— До завтра.
— До свидания.
— До свидания, — Сергей положил телефонную трубку.
«Еще раз благодарю Тебя, Господи».
Темно–коричневый полированный гроб внушительно возвышался на специальном постаменте, задрапированным бархатным темно–красным покрывалом. Постамент находился в фойе кинотеатра, арендованным Николаем Князевым. Вчера, накануне похорон, целая бригада нанятых людей приводило это фойе из состояния неопределенно–запущенного в печально — торжественное, респектабельное. Толстые стекла окон фойе были вымыты до зеркального блеска и задрапированы черными шторами, вдоль стен были поставлены вазы с цветами — темно–красные гвоздики и розы. Тут же на подставках стояли подсвечники с горящими свечами. Из установленных по бокам колонок лилась печальная мелодия. От входа до полированного гроба вела красная дорожка с черными полосами по бокам.
Сбор приглашенных был назначен на девять утра. Коля посадил вдову брата, его сына и родителей справа от постамента с гробом. Двух крепких ребят поставил по бокам от входных дверей. Слева от входа, в углу фойе стоял метровой высоты ящик, также задрапированный в темно–красный бархат, сверху на нем стояло несколько ваз с цветами, а сбоку находилось практически незаметное отверстие. В ящике сидел один из ребят Николая с профессиональным фотоаппаратом. Похороны должны быть запечатлены, и совсем необязательно об этом знать их участникам. А фотографии могли впоследствии пригодиться, мало ли что, жизнь штука длинная и непредсказуемая. А Николай был человеком осторожным и предусмотрительным.
Без десяти девять к кинотеатру подкатил первый автомобиль. «Ага, директор центральной аптеки» — Коля стал на ковровой дорожке в трех метрах от входа, руки он сцепил впереди себя, чуть отставив правый мизинец с надетым на него крупным перстнем. Директор аптеки прошел через двери, услужливо распахнутые ребятами на входе.
— Примите мои самые глубокие соболезнования, — фармацевт чуть склонил голову, пожимая руку Князеву.
Неслышно, в углу фойе, щелкнул фотоаппарат, нацеленный прямо на желтый перстень, блестевший на руке Князева.
— Спасибо Алексей Дмитриевич за Ваши соболезнования, проходите, пожалуйста, — встречающий жестом руки показал директору в сторону гроба. Тот кивнул головой, прошел по ковровой дорожке, постоял с полминуты возле гроба со скорбным лицом, затем подошел к вдове. Князев уголком глаза следил за ним. «Полминуты постоял перед Гришей, мог бы и больше. Не велика птица. Сколько мы с Гришей через твою аптеку неучтенных лекарств реализовали — уйму. И сколько тебе отстегнули? Из каких таких шишов ты прошлым летом во Францию летал развлекаться? Ладно, Александр Дмитриевич, учтем на будущее».
Тем временем к кинотеатру подкатывал следующий автомобиль. «Петр Иванович собственной персоной. Придется дать на компьютерный класс. Да и мой оболтус Генка уверенней в лицее себя чувствовать будет. Пусть там все знают что это его отец отвалил деньжат на компьютеры. Пусть понимают с детства, что мы сила и мы богаты», — Князев протянул руку навстречу подходящему к нему директору лицея.
— Примите мои соболезнования на, — интеллигентном лице учителя с многолетним стажем застыла скорбь.
Щелк — очередной кадр фотопленки вобрал в себя изображение узкой кисти руки интеллигента и пятерни босса криминалитета города.
— Спасибо, Петр Иванович, проходите, пожалуйста, и вновь жест рукой в сторону гроба и вновь очередной человек склоняет голову перед останками рэкетира, упакованные в роскошный гроб.
