Лицо подернулось рябью…
…и исчезло, блеснув напоследок зубами — то ли в безмолвном крике, то ли в злобном шипеньи.
Наступила полная, мазутно-непроглядная темнота.
Громкий лязг заставил Петяшу вздрогнуть всем телом. Тьма, словно осыпавшись от встряски, поредела, и он обнаружил, что стоит, привалившись к стене, в темной, дурно пахнущей парадной.
В правой руке имел место туго набитый полиэтиленовый мешок с ручками.
На стене, под тусклой от толстенного слоя пыли лампочкой-сорокаватткой кто-то начертал жирно, ярко-красной губной помадою: «TREAT ME LIKE YOU DID THE NIGHT BEFORE», сопроводив надпись весьма натуралистическим изображением могутного мужского органа, отчего-то вызвавшего в памяти стебное словосочетание «Мужской Половой Хуй».
У кого что болит…
Парадная наполнилась гулом — видимо, приведший Петяшу в чувство лязг издала захлопнутая кем-то, спускающимся теперь вниз, дверь лифта. С усилием отлепившись от стены — еще не хватало, чтобы за пьяного приняли! — Петяша вышел на улицу.
Рядом, вдоль первого этажа здания, черно поблескивали окна аптеки и еще каких-то непонятных с первого взгляда заведений.
Никакого круглосуточного магазина — не наблюдалось.
С сомнением осмотрев двери покинутой только что парадной, Петяша опасливо заглянул в пакет.
Купленные продукты были на месте.
Назад Петяша возвращался с тягостной, звонкой и прохладной пустотой под рубашкой. Пустота ужасно замедляла движения, но вместе с тем — сообщала телу легкость тополиной пушинки. Теплый, почти неощутимый в горле дым сигареты, не обладавшей ни вкусом ни сколь-нибудь толковой крепостью, не помогал совладать с сумбуром мыслей и ощущений.
Покинув квартиру, он словно бы пробудился от какого-то волшебного сна, в котором полностью забываешь как о том, что было в недавнем прошлом, так и о том, что на свете, как ты жопой ни верти, существует будущее.
Только сейчас насели, навалились угнетающе: и невнятный какой-то, неожиданный, быстрый разлад с Елкой (ведь с тех пор так и не появлялась), и недоговоренность, неопределенность перспектив в отношениях с Катей, и странное, внезапное исчезновение Димыча (уехал, ни слова ни полслова не сказав и даже записки не оставив, да так до сих пор и не проявлялся) тоже внушало беспокойство.
А главное — вот это, только что пережитое.
Что это было?
Он, Петяша, пошел в магазин, зашел неизвестно куда… или вышел неизвестно куда? Продукты-то — вот они… Э-э, но ведь не было там, в том доме, никакого магазина, откуда продуктам взяться?!
Сунувшись в пакет, Петяша вытащил большое красное яблоко. Осмотрел, понюхал, откусил…
Хорошее яблоко, качественное. А вот — коньяку бутылка, ветчина, майонез, хлеб, кофе, шоколад, сыр… и даже чек скомканный!
Значит, был-таки магазин? В таком случае — куда девался?
Муть в голове — вероятно, остатки пережитого ужаса — делала мысли на редкость неотчетливыми. Сбоку кто-то подошел, о чем-то довольно нахально спросил. Петяша непонимающе, с раздражением взглянул на подошедшего, но тот, вместо того, чтобы, как любой нормальный человек, повторить вопрос, вдруг переменился в лице и целеустремленно зашагал прочь. Только тут до Петяши дошло, что просил прохожий всего лишь о сигарете.
— Э, погоди! — окликнул он.
Но прохожий, словно вовсе не он несколько секунд назад желал попользоваться на халявку табачком, вздрогнул и ускорил шаг.
Тут же забыв о нем, Петяша в задумчивости остановился.
Разрешить сомнения было — проще простого. Всего-то: вернуться назад по Съезжинской и убедиться, есть ли там, на углу Большого, круглосуточный магазин. Но при одной мысли об этом ноги сделались на миг ватными, а затем с неожиданной прытью понесли хозяина в противоположную сторону — к дому.
Нет уж. Хрен.
С него, Петяши, на сегодня — хватит. И жрать охота, и Катя ждет, и вообще — морген, морген, нур нихьт хойте, к терапевту, к терапевту, в следующий кабинет, товарищ пациент. Окончательно убедив себя, что возвращаться на Большой в данный момент незачем и глупо, Петяша устремился к дому уже осознанно.
С опаской войдя в свою парадную, он нашарил в кармане ключи, взбежал к себе на второй этаж — и увидел не кого иного, как давешнего ночного гостя, Бориса.
