Когда еще до костра я вкрадчиво мечтал об эффектной красотке из другого отряда, то видел, что свободное пространство возле скромной и красивой Тани своим долговязым телом заполнял Витя. Отстраненно наблюдая за его ухаживаниями, я отмечал, как Таня него реагировала — без особого оптимизма. Так что видеть в нем конкурента было бы смешно. Я был заражен самоуверенным чувством превосходства, ибо чутьем чуял, что девочка от меня никуда ни денется. Но я ошибался, длинный червяк Витюша в душе, как я считал, моей девушки прогрыз норку, где уютненько пригрелся. И вот по моему самолюбию, по моей глупой самоуверенности был нанесен очень сильный удар. Я был страшно разочарован и подавлен, хотя прекрасно понимал, что виноват сам. Таня и даже длинная змея подколодная, которую она пригрела возле себя, здесь не при чем. Ведь с моей стороны достаточно было проявить несколько знаков внимания, и тогда бы не Витюша, а я увел бы Таню в ночную прохладу любоваться звездами. Я клял себя за самонадеянность и тешился надеждой, что Таня ушла с долговязым конкурентом лишь мне назло.
Потом я понял, что она меня пожалела, когда молниеносно среагировала на мое движение к ней. Таня мои мальчишеские страдания могла бы умножить многократно, если бы подождала, пока я к ней подойду и тогда бы обратила свою благосклонность на Витюшу. Я бы пережил настоящий позор, ведь ребята обязательно бы меня осмеяли. Став взрослым и работая в милиции, я делал робкие попытки найти девушку с прекрасными волнистыми локонами пепельного цвета. Нашел несколько Татьян, но уверенности, что она не вышла замуж и не поменяла фамилию, не было. На том все и закончились.
Сейчас я на пенсии и работаю в банке, где секретарем первого руководителя одно время работала Елена Викторовна с той самой фамилией. Красивая, тонкая и стройная женщина около 30-ти лет. Может быть, она являлась дочерью пепельноволосой Татьяны и долговязого Виктора? Однако почему носила девичью фамилию Тани? А может, Таня в замужестве сохранила свою фамилию, или после развода ее вернула? А может, это дочь совершенно другой женщины и все совпадения случайны? Лет через пять шеф ушел на повышение. Все думали и гадали, уйдет ли Елена Викторовна за ним. Не ушла. Ее перевели из секретарей во вновь образованный отдел, который вскоре съехал из главного офиса. Уточнять что–то насчет ее мамы я не решился, а потом вообще стало не у кого, когда Елена исчезла с горизонта.
Когда я учился в девятом классе, то безнадежно влюбился в девушку с мещанским именем Люся. На уроках и переменках украдкой посматривал на нее, любуясь лицом и манерами, а на физкультуре — обтянутой трико фигурой, и тихо страдал. Для меня она была такой же недостижимой, как планета Венера, которая отстоит от Земли на 40 миллионов километров. Но, как известно, взаимно притягиваются даже космические тела, а люди и подавно. Как–то в классе я нечаянно услышал, что Люся во время зимних каникул планирует поехать в Ленинград на экскурсию. Словно по тому же космическому закону, моя мама собралась в гости к тете Наташе, которая живет там же, в Северной Пальмире. Вне всякого сомнения, как казалось, я напрямую подключился к космосу, так как был уверен, что там обязательно увижу Люсю.
С мамой мы приехали в Ленинград сразу после Нового года и пробыли там не меньше недели. Тетя Наташа, блокадница, смогла сохранить жизнь лишь Сергею — одному из трех своих сыновей. Я с большим интересом посещал и осматривал достопамятные места города на Неве и с не меньшим удовольствием гулял по его центру. До обеда я вместе с мамой ходил по музеям, а потом отправлялся в город один. В перерывах между экскурсиями любил бродить по многолюдному Невскому проспекту, не очень протяженному. В сутолоке приезжих и туристов его от Эрмитажа до Московского вокзала можно было пройти достаточно быстро. Магазины посещать мне не очень нравилось, но в Пассаж я зашел, заинтригованный его архитектурой, и долго ходил по его галереям и переходам.
По сигналам из космоса, а скорее от желания встретить свою школьную любовь, я внимательно всматривался в лица покупателей и — ого! — в фигуры девушек. Вдруг мое сердце радостно екнуло и замерло. Ее я узнал сразу, со спины. Люся стояла у прилавка, окруженная другими покупателями, и ничего не видела вокруг. Она была занята рассматриванием сувениров. Чем ближе я подходил к ней, тем сильнее билось сердце в моей груди. Наконец я подошел к Люсе вплотную — настолько, что мы чуть не соприкоснулись телами. Она оглянулась и начала медленно поднимать на меня огромные и глубокие, как озера, глаза. Мы встретились взглядами, в ее бездонных озерах я увидел изумление.
— Ты-ы? — сначала вопрос, а затем констатация: — Зде–есь…
Я был сражен ее реакцией! Я застал любимую девушку врасплох и мне это очень понравилось. На моем лице нарисовалась глупая и довольная ухмылочка, и я, словно мы были в школе, поздоровался:
— Люся, привет!
