«Впрочем, Эрменгарда была достойна своего каролингского имени. Она была гордой, гордой и нежной — пагубное сочетание».
Буду читать дальше…
Скоро продолжу, Джонатан!
Ну вот, Джонатан, я жадно проглотила всю книгу…
Даже не помню, сколько чашек кофе я выпила, увлекшись страстным романом Веллини, Мариньи и Эрменгарды. Солнце уже парило высоко над черепичными крышами; за соседними столиками сменялись деревенские жители; завсегдатаи делали ставки, облокотившись о барную стойку, и, опрокидывая стакан за стаканом, постепенно наливались кровью; между столиками носились дети; женщины, моргая от света, подставляли лица июльскому солнцу; мужчины вытирали лбы платками, а я все читала.
Все читала и читала.
Постепенно людей вокруг становилось все меньше, словно их незаметно подменяли слова. Я повторяла шепотом целые фразы, некоторые пассажи перечитывала по несколько раз и порою, не справившись с силой слов, откладывала книгу в сторону.
«Святость первой любви».
О, как мне это знакомо: нежность, чистота, невинность девочки, которая любит в первый раз… Отдается целиком, искренняя, неискушенная. «Можно просто любить и быть любимым, но бывает еще и наука любви, и законы ее непреклонны».
Я знаю, как жестоки в любви зрелые женщины, прошедшие через все муки и страдания, изучившие все приворотные зелья и тактические приемы.
Я была Эрмангардой и Веллини. Красивой и нежной, жестокой и несчастной. «Моя кровь смешалась с твоей, и в этом ее волшебство: моя кровь будет вечно течь в твоих венах!»
Я знаю, что значит жить в мире двоих. «Одиночество необходимо любви, чтобы не задохнуться». Мне знакома восторженная болтовня влюбленных, «этот разговор о пустяках, которые так много значат для двух сердец». Я узнавала себя на каждой странице: на нормандском берегу, в потаенных бухтах и на отвесных скалах, в отчаянных бегах, в радости и в горе, — всюду была я.
Я побывала в сердце Эрменгарды, которая чувствует, что ее любовь под угрозой, «когда прикосновения любимого кажутся лицемерными, и счастье улетучивается само собой». И в сердце Веллини, что ищет любви, как дерзкая попрошайка, и, живя в жалкой лачуге, все надеется встретить мужчину, которого любит больше всего на свете. «Я не чувствовала, как течет время. Я часами бродила по песчаному берегу, ждала тебя среди пустынных дюн: но ты так и не пришел».
А он, оказавшийся меж двух огней? Рино де Мариньи. «Сильная натура, подверженная неистовым приступам страсти. В нем уживались темпераментность и хладнокровие, редкое сочетание, от рождения присущее великим игрокам и политикам. Мариньи даже в экстазе был способен рассуждать трезво и здраво».
Все сильные мужчины таковы. В любовном упоении они продолжают обдумывать и прикидывать, и ничто не заставит их отказаться от принятого решения.
Таков мой горький опыт…
Мариньи одновременно сильный и слабый.
По крайней мере, так его характеризует в предисловии Поль Моран. Бывают мужчины сильные, бывают слабые. Барбей д’Орвилли сам пережил нечто подобное, но нашел в себе силы порвать с любовницей, горячей и развратной испанкой. «Пламя страсти разгоралось все неистовее, и вдруг, резко отпустив ее руку и взглянув на нее, как никогда прежде, я радостно воскликнул: «Посмотрите на меня сударыня, Вы видите меня в последний раз…» Она застыла посреди тротуара, и я плавно вышел из ее жизни — так покидают тюремную камеру через дырку в стене».
«Она застыла посреди тротуара, и я плавно вышел из ее жизни…»
Почему мы не любим мужчин, которые никуда не уходят, с которыми нам не суждено испытать нестерпимую боль покинутой женщины? Почему мы ждем, что большое чувство обернется великим страданием? Почему нас так прельщает восхитительная пытка любви?
Может, Вы, столь искушенный в вопросах любви, сумеете ответить на мои вопросы?
Солнце близится к закату. Все столики опустели, и владелец кафе ждет, когда я, наконец, уйду. Я вырываю из блокнота страницы, усеянные словами, и слова эти не рвутся танцевать «под залпы фейерверка», а, напротив, пробуждают мучительные воспоминания, будоражат незакрывшуюся рану.
Кто сказал, что чтение — невинное занятие?
Иногда выйти сухим из воды не удается.
Книги таят опасность.