Тот сидел на корточках под дверью Петяшиной квартиры, привалившись спиною к стене. С прошлого раза он заметно осунулся и обтрепался. Модная, дорогая одежда его из-за этого выглядела теперь нелепо. Мешковато как-то.
Борис поднял на подошедшего Петяшу взгляд. Глаза его блестели лихорадочно.
— Ну-у, здрасьте — кого не видели, — с опасливым брюзгливым недовольством протянул Петяша.
Менее всего на свете хотелось ему сейчас лицезреть всяких там Борисов, от которых еще непонятно, чего следует ожидать. Тем паче — беседовать с ними. А ведь, да, сам же ему в прошлый раз сказал, что информации недостаточно…
Кто, блллин, за язык тянул дуррака, спрашивается?!
Поспешно, дабы Борис не успел заговорить и вывалить на него, Петяшу, новую непонятную и пугающую информацию, он набрал воздуху в легкие и сказал:
— Ну? Какого хера тебе тут опять надо? Не верю я ни в какое там колдовство и прочие… энергологосы! И о твоих делах ничего не знаю и знать не хочу! Не бывает такого. Не бывает! Моя точка зрения объективна, потому что мне так нравится, и все тут! Ясно, нет?
Взгляд Бориса сделался еще безумнее прежнего. Но голос звучал на редкость спокойно:
— А с тобой ничего такого странного, необычного последнее время не случалось? Отчего на истерику сбиваешься?
Петяша на миг задумался. Неужто знает? Откуда? Вроде бы, неоткуда… А хоть бы и знал! Мало ли, что он там знает…
— Нет! — отрезал Петяша, проворачивая ключ в замке.
Шагнув через порог, он твердо захлопнул за собою дверь.
Борис остался сидеть, как сидел. Ему хотелось странного, противоречивого. Хотелось сразу: и трезвонить, колотить ногами в дверь, пока не откроют и не выслушают, и вместе с тем — бежать поскорее, подальше от этого человека, внушающего темный, непонятный, неодолимый страх.
Сказать по правде, он знал, что идет к Петяше зря, так как, вопреки давешней договоренности о добыче дополнительных сведений, явился с пустыми руками.
Но — так уж хотелось, чтобы успокоили, обнадежили…
Чтобы просто выслушали, в конце концов.
Однако — кто бы мог подумать, что люди способны настолько уподобляться страусу перед лицом неизвестного… Речь Петяшина, несмотря даже на солидную психологическую подготовку, вызывала легкую, равнодушную брезгливость.
Последние дни Борис не показывался ни на снимаемой квартире в Озерках ни у господина Флейшмана. Он боялся. Все казалось, что адвокат-парапсихолог уже полностью осведомлен о его тайном визите к Петяше. Ночевал по друзьям, а порой на вокзалах, стараясь, по возможности, нигде не проводить две ночи подряд… Нечего сказать, легкая задачка: «расскажите, каким образом он над вами властен»!
Самое страшное для Бориса было как раз в том, что он не знал, отчего беспрекословно подчиняется этому, намеченному некогда в качестве лоха, «денежного мешка», человеку. Просто — сама мысль о неповиновении повергала в непереносимый, липкий ужас.
Вдобавок теперь, после краткого разговора с Петяшей, он уже не мог бы сказать, кто из этих двоих страшнее. Отчего Петяша внушал ему (а заодно и его патронам) страх, он тоже не смог бы объяснить, если б кому пришло в голову спрашивать. Внушал — и все тут.
Кто знает, что такое там кроется, за гранью рационального…
Поудобнее привалившись спиной к стене, Борис устало сомкнул веки — и мир в лице серо-зеленой лестничной клетки перестал для него существовать.
Ну, а Петяша, войдя в квартиру, шмякнул на пол пакет с добытыми едами, скинул пиджак и еще из прихожей швырнул его на тахту.
Слава-те, господи, наконец-то — дома!
С этой весьма облегчительной мыслью он и сам, вслед за пиджаком, прошел в комнату.
Кати в комнате не было, зато квартира была полна звуков: на кухне мощно орала, исторгая из динамика какую-то неопределенно-эстрадную музыку, радиоточка, а в ванной вовсю нахлестывал душ.
Опустившись на тахту рядом с пиджаком, Петяша закурил, развеивая в воздухе вместе с дымом только что пережитый страх.
Вот посидим сейчас, думал он, покурим, Катерину из ванны извлечем… Она ужин изготовит; хорошо… А после — кофейку, да с коньячком; вовсе замечательно…
Гармония мира не знает границ…
А пока…
Чем бы пока заняться?
Думать не хотелось: во многом знании, как известно, много печали, а во многом размышлении этой печали наверняка еще больше.
А не лепо ли ны бяшеть, братие, начати новый роман? Возможно, даже — новыми словесы. И отвлечься поможет, и поторопиться бы надо, пока за это еще деньги согласны платить.
