Вот и ладно, решил он. Не думать. Доплыть до постели, а там разберемся. Толстая свеча красиво оплывала в блюдце. Родное лицо мерцало в свете китайского фонарика — похожее, как бывает похож портретный грим в кино. Как бы сделать, чтобы она молчала?
— Я выбрала.
— Отлично, — сказал он бодрым голосом.
— Салат из креветок и белое вино. Вот это, «Семильон». Я уже пила его здесь. — Хельга снова рассмеялась.
Не задумываться, не брать в голову, проскочить этот ритуал поскорее! Страусиные приседания с кредиткой в клюве... Он махнул рукой, и хозяин-таец поковылял к их столику. Песоцкий продиктовал заказ, хозяин ушел, поклонившись, и скоро приковылял с вином.
— За этот вечер! — сказал Песоцкий, чувствуя, как плохо играет плохо написанную роль.
— За этот вечер… — подняла свой бокал Хельга.
Пьеса продолжалась, и он накрыл ее руку своей:
— Я хочу вас попросить об одной вещи.
Рука была приятно-послушной.
— Давайте сыграем в одну игру.
Та, что сидела напротив, кивнула.
— Давайте помолчим. Не будем ничего говорить, вообще. Просто — берег, ночь, мужчина и женщина... Даже без имен. Ладно?
— О’кей, — сказала она и рассмеялась. — Так романтично…
Челюсти свело у Песоцкого от этой романтики. Он отвернулся.
Тонкие пальцы послушно лежали в его руке, полузнакомое лицо мерцало в свете свечи и фонарика. Сейчас я повернусь, загадал Песоцкий, и здесь будет Марина… Сладко-мучительная складка губ, закрытые глаза. Ленька, прошептал ее голос, Ленька… Да, крикнул ее голос, да, да, да! Ветер выл в трубе, метель металась за стенами натопленного сруба, в темноте пахло деревом, пахло красками — и ею… Ты такая, шептал он, зарываясь в ее волосы, такая… Твоя. Твоя.
— I feel good when I am with you, — услышал он. И открыл глаза, и увидел за столиком чужую женщину с бокалом белого вина. И соврал в ответ:
— Me too.
Таец уже нес салаты.
* * *
Когда в темноте они шли по пляжу, ему было уже хорошо на самом деле. Он обнимал красивую женщину, чуть прижимая ее к своему бедру и, прикрыв глаза, дышал ее волосами. В первый раз их губы встретились еще в ресторане, когда она вставала из-за столика… Едва войдя в темноту, они приникли друг к другу по-настоящему.
Сколько ни выпил Песоцкий, подогревая фантазию, он знал, что это всего лишь незнакомая туристка, и будоражил себя близким эндшпилем этой игры. В постель, скорее в постель! Он по-хозяйски провел ладонью по шелковой спине и не стал останавливать руку. Хельга рассмеялась и теснее прижалась к плечу. Вот и отлично! Красивая разведенная телка с ребенком. Скопила алименты, прилетела за теплом и впечатлениями, чтобы было что вспомнить потом в своих гетеборгах…
Будут тебе впечатления, думал Песоцкий, сдерживая животный рык. Он был на хорошем взводе.
В постель, а там — чем черт не шутит, вдруг в этих изгибах явится Марина, хоть на секунду! Какому языческому богу пасть в ноги, чтобы вымолить еще раз ту ночь! Дорожка уже сворачивала к бунгало Песоцкого, и он повторил хозяйский заход руки сзади и шутливо подтолкнул Хельгу к крыльцу. Она поймала его смелую руку, остановилась, поцеловала ее и сказала:
— Нет, милый, сегодня мне нельзя.
Песоцкий мгновенно рассвирепел. Бабские штучки! Он попытался пойти напролом, но она отстранила его с внезапной трезвостью.
— Нет. Сегодня это невозможно. Завтра, Леон… Завтра, непременно.
И добавила — просто, как о салате из креветок:
— Я ведь тоже хочу. Завтра!
И подставила щеку парализованному от ненависти Песоцкому:
— Спасибо за чудесный вечер!
* * *
Через двадцать минут Песоцкий уже сидел в баре «Гудини».
До этого он успел садануть сандалиями в стены своего бунгало, пнуть бесполезный двуспальный станок с извечным лотосом на подушке и громко, по-русски, высказаться в адрес всех шведских шлюх и их шведских месячных. О том, чтобы уснуть, речи не было, — выйдя прочь, он снова двинул в темноту. Маршрут он уже знал.
В «Гудини» Песоцкий влил в себя большую чашку двойного черного кофе, с решимостью Шварценеггера направился к бармену и с каменным лицом потребовал девочку. Бармен, та самая щеголеватая гнида с полосками-усиками на скуластом лице, кивнул с полным бесстрастием и что-то крикнул наверх.