Роман д’Орвилли вырвал у меня признание, на которое я бы не решилась даже под пыткой…
У меня кружится голова, сейчас отнесу письмо на почту…
Танцевать на праздничном балу я сегодня не буду.
Кей
Джонатан Шилдс
Отель «Голубятня»
Экс-ан-Прованс
18 июля 1998.
Кей!
У меня нет готовых ответов, одни вопросы.
Я не согласен, что мужчины делятся на сильных и слабых.
Один и тот же человек при одних обстоятельствах будет сильным, а при других — слабым.
Я тоже был слабым и сильным, жестоким и нежным, великодушным и расчетливым, храбрым и трусливым. Я испытывал гордость и стыд, страшный стыд.
Я бы хотел рассказать Вам гораздо больше, Кей, если бы Вы только позволили.
Может быть, однажды Вы захотите меня выслушать…
Послепраздничный
Джонатан
Кей Бартольди
«Дикие Пальмы»
Фекамп
22 июля 1998.
В начале лета у меня завелась презабавная покупательница.
Вечером, часов этак в шесть, звонит дама, судя по голосу, немолодая, и заявляет, что разговаривать будет только со мною лично. Далее, тоном, не допускающим возражений, она, неторопливо растягивая слова, диктует мне названия книг и точные выходные данные: издательство, цена, количество страниц, дата выпуска. Заказывает она, в основном, книги по истории. В ее голосе нет ни доли иронии, ни капли симпатии, ни малейшего желания общаться. Она разговаривает со мной, как с поставщиком. Книги с приложенным счетом должны быть на кассе к определенному часу, за ними заедет курьер. Она платит точно по счету и никогда не приходит сама. Кто она такая? Приезжая она или местная? Почему для нее так важно сохранить анонимность?
Может быть, у нее тоже есть своя тайна?
Не все пожилые дамы ведут себя столь высокомерно и неприступно. Например, мадемуазель Иветт, в прошлом — преподаватель английского, каждый вторник заходит ко мне по дороге из «Монопри»[32] с сумочкой на колесиках и заполняет ее альбомами по искусству. Она покупает у меня два-три альбома в неделю. Должно быть, у нее приличная пенсия или солидные сбережения! На старости лет некоторые заводят котов, она же предпочла окружить себя книгами… Она ходит по-утиному, но от привычки носить черные туфли на каблуках и белые носочки не отказывается. Раз в неделю она ездит в Гавр, в Музей Мальро, и каждый свой визит посвящает одной-единственной картине. Стоит и долго ее разглядывает, а потом покупает альбом, посвященный этому художнику. Глаза ее всегда светятся радостью, и говорить о картинах она может часами.
Вы бывали в Музее Мальро? Чудесный музей с видом на море, в котором собрано великое множество картин Будена. Ему посвящена целая стена: масло, акварели, рисунки с изображениями коров. Все вместе производит потрясающее впечатление.
Вчера один английский моряк, для которого мне удалось добыть карту подводных течений Ла-Манша (стоит она неслабо!) прислал мне ящик великолепного Бордо с запиской «прелестной владелице книжной лавки от Джона».
Еще мне вчера пришлось иметь дело с маленьким мужичком (росту в нем было метр пятьдесят пять, не больше!), сухоньким, нервным, с прозрачной кожей, под которой видны были все сосуды. Он искал полное собрание проповедей Боссюэ и был страшно недоволен, что в магазине их не нашлось! Рыскал среди полок, пожимал плечами и, произнося вполголоса названия книг, бормотал: «Распутство, какое распутство!» Мы с Натали смеялись, как ненормальные…
Я рада, что Натали немножко развеялась, потому что жизнь у нее сейчас непростая: отношения с Рике разладились. Она подозревает, что у Рике завелась любовница, но тот все отрицает и в знак протеста ночует в машине. Она проверяет, какие звонки он делал с мобильного в течение дня, и даже обратилась в телефонную компанию с просьбой прислать расшифровку! Работает она так же старательно, но выглядит растерянной, грустной, усталой. Дымит, как паровоз, под глазами — мешки. Я за нее волнуюсь.
Стоит страшная жара, и я каждое утро спозаранку сажусь на велосипед и еду купаться. И каждое утро встречаю брезгливого пожилого господина с собачкой!
Я читаю свежие поступления и выбираю, что закупать и что «продвигать» (словечко из нашего жаргона). Некоторые авторы чересчур серьезно относятся к собственному творчеству, после каждой строчки довольно вздыхают.
Вспоминается Флобер…
Ну вот, Джонатан, с пирожным покончено, пора за работу.
Июльская
