— Помолчи, я слышу чьи-то голоса.
Отец перестал читать. Оба прислушались, затем мать открыла дверь.
— Это Жюльен, но он не один, — сказала она.
Отец положил газету и скорчил недовольную мину, однако ничего не сказал. Услышав шаги на лестнице, он проворчал:
— Опаздывает, да еще гостей с собой привел…
— Помолчи, — шепнула мать.
Она услышала, как Жюльен сказал:
— Входите, господин Мартен.
И тут же в кухню вошел новый хозяин Жюльена. Мать отступила на шаг, а отец положил очки на стол около своей тарелки и поспешил встать. Господин Мартен поздоровался, снял свою серую шляпу и сейчас же начал быстро говорить, жестикулируя обеими руками и вертя головой, от чего дрожали его дряблые щеки. Это был человек лет шестидесяти, сухощавый и бледный, того же роста, что и Жюльен.
— Я задержал вашего сына, — объяснил он. — И вижу, что вы дожидаетесь его и не кушаете.
— Ничего-ничего, — сказал отец, — подумаешь, важность какая!
— Дело в том, что у меня большие неприятности. В Лионском филиале моей фирмы почти не осталось старых работников, новых я не знаю, а тут вдруг уходит мастер.
Отец с матерью слушали его стоя и покачивали головой. Мать пододвинула ему стул, он отстранил его рукой.
— Нет-нет, я на минутку. У меня еще куча дел; завтра надо с самого раннего утра выехать.
Он запнулся, поглядел на Жюльена, который стоял рядом, затем опять на стариков Дюбуа.
— Я увожу с собой вашего сына, я вынужден это сделать, мне нужен там человек, на которого можно положиться.
— Но… — робко вымолвила мать.
Господин Мартен прервал ее:
— Да-да, понимаю, — сказал он. — Вы возразите, что я не знаю, справится ли он, но это ничего. В Лионе на него возлагается не работа, а надзор. Работа там налажена, но мне нужно доверенное лицо.
Он замолчал, все еще упорно глядя на отца с матерью, затем, когда отец хотел что-то сказать, опередил его:
— Понимаете, господин Дюбуа, я вас давно знаю и уверен, что на вас можно положиться.
— Но ведь надо бы… — начала было мать.
Господин Мартен пожал им обоим руки и открыл дверь.
— Не беспокойтесь. Он там будет как сыр в масле кататься, я сам его устрою… — сказал он. — Не беспокойтесь… И жалованье ему прибавлю. Доверенное лицо, понимаете, мне нужно… доверенное лицо… Не думайте, я знаю, как оплачивают доверенное лицо…
Мать слышала, как он спускается по лестнице, повторяя все те же слова.
После его ухода Жюльен затворил дверь, и тут наступило долгое молчание. Все трое смотрели друг на друга. Жюльен чуть улыбался, отец поглаживал свою лоснящуюся плешь и морщил подбородок; мать чувствовала, как все сильней и сильней колотится у нее в груди сердце.
— Да как же так… да разве так можно, — сказала она.
Жюльен рассмеялся.
— Очень даже можно. Такой уж это человек. Говорят, у него все — раз, два и готово. Он ведет свое дело очень решительно.
— Но ведь ты только что вернулся, неужели ты опять уедешь.
Голос ее дрожал. Она уже, как сквозь туман, видела Жюльена.
— Мама, не надо плакать! — сказал он. — Мне подвезло: поехать в Лион — это во! Понимаешь? Лион — это сила!
Она только махнула рукой и опустилась на стул. Отец медленно сел, и она услышала, как он говорит:
— Да, чудак он, чудак. Мне так и говорили. И это верно. Совершенно верно. Можно сказать, налетел, прямо как ураган. И подумать только, так ведет дело, а заработал миллионы. Во всяком случае, надо думать, он знает, что делает.
Мать старалась не плакать, но слезы навертывались на глаза. Она чувствовала, что это не от горя в полном смысле слова, но потому, что она сегодня переволновалась.
— Ну, хныкать не стоит, — сказал отец. — Конечно, неприятно, что он уже уезжает, но как-никак господин Мартен остановил свой выбор именно на нем, а это что-нибудь да значит!
Она подняла голову и вытерла глаза носовым платком. Отец улыбался. Губы его чуть дрожали, он морщил подбородок, от чего на нем яснее обозначалась ямочка. Мать чувствовала: он сдерживается, чтобы не показать, как он рад. Жюльен сел за стол.
— А тебе не грустно уезжать из дому? — спросила она.
Сын пожал плечами, словно говоря, что понимает ее чувства; затем он улыбнулся и повторил:
— Понимаешь, мне подвезло, Лион — это блеск!
Она тоже улыбнулась, ставя на стол кастрюлю, от которой шел пар. Отец протянул тарелку, она наполнила ее доверху.