А приглашенные все прибывали и прибывали. Мужчины, одетые в строгие черные костюмы и женщины в темных платьях не спеша, с чувством собственного достоинства входили в кинотеатр, соболезновали новому главе теневой власти и застывали в скорбном молчании перед останками бывшего главы этой власти. Мерцал перстень на правой руке Князева, неслышно щелкал фотоаппарат. «Бандит и хозяин нескольких автозаправок», «Бандит и директор магазина», «Бандит и заведующий горздравом», «Бандит и директор рынка», «Бандит и директор фирмы по перевозке пассажиров» — медленно накручивалась пленка на барабан фотоаппарата, запечатляя скорбные лица, участливые рукопожатия, блеск золотого перстня. Желтым огнем горели свечи в подсвечниках, бросая причудливые блики на лица людей, на полированную крышку гроба. «Интересно, а что там, за крышкой», — стыдная, непристойная мысль буквально вгрызалась в мозг каждого из присутствующих. Ее гнали, старались думать о другом, но она вновь и вновь возникала в голове. «Говорят, что этот Гришка просто превратился в месиво, — ой любопытны, греховно любопытны люди, греховно–любопытны и трусовато–двуличны, — а так ему, мерзавцу и надо». Бандюга, рэкетир чертов». Горестными масками застыли лица. Скорбь и только скорбь на их лицах. «Ох, не надо было приходить сюда, ведь к кому пришел — к рэкетиру, бандиту. Ага, попробуй не прийти — себе дороже. Да нет, лучше день позора, но зато спокойная жизнь, чем глупая гордость и щепетильность и вполне реальная вероятность потерять все», — каждая из склоненных голов исподтишка постреливала глазами по сторонам, запоминая, кто еще, кроме нее пришел сюда отметиться — засветиться — вымазаться. И удовлетворенно отмечала — многие, ой многие из числа сильных мира сего, посетили это скорбное мероприятие. А над всем этим скопищем людей, над всеми этими ухоженными волосами, полированными лысинами, над этими бесстыдно–любопытными, трусливо–расчетливыми мыслями лежали равнодушные железобетонные плиты, будто пытаясь закрыть все это от высоких голубых небес.
— Николай Иванович, — к Князеву подскочил молодой человек, одетый, как и все тут присутствующие мужчины в строгий черный костюм, — к Вам звонят, — с этими словами он подал Князеву мобильник.
— Да, я слушаю.
— Здравствуй Николай Иванович, прими мои самые глубокие соболезнования.
— Спасибо Константин Андреевич, — Князев удовлетворенно, криво усмехаясь, прижимал трубку к уху.
— Не волнуйся, я распорядился — по маршруту движения будут выставлены посты, так что хороните спокойно.
— Еще раз спасибо, Константин Андреевич.
— До свидания.
— До свидания, Константин Андреевич.
«Сам то, конечно, прийти не мог — все–таки чин — начальник милиции. Вот если бы мэр того… тогда бы… А мы не того полета птицы, классом ниже. Ну да ничего, главное позвонил. Значит признал меня приемником Гришки, благословил».
Одной из последних приехала Инна. Всю дорогу, пока она ехала на такси от своего дома к кинотеатру девушка терзала себя мыслью: «Ну зачем я туда еду? Ведь он мне был противен еще при жизни. Видеть его мордоворота–братика, избегать взгляда его вдовы. Господи, ну зачем это мне все нужно»? И тут неожиданно подумалось: «А как же ты Инночка хотела? Наслаждаться жизнью на грязные деньги, ублажать своим телом эту скотину. А теперь я, видите ли, хочу праведной стать, честной. Нет, милая, ты должна быть там, испить чашу позора сполна, что бы навсегда отбить у себя желания попадать в компанию к таким людям». Девушка невесело про себя улыбнулась и посмотрела в окно машины — скоро будет и кинотеатр. И, уже выходя из такси и направляясь к зашторенному черными траурными шторами фойе, Инне в голову пришла мысль: «А ведь это я виновата в Гришкиной смерти. Я же попросила Бога помочь. Вот он мне и помог».
— Здравствуй Инна, — брат Гришки из подо лба посмотрел на девушку.
«Это я его убила и ни чуть не сожалею об этом».
— Здравствуй Коля, прими мои самые глубокие соболезнования.
«Ничего не скажешь красивая баба, умел Гришка себе баб подбирать».
— Спасибо, Инна, проходи, пожалуйста. К его вдове можешь не подходить.
Девушка молча кивнула и пошла по направлению к гробу.
«Ну наконец то», — Князев увидел как к кинотеатру подъехала посланная за священником машина.
— Здравствуйте, святой отец, — Николай поспешил навстречу входящему священнику и почтительно склонил перед ним голову.
— Здравствуйте, — сухо ответил тот, — Там, в машине лежит моя сумка с некоторыми необходимыми предметами, пусть ее принесут, и покажите какое–нибудь уединенное место, где я смогу подготовиться к отпеванию. Я буду готов через десять минут.
«Показывай, показывай свое недовольство, поп. Все равно — как я захотел, так и вышло. Захотел, и вот ты сейчас будешь отпевать моего брата, захотел, и похороны пройдут по высшему разряду. У меня все схвачено — власть, милиция и даже церковь. Все схвачено, все под контролем», — Князев чуть печально улыбнулся священнику и тихо сказал:
— Конечно святой отец. Я сейчас мигом все устрою, — он махнул рукой, подзывая одного из коротко стриженых мальчиков, — Толя, отведи святого отца куда–нибудь в уединенное место, что бы он мог там подготовится к отпеванию. И принеси потом туда его сумку, она сейчас лежит в машине.
