Нынче в первый же день несколько таких машин перехватила новая охрана и поставила “на прикол” в колхозном гараже, до выяснения.
Еще одна новость: участковый милиционер всех владельцев машин объехал и лично объявил:
— Две недели, пока уборка идет, со двора не выезжать. Иначе обещаю... — Понятно, что обещал.
На току в тот же день новая охрана вытрясла все бабьи сумки с зерном. Начавшийся было гвалт остановил Корытин.
— Не голод, — твердо сказал он. — Хлеб — в магазине. Зерно еще заработать надо. Малейшая попытка будет караться строго. И долго, — пообещал он. — У кого слабинка, лучше дома сидите. С сумками на работу не ходить. От греха.
Повздыхали — с тем и разошлись. Уже потом, через время, старая женщина попеняла Корытину.
— Бывалочка, батя твой... — вспомнила она. — Уборка подошла, он со снопом хлеба по людям, по дворам идет. Глядите, говорит, люди, какой хлебушек уродился. Разве можно такое добро упустить. Милости прошу на поле, на ток. Давайте потрудимся. А ныне под конвоем да под обыском.
— Шаг влево, шаг вправо считается побегом, — подсказал кто-то из молодых. — Конвой применяет...
В зимнюю пору недолгие дни летят быстро. Тем более — в гостях. Будто вчера Катерина приехала, а уж пора собираться.
В один из последних дней она решила пройтись по хутору, встретить, а может, и заглянуть к кому-то из старых подруг. Еще день-другой — и дальше надо катить, и когда придется снова приехать, и придется ли, при нынешних временах, об этом знает лишь бог.
Стоял солнечный, с легким морозцем день. Искрился радужными переливами свежий снежок на крышах домов, сараев, на пригорках. Детвора гомонила на воле, радуясь каникулам.
Катерина, женщина уже немолодая, мать троих детей, выйдя на улицу, почуяла себя чуть не девчонкой. Она и гляделась неплохо: хорошо пошитое пальто облегало полную фигуру, высокие сапожки ладно сидели на ноге. Песцовый воротник, песцовая шапка... В пушистом обрамленье лицо Катерины, гладкое и ухоженное, словно помолодело, разрумянившись на морозе.
И показалось вдруг Катерине, что за плечами у нее не годы и годы, не трое уже взрослых детей, а что она снова молода и, приехав на институтские каникулы, летит повидаться с кем-нибудь из подружек.
Ее не узнавали. Одну давнюю знакомую встретила, потом — другую. Казались они много старше. А глядя на Катерину, завидуя ей, ровесницы охали да ахали, еще более поднимая настроение.
Толокся народ у магазина. Катерина шла мимо, направляясь к школе. Конечно, сейчас — каникулы. Но кто-то в школу приходит, и можно встретить старых педагогов, подруг, в школе работающих. В магазине ей делать было нечего, но завернула туда из любопытства. Как и везде, главный торг шел возле магазинных стен. Две машины, на капотах разложен товар, веревки протянуты с цветным тряпьем. Тут же притулились железные киоски, за их стеклами пестрят яркие обертки да наклейки. Все как везде.
Катерину заметили, глядели на нее. Женщина фигуристая да еще — при мехах. Это в Сибири песцами не удивишь, а здесь — редкость.
Она поздоровалась и уже проходила мимо, да вдруг увидела старинную свою подругу: когда-то с ней в школе учились. Она бы ее не признала вовсе, но, постарев и подурнев, подруга стала похожа на мать свою, покойную тетку Варю. И если бы Катерина не знала, что тетка Варя умерла, она бы ее и окликнула. Но то была уже не мать, а дочь. Катерина подошла к ней, поздоровалась и, не сумев сдержаться, сказала:
— Господи... Как ты изменилась... Все мы изменились, — мягко добавила она, жалея подругу.
— Изменишься, — резко ответила та. — Братушка твой поедом ест. Загрызает... Тут изменишься. В гроб вгоняет.
— Как? — не поняла Катерина. — Почему?..
И женщина вдруг закричала:
— Потому, что зверюка он, не человек! Пиночетина! Всех готов загрызть! — И без того заветренное, морщеное лицо женщины потемнело, сузились глаза. Она с ненавистью глядела на Катерину, которая была виновата не только родством с вражиной Корытиным, но всем своим видом: сытым лицом, мехами, сладким запахом парфюмерии. Тоже чью-нибудь кровь пьет, порода одна. — Ненавистные... — процедила женщина. — Но бог накажет... — не договорив, опомнившись, она резко повернулась и зашагала прочь.
А Катерина растерянно оглядела тех немногих людей, что стояли у торга. Ничем ответить она не могла, да и не смогла бы, потому что душили подступившие от обиды слезы. Она повернулась и быстро-быстро, почти бегом, пошла от магазина, напрочь забыв, куда и зачем собиралась. Она спешила по улице и чуяла, что вослед ей глядят, и казалось, вот-вот раздастся еще что-то обидное и больное.