— Глупый ты мой взрослый сын, ну что у тебя за выражения. И подумать только, что ты уедешь… что опять будешь один…
Она подала ему тарелку и сама тоже принялась медленно есть. Нервное возбуждение, бывшее причиной ее слез, постепенно улеглось, но теперь она чувствовала, что к ней в сердце снова закрадывается тот страх, который она так часто испытывала во время двухлетнего отсутствия Жюльена.
Мать дотемна укладывала чемодан Жюльена. И все же на следующее утро она встала задолго до света. Она не зажгла висячей лампы, удовольствовавшись коптилкой, которую принесла из спальни и поставила на буфет. Чемодан Жюльена был готов; она заперла его, надеясь, что сын, может быть, забудет про тетрадь. Затем она сварила кофе и подогрела молоко. Только покончив со всеми приготовлениями, она поднялась наверх, чтобы разбудить сына.
Пока он ел, мать сидела напротив, облокотись на стол, и не спускала с него глаз. Помолчав немного, она спросила:
— Тебе правда не грустно, что ты уезжаешь так далеко?
Жюльен рассмеялся.
— Далеко? Смеешься, даже ста пятидесяти километров не будет. Жаль, что хозяин спешит, а то бы я отмахал на велосипеде.
Мать пожала плечами.
— Не говори глупостей!
Жюльен снова принялся за еду. Да, это так, он большой и сильный. Мужчина. И этот мужчина уезжает, может быть, так и не останется жить дома. Этот мужчина уезжает один, и чужой город.
— Будь там поосторожнее.
— Поосторожнее? Это ты о чем?
Она вздохнула.
— Не знаю. Вообще… поосторожней с людьми. Разве можно знать, на каких нападешь. Словом, ты уже большой и сам должен понимать.
Ей хотелось сказать ему очень много, но слова не приходили, а если и приходили, ей казалось, что она не может сказать их своему мальчику. И она молчала и только смотрела на него.
Занимался день, тусклый свет чуть освещал сбоку лицо Жюльена. Другую половину его лица освещала коптилка. Вдруг мать почувствовала, что ее заливает волна безумного страха.
— Города могут бомбить, сказала она. — Нам в Лоне бояться нечего, что такое Лон! А вот на Лион может быть налет. Если будет тревога, обязательно иди в бомбоубежище.
— Конечно, пойду, — успокоил ее Жюльен. — Но ничего не будет, не волнуйся.
— А все-таки, надо было мне спросить у господина Мартена, есть ли у них там в доме подвал, — вздохнула она.
— Он бы только посмеялся над тобой.
Жюльен допил кофе и встал из-за стола. Мать подошла к буфету и задула коптилку.
— Отец наверху ходит, — сказал она.
Жюльен надел куртку и плащ.
— Когда похолодает, одевайся потеплей. И напиши мне, если тебе что-нибудь понадобится.
Отец спустился с лестницы, поставил ночной горшок на нижнюю ступеньку и спросил:
— Ну как, готов?
— Все в порядке.
По его голосу мать поняла, что муж счастлив. Ей хотелось упрекнуть его, но она удержалась.
— Я провожу тебя до калитки, — сказала она Жюльену. — Заодно отнесу молочный бидон.
Жюльен обнял отца, тот сказал:
— Главное, работай как следует.
Мать с сыном молча шли по дорожке, где вдоль бордюра, окаймлявшего грядки, намело кучи листьев. Утро было свежее. Мать плотнее натянула шаль на плечи. Бидон, который она держала перед собой, звякал, ударяясь о пуговицы на ее кофте, да ручка чемодана, который нес Жюльен, слегка поскрипывала — это были единственные звуки. Утро еще не стряхнуло с себя ночной тьмы. Но несколько окон, выходивших на улицу, было открыто.
— Утром люди забывают о противовоздушной обороне, и никто им ничего не говорит, — сказала мать.
Жюльен не ответил. Они подошли к калитке. Мать достала из кармана кофточки ключ и отперла калитку. Она долго не выпускала сына из своих объятий. Чтобы поцеловать его, ей пришлось стать на цыпочки, хоть он и наклонился к ней.
— Не забывай того, что я тебе сказала, — прошептала она. — И пиши мне… такие письма, чтобы я знала, как тебе живется.
Жюльен ушел. Она хотела еще что-то добавить, но у нее сжалось горло. Стоя у ограды, она смотрела, как он удаляется. Он несколько раз обернулся и помахал ей. Когда он проходил мимо школы, на глаза матери внезапно набежали слезы. Все затуманилось. Жюльен был уже не в коричневом плаще, а в длинном черном фартучке; он нес не чемодан, а кожаный школьный ранец. Вот сейчас он войдет во двор с высокими каштанами, и перед тем как переступить порог школы, обернется еще раз и махнет ей рукой.
