Когда держишь в руке лунный пряник, забыть о лодке очень легко. Мы втроем быстренько вышли из комнаты и, едва миновав лунные ворота, ведущие во внутренний двор, с криком бросились наперегонки к каменной скамье. Я была самой старшей и заняла самое лучшее место в тени, где камень был прохладнее. Сестры уселись на солнце. Я отломила каждой из них по уху от зайца. Уши были просто из теста, без сладкой начинки из яичного желтка, но сестры были слишком малы, чтобы разбираться в таких вещах.
— Сестра любит меня больше, — сказала Номер Два Номеру Три.
— Меня больше, — сказала Номер Три Номеру Два.
— Не спорьте, — сказала я им обеим. Я грызла туловище зайца, проводя языком по губам, чтобы слизать прилипшую к ним сладкую соевую пасту.
Мы смахнули друг с друга последние крошки, и когда эта забава закончилась, воцарилась тишина. Но мне не сиделось на месте: заметив невдалеке воздушного змея с большим туловищем из гофрированной бумаги и прозрачными крыльями, я сорвалась со скамейки и побежала, чтобы схватить его, а сестры вприпрыжку помчались за мной, стараясь дотронуться до змея, пока он не улетел.
— Иннин! — услышала я голос Амы, и Номер Два с Номером Три убежали. Ама стояла во дворе, а моя мама и остальные женщины уже выходили из лунных ворот. Ама подскочила ко мне и наклонилась, чтобы расправить мой желтый жакет.
— Сюнь ифу! Твой новый костюм! Весь измялся! — в отчаянии закричала она.
Мама улыбнулась и подошла ко мне. Она пригладила мои растрепавшиеся волосы и подоткнула в пучок выбившиеся пряди.
— Мальчик может бегать и гоняться за змеем, потому что у него такая натура, — сказала она. — А девочка должна стоять спокойно. Если ты долго-долго простоишь спокойно, змей перестанет тебя видеть, и даже сам подойдет к тебе и спрячется в прохладе твоей тени.
Старушки покудахтали, соглашаясь, и потом все они ушли, оставив меня посреди жаркого двора.
Постояв смирнехонько некоторое время, я обнаружила свою тень. Сначала это было просто темное пятно на бамбуковой циновке, покрывавшей плиты во дворе. У тени были короткие ноги, длинные руки и собранная в пучок коса, как у меня. Когда я тряхнула головой, она тоже тряхнула головой. Мы взмахнули руками. Мы подняли ногу. Я повернулась, чтобы уйти, и она пошла за мной. Я быстро обернулась: она была на месте. Я подняла циновку, чтобы посмотреть, свернется ли тень, а она была уже под циновкой, на каменных плитах. Я ахнула в восторге от ее сообразительности. Я побежала под дерево: тень не отставала от меня. Там она исчезла. Тень мне понравилась: темная моя спутница с такой же неугомонной натурой, как у меня. Потом я услышала, как Ама снова зовет меня.
— Иннин! Пора. Ты готова отправляться на озеро? — Я кивнула и побежала к ней, преследуя себя саму, бегущую впереди.
— Не бегай, ходи спокойно, — наставляла меня Ама.
Вся семья уже стояла на улице, возбужденно переговариваясь. Все были одеты по-парадному. На папе был новый коричневый халат, с виду очень скромный, но отличного покроя и из превосходного шелка. На маме — жакет и юбка, расцветка которых была прямо противоположна цветам моей одежды: черный шелк с желтыми лентами. Сестры были в розовых жакетах: так же, как их матери, младшие жены моего отца. Кофта моего старшего брата была голубого цвета, с вышивкой, напоминающей иероглиф Будды с пожеланиями долголетия. Даже старушки надели ради праздника свои лучшие одежды: мамина тетка, папина мама и ее двоюродная сестра, толстая жена моего двоюродного деда, которая всегда ходила так, словно перебиралась по скользким камням через ручей: сделает два коротеньких шажка и испуганно оглядывается.
Слуги уже собрали и погрузили в повозку рикши все необходимое на день: закрытую крышкой плетеную корзину, наполненную танши, клейким рисом, завернутым в листья лотоса, с начинкой из жареной свинины или сладких семечек лотоса; маленькую печку, чтобы вскипятить воду для чая; другую корзину с пиалами, чашками и палочками для еды; полотняную сумку с яблоками, гранатами и грушами; запотевшие глиняные кувшины с консервированным мясом и овощами; груду красных коробок, в каждой из которых лежало по четыре лунных пряника; и, конечно, циновки для послеобеденного сна.
