– Не слышу.
– Иезавель! – На этот раз энтузиазма в библейском имени прозвучало еще меньше, чем в первый.
Эллен Черри впилась ногтями мужу в ягодицы и укусила в плечо.
– Повтори еще раз, Бумер!
Вопреки здравому смыслу – Господи, неужели замужние женщины всегда ведут себя так? – он крикнул более громко и отчетливо:
– Иезавель!
– Иезавель! Иезавель! – повторило эхо, прогрохотав в маленькой пещерке подобно игральной кости, ударяющейся о стенки стаканчика.
Вонзив ногти еще глубже, Эллен Черри дугой выгнулась навстречу мужу. И как страдающий ожирением голубь, издала приглушенный стон.
– Иезавель! – рявкнул Бумер. – Проститутка, дешевая потаскуха, Иеза-блядская-вель!
И в следующее мгновение вырубился. Что касается Эллен Черри, то ее оргазм получил необходимый динамический уклон, который в классическом театре обещает публике либо катастрофу, либо бессмертие, либо и то, и другое одновременно.
Разумеется, никакой публики в крохотной пещерке, затерявшейся среди исчезающей американской дикой природы, не было.
Или все-таки была?
Они лежали молча, почти не касаясь друг друга, погрузившись в посткоитальную негу, граничащую с легким смущением. Каждый ждал, что первым нарушит молчание не он, втайне надеясь, что, когда этот второй заговорит, его или ее слова прозвучат ободряюще и нежно, без тени стыда или укора и без намека на оболганную царицу, жившую в девятом веке до нашей эры. Они могли бы пролежать так, пожалуй, до самого захода солнца, если бы не странные звуки. Минуты через три-четыре после того, как смолкли их сексуальные крики и всхлипы, где-то в глубине пещеры раздалось какое-то шебуршание.
Эллен Черри замерла. Бумер резко принял сидячее положение и начал лихорадочно шарить руками вокруг себя в поисках своей дубинки.
Звуки послышались снова – шорох, а за ним такой же самый звук, какой издавал рабочий башмак Бумера, когда того валила с ног усталость и он подволакивал свою изуродованную ногу. Глаза Эллен Черри расширились, но уже отнюдь не для каких-нибудь там эротических игр. Ее верный защитник – муж-южанин – повернулся в ту сторону, откуда донесся звук. В самом широком своем месте пещера была примерно футов двадцать. Да, свет проникал сюда слабовато, однако задняя стена была хорошо видна. Здесь не было никаких лазеек, и негде было спрятаться – будь то человеку или зверю. И все же… Бумер только сейчас заметил в левом углу пещеры крохотную нишу, этакую половую щель. Находилась она почти под самым потолком, примерно футах в восьми над полом, и поэтому заглянуть туда не представлялось возможным. В нише вряд ли могло прятаться какое-то животное, хотя, предположил Бумер, парочка змей вполне могла избрать эту нишу своим жилищем.
Однако звуки никоим образом не напоминали змеиное шипение, как не было в них сходства с шагами призрака Индейца Джо. Представьте себе, если пожелаете, что некая наивная юная девушка согласилась принять предложение некоего пожилого джентльмена полюбоваться его гравюрами. Представьте себе, как с полки снимают обтянутую в кожу увесистую книгу, как переворачивают ее плотные страницы. Далее представьте себе, как та же юная девушка в нервозном состоянии опрокидывает бутыль с квартой мескаля, которым тот самый, отнюдь не юный джентльмен усиленно потчует ее, как из неволи высвобождается пресловутый мескалевый червячок, неизменный атрибут этого напитка, как он возвращается к жизни и устраивает в корзинке кукурузных хлопьев настоящую революцию. Вот такого рода звуки прозвучали под сводами пещеры.
Возвращается к жизни… Примерно такое самое ощущение испытали и наши молодожены – как они потом признались друг другу – в то мгновение, когда услышали эти звуки, звуки, вызвавшие у них ассоциацию с возвращением к жизни. Однако понять, что же именно возвращалось к жизни, им так и не удалось. Это было нечто зловещее, куда более зловещее, нежели перспектива встретиться с выползающей из ниши жирной, клацающей клыками рептилией. Молодожены торопливо натянули одежду, схватили свои принадлежности для пикника и как ошпаренные выскочили вон из каменной берлоги.
Всю обратную дорогу до шоссе они непрестанно оборачивались, опасаясь возможной погони, и только благополучно оказавшись внутри индейкомобиля, смогли рассмеяться.
– На тебе только один носок, – заметила Эллен Черри.
– Это счастье, что я успел натянуть хотя бы один, – ответил Бумер. – А ты успела-то трусы надеть?
– Конечно. Кем ты меня считаешь? Я что, Иезавель какая-нибудь?
Они внимательно посмотрели друг на друга, затем захихикали и крепко обнялись.
– Выходит, я оставил носок в виде жертвы пещерному божеству, – сказал Бумер.