Вместо давешней лолиты на зов вышла бывалая тайка с отвисшими грудями и надкушенным яблоком в руке. Песоцкий скрипнул зубами, но вариантов уже не было — он должен был сейчас же кого-нибудь трахнуть, иначе тестостероновым взрывом его разнесло бы по всему острову. Он вынул две заготовленные тысячи.
Ноу, сказал бармен, улыбнувшись, это стоит две с половиной. В злобе Песоцкий выдрал из кармана еще пятисотку, и тайка, грызя свое яблоко, кивнула в сторону лестницы.
В комнате размером с платяной шкаф она быстро вылезла из юбки и жестом показала Песоцкому на матрац на полу. Никакой кровати тут и не было. Дрожа от желания и отвращения, Песоцкий разделся и лег; тайка пристроилась рядом и начала свое рукоделие. Несчастный хотел поучаствовать, но о его желаниях тут никто не спрашивал: шел оплаченный процесс. Немножко для порядка на Песоцком поерзав, тайка жестом подняла клиента с матраца, а сама встала на четвереньки и оглянулась: можно.
Через две секунды она начала дежурно постанывать, отчего у Песоцкого наконец пропала потенция.
В приступе ненависти он крепко схватил тварь за загривок и вжал ее в матрац. Она вскрикнула по-настоящему и попыталась вырваться, и вот тут-то Песоцкий вмиг возбудился — и через минуту с хрипом завершил оплаченный процесс.
Он отвалился и не сразу открыл глаза. Шлюха, уже в трусиках, грызла свое яблоко, стоя у окна. Песоцкому вдруг почудилось, что она и не переставала его грызть все это время, и к горлу подкатила тошнота. Тварь крикнула что-то вниз, сутенер ответил, и она громко рассмеялась...
Быстро одевшись, клиент сбежал вниз — и, пряча глаза, рванул в темноту.
* * *
Он вылил на себя флакон шампуня и долго стоял под душем, смывая позор последних часов. Потом оделся и снова вышел в ночь, чтобы продышаться перед сном и хоть мало-мальски по-человечески закончить этот идиотский день.
В баре, сгорбившись над стойкой, сидел человек. На лысом черепе играл блик света.
— Мое почтение, — сказал Песоцкий по-французски.
Сидевший резко обернулся, и Песоцкий ясно увидел ужас в водянистых глазах. Потом лицо месье Боннара вернулось в привычную ироническую складку.
— А-а, это вы.
— Доброй ночи.
— Так себе ночь, — было ему ответом. — Простите, вы — …
— Леонард, — напомнил Песоцкий.
— Да-да, конечно. Составите мне компанию, Леонард? Я тут напиваюсь.
— С удовольствием, — согласился Песоцкий, подумав: а не напиться ли и мне?
— Прошу, — Боннар указал на стул рядом. — Я пью ром. Для вас?
— Ром, отлично.
Месье кивнул бармену, и куски льда упали в стакан. А и напьюсь, решил Песоцкий. Пропади все пропадом.
— А чемодан так и не нашли, — сказал вдруг месье Боннар со странным удовольствием в голосе. Песоцкий всмотрелся и увидел, что тот крепко пьян.
— Не нашли.
— Вот, — сказал месье. — Интересно, да?
— Ничего интересного.
Боннар поднял выразительные брови и пожал плечами: неинтересно, так неинтересно. И снова принялся сосать из своего стакана. Бармен поставил такой же, полный, перед Песоцким.
— Вы из России, — уточнил Боннар, насосавшись.
— Да.
— Путин, — понимающе кивнул Боннар.
— Еще Чехов, — сказал обиженный Песоцкий. — Толстой, Чайковский, Эйзенштейн…
— Да-да, конечно, — согласился Боннар. — А сейчас — Путин.
— Сейчас да, — хмыкнул Песоцкий.
— И чем занимаетесь, если не секрет?
— Я? Выдумываю всякую всячину.
— Вы сценарист?
Песоцкий кивнул.
— Надо же…
Боннар дососал из стакана и молча двинул его вдоль стойки. Бармен поймал взгляд хозяина, тот кивнул, и кубики льда снова прозвенели о стекло.
— Хотите сюжет, господин сценарист?
Тут пожал плечами уже Песоцкий.
— Сюжет! — объявил ночной собутыльник и значительно поднял палец. — Герой — некто месье Дельма. Политтехнолог, выпускник Сорбонны, очень успешный господин… вот вроде вас.
Месье изобразил поклон и икнул.
— Пардон…
— Сделайте одолжение, — скривился напрягшийся Песоцкий.
— Так вот, этот Дельма полетел как-то в Африку… Угадайте, зачем?
Песоцкий снова пожал плечами.
— Наводить глянец на одного людоеда, — раздельно сказал собеседник, и Песоцкий замер, вспомнив обрывок утреннего разговора на террасе.
— Людоед был очень богат, — продолжал тем временем лысый господин. — Вам приходилось встречать богатых людоедов?
— Приходилось, — заверил Песоцкий.