Потом все забрались в повозки; младшие дети сели со своими няньками. Но перед тем как процессия тронулась, в самый последний момент, я выскользнула из объятий Амы, соскочила с рикши и забралась в повозку к маме. Это расстроило Аму: во-первых, ей не нравилось, когда я капризничала, а во-вторых, меня она любила больше, чем себя. Когда умер ее муж, она отказалась от своего сына, и ее взяли в наш дом ко мне в няньки для меня. Но я никогда не думала о ее чувствах — она слишком избаловала меня, —: просто считала, что Ама создана специально для моего удобства; так относятся к вееру летом или к печке зимой, такие вещи начинают ценить лишь тогда, когда их лишаются. Когда мы приехали на озеро, меня разочаровало отсутствие прохладного ветерка. Наши рикши взмокли от пота и фыркали как лошади, хватая открытым ртом воздух. Стоя на причале, я смотрела, как наши старушки и мужчины поднимаются на борт большой лодки, арендованной нашей семьей. Лодка была похожа на плавучий чайный домик с открытым павильоном, который был даже больше того, что стоял у нас во дворе. У павильона было множество красных колонн и островерхая черепичная крыша, а за ним — что-то напоминающее летний домик с круглыми окошками.
Когда наступила наша очередь, Ама крепко схватила меня за руку, и мы перепрыгнули через борт. Но едва лишь мои ноги коснулись палубы, я выдернула руку. Вместе с Номером Два и Номером Три мы пробрались между скрытыми под волнами темных и ярких шелковых одежд ногами взрослых и наперегонки помчались в конец палубы.
Мне понравилось, как покачивается палуба — казалось, она вот-вот уйдет из-под ног. Прикрепленные к крыше и перилам красные фонари тоже раскачивались, словно от ветра. Мы с сестрами пробежались пальцами по всем скамейкам и маленьким столикам в павильоне, потом ощупали резьбу на деревянных перилах и просунули головы в отверстия, чтобы посмотреть на воду внизу. Но еще много интересного оставалось необследованным! Я приотворила тяжелую дверь, ведущую в летний домик, за ней оказалась большая комната, похожая на гостиную. Заливающиеся смехом сестры вбежали туда следом за мной. Сквозь другую дверь я увидела людей на кухне. Мужчина с большим разделочным ножом в руках обернулся и начал что-то нам говорить, но мы, смущенно заулыбавшись, убежали.
На корме мы увидели бедно одетую семью. Мужчина бросал щепки в печку с длинной трубой, женщина резала овощи, двое мальчишек сидели на корточках у самого края лодки, держа в руках что-то вроде лески с привязанной к ней проволочной сеткой, опущенной в воду. Эти нахалы даже не взглянули в нашу сторону.
На нос лодки мы вернулись как раз вовремя, чтобы увидеть удаляющийся от нас причал. Мама и другие женщины уже сидели на скамеечках в павильоне, обмахиваясь изо всех сил веерами и хлопая друг друга, когда на кого-нибудь садился комар. Папа и дядя, облокотившись о перила, вполголоса вели какой-то серьезный разговор. Мой брат со своими двоюродными братьями, отыскав где-то длинную бамбуковую палку, колотили ею по воде, как будто так можно было ускорить движение лодки. Собравшиеся на носу слуги, щелкая поджаренные орешки, грели воду для чая и распаковывали корзины с холодными закусками.
Хотя озеро Тай одно из самых больших в Китае, в тот день на нем, казалось, яблоку негде было упасть. Мимо нас то и дело проплывали разные лодки — гребные, педальные, парусные, рыбачьи — и плавучие павильоны вроде нашего. Повсюду были люди: кто-то, перегнувшись за борт, опускал руки в холодную воду, кто-то спал под полотняным навесом или под зонтом из вощеной бумаги.
Внезапно я услышала крики: «Ах! Ах! Ах!» — и подумала: ну наконец-то, день начался! Примчавшись в павильон, я обнаружила, что это смеются мои дяди и тети, пытающиеся ухватить палочками креветок, которые все еще извиваются в своих панцирях, растопырив крохотные ножки. Вот, значит, что было в проволочной сетке, болтавшейся за бортом: свежие креветки, которых сейчас мой папа окунает в острый бобовый соус и — раз-два — отправляет в рот.
Но возбуждение скоро прошло, и день перестал отличаться от любого другого дня у нас дома. Та же вялость после еды. Нагоняющие сон сплетни за чашкой горячего чая. Ама велит мне лечь на циновку. В самый жаркий час дня все засыпают. Тишина.
Я села и увидела, что Ама еще спит, лежа наискосок на своей циновке. Тогда я потихоньку пробралась на корму. Там нахальные мальчишки вытаскивали из бамбуковой клетки большую пронзительно кричавшую птицу с длинной шеей. На шее у нее было металлическое кольцо. Один мальчишка держал птицу за крылья, другой привязывал толстую веревку к ушку на этом кольце. Затем они отпустили птицу и она взмыла вверх, взмахнув белыми крыльями, перелетела через борт лодки и села на сверкающую воду. Я подошла к борту посмотреть на птицу. Она одним глазом покосилась на меня, потом нырнула в воду и исчезла.