Выражение удивления никак не сходило с ее лица, она долго и безмолвно изучала меня, а я наслаждался произведенным эффектом и не знал, что делать дальше. Ничего не придумав, решил точно так же эффектно удалиться. Развернувшись, я в той же школьной манере попрощался:
— Ладно, пока!
Растерянную и удивленную Люсю я покидал счастливый и довольный, но с одним лишь угрызением, что так не и воспользовался благоприятной ситуацией. До последнего дня нахождения в Северной Пальмире и даже потом мою душу грела эта хоть и мимолетная, но дорогая сердцу встреча с одноклассницей.
Однажды весной после совместной вечеринки у нашего одноклассника Лени, жившего в частном секторе, мы немного выпили спиртного, и я увязался за Люсей, чтобы проводить ее домой. Она шла по тихой темной Грушевской улице, а я парил над ней, ибо из–за хмеля в голове пребывал в легкой невесомости. Меня даже качало, но я благоговейно ждал случайного касания наших плеч и радовался, что рядом со мной находится прекрасная девушка. Я не имел представления, как развлечь ее, даже не догадался взять ее под руку. Неисправимый двоечник, он и в Африке… Короче, как и у доски я не мог в одно предложение связать три слова, так и тут не знал, о чем заговорить с девушкой, которую любил.
Мы пришли к ее дому и долго стояли у неосвещенного подъезда. Люся, откинув назад голову, прислонилась к заблокированной створке двери. Только целуй! Соблазнительный овал ее нежного лица белел в темноте, а открытый изгиб шеи притягивал кажущейся доступностью. Слегка приоткрытые губы влажно блестели и дразнили мое совершенно несмелое воображение. Нежный девичий образ пленял и чего–то от меня требовал, только я не знал ни нужных слов, ни правильных действий. Я стоял и молчал, любуясь ее ночным образом. Наконец, Люсе надоело ждать и она, будто нехотя оттолкнувшись от створки двери, тихо сказала:
— Пока.
Мне бы в этот момент принять на себя инерцию ее литого тела, схватить в объятия и хотя бы поцеловать… Мечты, мечты. Их сладостные грезы хороши будущим, но горьковаты прошлым.
В 1971 году с февраля по апрель моя мама работала дворником. Закрепленный за ней участок находился по улице Розы Люксембург, недалеко от нашего дома. Однажды под вечер начался сильный снегопад, и мы с мамой пошли убирать снег, чтобы на завтра было меньше работы.
Тихая ночь, немногочисленные фонари подсвечивали улицу лишь настолько, чтобы редкие автомобилисты не заблудились. Черный асфальт тротуара, будто перевернутый бутерброд с черной икрой, сверху обильно посыпался сахарной пудрой белого снега. Фонарь на рядом стоящем столбе тоскливо рассеивал свет на проезжую часть, на тротуар и на игровую площадку детского сада. На свету снежинки, похожие на шмелей, роились и мельтешили, оттеняя темный фон пространства своими белыми сверкающими брюшками. Мы деревянными лопатами сгребали их с тротуара на обочину. Метелица не унималась и к окончанию работы снег обновил наш труд еще одним слоем. И все–таки наутро маме будет легче с уборкой.
Жизнь поколения, чья юность пришлась на войну, была непростой. Послевоенные трудности и лишения, разруха требовали от них самоотверженности и неутомимости. У моей мамы было начальное образование, поэтому она занимала рабочие места с низким заработком. Моя безотцовщина в нашу семью дохода также не добавляла. Чтобы как–то поднять наше благосостояние мама искала дополнительный приработок, так называемую работу по совместительству. Помню, как она работала почтальоном, а я помогал ей разносить письма и газеты в дома, расположенные по улице Карла Либкнехта. Однажды я перепутал адреса и разбросал корреспонденцию по чужим почтовым ящикам. На следующий день жильцы дома слегка меня журили.
Потом я повзрослел. В старших классах на время летних каникул мама устраивала меня на обувную фабрику «Луч». Первое лето я работал на филиале, что располагался метрах в двухстах от нашего дома, потом его снесли, а на следующее лето — на основном предприятии, по улице Короля. В обоих случаях мне доставалась простая операция по извлечению скоб. Ими стельки в трех местах крепились к колодке, а когда она покрывалась кожаным верхом, скобы вынимались. Первое лето мне в качестве орудия труда выдали кусачки с остро отточенными кончиками, ими я поддевал скобу. Операция не сложная, но трудоемкая, о чем свидетельствовали десятки мозолей на моих руках, некоторые из них не успевали заживать и кровоточили. Было очень больно, но я дотерпел до положенного срока, до окончания каникул. Работа на конвейере отличается от такого труда как, например, уборка снега, которым ты можешь заниматься в удобное время. Конвейер вольностей не терпит, малейшая задержка из–за нерасторопности работника может повлечь его остановку, а это уже ЧП. Следующим летом я орудовал инструментом технологически более удобным — заточенным шилом, и в этот раз мозолей на моей рабочей руке было гораздо меньше.