– Если мне не изменяет память, дорогой, ты эти носки три дня не менял.
– О Боже! Верно. Каков святотатство! Нам надо поскорее сматываться из этого места!
Обмениваясь шуточками, они отъехали уже на довольно приличное расстояние и лишь тогда почувствовали себя в полной безопасности. Однако они пребывали в состоянии такого сильного возбуждения, что не сразу вспомнили, что помимо заскорузлого от пота носка они оставили в пещере красивую серебряную ложечку и жестянку бобов со свининой.
* * *
Примерно через четверть часа после того, как супруги торопливо покинули пещеру, в нише возобновилось прежнее шуршание. Но теперь к нему прислушивались Грязный Носок, Ложечка и Жестянка Бобов.
– Я боюсь, – призналась Ложечка.
– Нам здесь некого бояться, – отозвался Грязный Носок. Его очень позабавила мысль о том, что какой-нибудь гадюке вдруг захочется наброситься на старый фиолетовый носок. Вот окажись сейчас в пещере пусть даже маленькая собачонка, дело приняло бы куда более серьезный оборот.
– Ш-ш-ш, – прошипела Жестянка Бобов. – Вы слышите эти вздохи? Что бы там сейчас такое ни просыпалось, оно просыпается медленно, поскольку сон его был долог, очень долог.
Жестянка Бобов оказалась права. Действительно, минуло уже две тысячи весен с тех пор, как это нечто пробуждалось последний раз. Для того чтобы прервать столь продолжительный сон, видимо, понадобилось кое-что посильнее обычного весеннего равноденствия. Истинной причиной пробуждения стал любовный акт, совершенный мистером и миссис Петуэй. Ему сопутствовало знакомое и высоко почитаемое имя, произнесенное несколько раз и громким эхом прогремевшее под гулкими сводами пещеры. О да, Иезавель была хорошо известна тем, кто спал долгим сном в уютной нише пещеры. Вот уж кто мог дать исчерпывающий ответ на вопросы о раскрашенной блуднице, которые мучили Эллен Черри.
Они, например, могли бы очень многое поведать о культе Ваала. Слово «Ваал» на древнесемитском языке означало «хозяин» или «муж». Бог, который в Библии именуется Ваалом, обладал статусом божества, потому что являлся супругом Астарты. А Иезавель поклонялась именно Астарте.
Кто же такая Астарта? Она была богиней древнесемитского пантеона, точнее, Богиней с Большой Буквы, Богиней Плодородия, Светочем Мира, древнейшим и ! наиболее почитаемым божеством всей истории человечества. Алтари в ее честь воздвигались еще в эпоху неолита, ее следы найдены практически во всех индоевропейских цивилизациях. С ней вряд ли мог тягаться даже «Бог», который сегодня известен под именем Яхве (его имя еще ошибочно пишут как «Иегова») – выскочка и самозванец, взявшийся гораздо позже, которому было далеко до ее популярности. Астарта была матерью самого Бога, а также прародительницей всего на свете. Почитаемая за свою плодородную натуру, этакая родительница и кормящая мать (единственное ее качество, не встречавшее возражений у патриархов), она была властительницей как созидания, так и разрушения, являя собой, по словам одного ученого, «бездну, бывшую источником и основой всего сущего».
В Финикии, родной стране Иезавели, имя этой богини звучало как Астарта. В Вавилоне ее называли Иштар. В Индии – Кали. В Древней Греции ее знали под именем Деметры (в юном варианте – Афродиты).
Если вы ведете происхождение от англосаксов, то ваши далекие предки славили ее как Остару. Если от скандинавов – то Фрею. В Древнем Египте она носила имя Исиды, а кроме того, ассоциировалась с Нут, Хатор или Нейт.
О, эта Богиня имела множество имен и играла немало разных ролей! Она была девственницей, невестой, матерью, шлюхой, колдуньей и судией – и все в одном лице. У нее было больше фаз, чем у соседки нашей родной планеты – Луны. Обратную сторону Луны она знала как свои собственные пять пальцев. Там она делала покупки.
Поскольку эта Богиня была изменчива и игрива; поскольку она смотрела на природный хаос с такой же любовью, как и на природный порядок; поскольку ее нежная женская интуиция часто вступала в противоречие с трезвой мужской рассудочностью; поскольку утробная магия ее дочерей с незапамятных времен затмевала фаллическую мощь ее сыновей, презренные жрецы племени бродячих евреев примерно четыре тысячи лет назад устроили против нее заговор. В результате появилось то, что большинству из нас известно как западная цивилизация. Жизнь по-прежнему зарождается в женском чреве, бодрая эрекция по-прежнему оборачивается вялой немощью, когда превосходящая мужскую женская сексуальность в ней не нуждается. Однако теперь мужчины прибрали божественные каналы в свои руки, и хотя власть эта в значительной степени иллюзорна, их законы, общественные институты и самое изощренное оружие существуют в основном для того, чтобы всячески поддерживать эту иллюзию.