Скорей, скорей унести бы ноги...
Не помня себя, она добежала до дома. И лишь за порогом, дверь прикрыв, вздохнула облегченно.
— Чего так скоро? — спросила из кухни невестка и, не дождавшись ответа, вышла в прихожую. — Чего?..
Катерина сидела одетая, как вошла: лицо закрыто руками.
— Что с тобой? Что случилось?..
Волей-неволей, а пришлось рассказать.
— Господи... — заохала невестка. — Нашей кровушки мало попили, так на тебя кидаются. Ни стыда, ни совести... А ты не бери к сердцу... Народ ныне извадился. Совести нет, а дури — конем не наедешь...
Она помогла раздеться; на кухне чайник поставили. Катерина вроде отошла, со вздохом попеняла:
— Надо братушке как-то помягче быть. Все же люди...
— А мы — не люди? — горько спросила невестка. — И капканы на него ставили. И машину подломали, вверх торманом в балку летел. Спасибо, бог спас. И поджигали...
— Вас?
— А кого еще?.. Спасибо, сосед углядел под утро, так загорелось...
— Господи... За что?
— Есть за что. Заворовались да запились. Тянули все подряд. А он обрезал. Да по рукам... А кое-кого... — Не больно разговорчива была невестка. — Ладно. Давай чаю попьем... — сказала она.
Чаевничали на кухне. За чаем понемногу и мысли, и речи потекли иные: о нынешней славной зиме, о доброй памяти прошлых зим, совсем давних, из детства да юности.
Но нынешний день еще не кончился. И он готовил для женщин новый подарок.
Телефон в доме Корытиных звонил лишь по вечерам. Днем обычно молчал. Знали, что хозяин дома не сидит. А тут вдруг позвонили, попросив Катерину. Хозяйка удивилась:
— Тебя... — и добавила в сторону от трубки: — Видно, подруги прослышали.
Удивилась и Катерина, трубку взяла:
— Слушаю...
— Вы по профессии — врач? Правильно?
— Да. А что случилось? Помочь надо?
— Надо. И причем срочно.
— Кому помочь? Где?
— Брату своему помогите.
— Что с ним?! — крикнула Катерина. — Где он?
— В конторе. С ума сошел.
— Не пойму...
— И мы — тоже. Но вы — врач. Идите, пока не поздно. Он там портреты членов Политбюро продает. Его вот-вот скрутят и в дурдом увезут.
Голос в телефонной трубке смолк. Катерина, растерянно поглядев на невестку, не знала, что сказать. Но и молчать не могла.
— Что-то случилось... — вымолвила она. — Пошли.
Все было будто во сне. Какие-то лекарства схватила. Хотя неизвестно, что брать. Набросила пуховый платок и помчалась. Невестка за ней бежала, повторяя: “Что случилось?.. Что случилось?..” То рядом, то обгоняя женщин мчался, повизгивая, торопя, словно чуял недоброе, рыжий кобель Тришка. Хорошо, что колхозное правление недалеко. Добежали. Запыхавшись, поднимались по лестнице. Все было тихо и спокойно в конторском коридоре. Слишком тихо. У Катерины сердце оборвалось: “Опоздали...” Сразбегу ударившись в дверь кабинета, она распахнула ее. Корытин сидел за своим столом; рядом — люди.
Женщины ввалились в кабинет и встали.
— Что случилось? — поднялся Корытин. — Алена, Михаил, Танюшка?.. — перебирал он имена близких, дорогих людей.
— С тобой что? — спросила Катерина и, не дожидаясь ответа, заплакала, уронив из рук сумку с лекарствами.
Вернулись домой на машине. Женщины пили валерьянку. Корытин добрую стопку водки опрокинул. У Катерины вначале и слов не было. Она лишь глядела на брата так, что он чуял этот взгляд и спрашивал:
— Ну что? Ну давай я пойду ей морду набью? А что еще я могу сделать? Моя уж ко всему привыкла, — кивал он на жену. — А тебе внове.
— Уж ты бы как-нибудь с ними помягче. Меньше бы ругался. И отдал бы трактор. Ведь себе дороже.
Корытин лишь вздыхал. Женские, бабьи резоны. Как им ответишь? Чем возразишь? Даже толком рассказать не получится. Как расскажешь про эту жизнь, в какой он варится? Со стороны, может, и просто.
Он ведь сегодня и не ругался. Он объяснял. Обычный день, обычный разговор. Правда, потом привычная ругня пошла. Грозились властям жаловаться: в область, в район, в газеты — чтобы все знали. Ведь об этом в кабинете был крик: “Ты вовсе с ума сошел! Я всем властям позвоню и во все газеты! На тебя пальцем будут указывать! Тебя в дурдом заберут!”
