, год за годом, и все ради того, чтобы дочь могла получить образование не хуже, чем любая девушка из высших слоев мексиканского общества. Когда профессор Т__ обозвал ее дочь легкомысленной богачкой, он совершил богохульство в отношении всей жизни Хуаниты — именно так Хуанита расценила его слова, вместо того чтобы воспринять их как подспудное признание своих заслуг.

Хуанита не была любительницей художественной литературы, но книга Фуэнтеса «Аура» — история юной красавицы Ауры, таинственного призрака своей столетней тетки, которая, подобно суккубу, вселяется в ее прекрасное тело для сексуальных утех, — стала важной книгой для ее поколения мексиканцев.

Мама назвала меня в честь вашей книги, маэстро Фуэнтес, сказала Аура Карлосу Фуэнтесу на конференции. Он подписал книгу для Хуаниты. И вместе с Боргини они сфотографировались с ним на память.

В дневнике, который Аура вела в Брауне с апреля по декабрь, она только раз, мимоходом, хоть и с сожалением, упоминает разрыв с Боргини — ХБ, как она называет его в своих заметках; словно из соображений такта и предосторожности, она практически всех именует по инициалам. Поездку в Нью-Йорк она описала очень небрежно, не упомянув ни презентацию книги Боргини, ни ужин с Салманом Рушди, не было в дневнике ни намека о встрече со мной или присланном мною романе, и, судя по ее записям, наша первая встреча не произвела на нее никакого впечатления. Позднее, той же осенью она довольно туманно пишет о другом визите — еще одном кавалере из Мексики, которого называет «П.».

На нескольких страницах она описывает тишину и скуку Провиденса, которые в то время очень соответствовали ее настроению: ей нравились длинные дождливые осенние дни, которые она проводила, затворившись у себя в комнате с книгами, или в библиотеке. В одной записи она критикует себя за то, что ей так легко даются тексты, наполненные самоанализом, а между тем она никогда не пыталась во всех подробностях описать, как в солнечный ветреный день перекрестки улиц Провиденса заполняются круговертью желтых, оранжевых и красных листьев. «Провела большую часть дня, думая о маме» — в дневнике не раз встречались похожие слова. «Беспокоюсь за ма…». «Скучаю по маме». Об успехах в подготовке диссертации она писала с тревогой, но с растущим возбуждением и гордостью. Она хотела, чтобы работа получилась выдающейся и стала доказательством ее предназначения.

Она хотела продемонстрировать профессору Т__, как сильно он ошибался на ее счет. Она описывала, как находит в чтении необходимое ей уединенное убежище:

…кажется, это единственное место, в котором я могу находиться, не разрушая его. Но, вероятно, в один прекрасный день это поможет мне найти выход из того маленького кусочка вселенной, который я уже разрушила. Я была рождена разрушенной, разрушенной прошлым, о котором ничего не знаю.

Это может прозвучать как вполне типичное выражение постподросткового страха и эгоцентризма. Безусловно, это было характерно для Ауры. Ее страхи, ее неуверенность, одержимость тайной ее раннего детства, тем, что отец бросил их с мамой, когда ей было четыре года, наполняют бессчетное число страниц ее записных книжек и дневников. Читая их, невозможно не сочувствовать ей, не удивляться тому, как безжалостно она бичует себя. Действительно ли она была столь одинока и несчастна, или это всего лишь преувеличение, риторика, свойственная дневнику женщины, которой, по собственному признанию, подобные излияния даются слишком легко?

В более поздней записи, датированной 24 апреля, днем, когда ей исполнилось двадцать шесть, она пишет, что впервые более чем за двадцать лет отец позвонил ей, чтобы поздравить с днем рождения. Мы говорили недолго, кратко сообщала она, похоже, он был взволнован.

Это был последний разговор Ауры с отцом.

Время от времени мне снится моя фотография, сделанная, когда мне было пять. Я сижу на краю деревянной изгороди. Тень гигантского дерева на заднем плане защищает меня от невидимого солнца. Таково содержание документа, написанного по-английски и сохраненного под именем Toexist.doc[8] на компьютере Ауры. Каждый день я находил среди ее файлов что-то, чего еще не читал. Я был очень тронут, узнав, что ей снилась эта фотография, потому что мне она тоже не давала покоя; я даже перетащил ее с рабочего стола Ауры на свой. Пятилетняя девочка на фотографии одета в мятые джинсовые брюки и розовую футболку. Ее черные волосы, стриженные под горшок, как у уличного мальчишки, блестят в свете невидимого солнца, рваные пряди челки спадают на глаза, а мочки ушей оттопыриваются. У Ауры были большие уши, у меня тоже. У нашего ребенка наверняка были бы гигантские уши. Изгородь настолько высокая, что забраться наверх и оседлать ее, должно быть, само по себе казалось маленьким подвигом. Поэтому выражение ее улыбающегося лица со сжатыми губами можно было бы принять за знак глубокого удовлетворения. Но ее лицо кажется столь доверчивым и невинным, что невозможно не проникнуться одиночеством и ранимостью этой маленькой девочки, а темная масса листвы и толстые змееподобные ветки над ней только усиливают это впечатление.