— Заблокировано, — сообщает она.
— Это невозможно.
Она пожимает плечами.
— Попробуйте другую.
Не хочу. Эта карточка — единственная, которая приносит мне дополнительные мили, а вдобавок позволяет участвовать в розыгрыше новенького «ауди».
— Попытайтесь еще раз. Она должна сработать.
Поскольку с моими платежами все в порядке, это какой-то сбой. Но, может, с ними не все в порядке? Я задумываюсь. В прошлый раз почта, пришедшая на старый адрес, носила на себе следы небрежного обращения. Два порванных конверта. Может быть, там был счет? Не помню. Десять дней назад я попросил пересылать мне почту в офис, но, начиная с минувшей пятницы, ничего не приходило.
— Снова не получилось, — говорит продавщица. Она возвращает кредитку так, как будто эта штука заразная.
Я расплачиваюсь наличными, потеряв тридцать одну милю. А главное, я оставил мобильник в самолете и не могу позвонить в отдел работы с клиентами. Приходится ждать, пока какой-то парень в кабинке, рядом с аппаратом для продажи поп-корна, рассказывает воистину бесконечную историю о потерянном велосипеде.
Я делаю умоляющее лицо.
— Что? — шепотом спрашивает он.
— Срочное дело.
— У меня тоже.
Элко — не мой город. Мне здесь никогда не везло.
Алекс выглядит обеспокоенной, когда я возвращаюсь, она так крепко стискивает губами ингалятор, что на шее у нее вздуваются жилы. Я жестом прошу ее сидеть и протискиваюсь мимо, ища глазами телефон, хоть у меня и не будет времени им воспользоваться: дозваниваясь в отдел работы с клиентами, держать трубку и слушать автоответчик приходится пятнадцать минут как минимум.
— Как там мой малыш? О нем позаботились?
— Да, но он какой-то вялый.
— Вы его видели?
Я лгу.
— Да.
Алекс, кажется, не убеждена. Она убирает ингалятор в карман на спинке сиденья и туже затягивает ремень безопасности. Я понимаю, что это — женщина, которая пробивается в жизни, лавируя между современной уверенностью и викторианской хрупкостью.
Мы взлетаем в дыму. Теперь я тоже нервничаю. Не считая узкого коридора, который приблизительно повторяет очертания шоссе I-80, в сторону Калифорнии, небо над Центральной Невадой — это территория военно-воздушных сил, обширный район учений для новейших самолетов, среди которых есть такие быстрые, что очевидцы принимают их за НЛО. Однажды я заметил один из них — серебристую стрелу, ввинтившуюся прямо в солнце. На вершинах гор торчат тарелки радаров, которые отслеживают ход военных игр и корректируют близкие бои. Воздушное пространство Америки обладает собственной географией — это своего рода «ничейная земля», ограниченная воображаемой колючей проволокой. Если наш самолет здесь упадет — возможно, родственники об этом даже не узнают.
Алекс листает «Космополитен», который явно недостоин ее, хотя я сам делаю то же самое — в полете читаю вещи, которые ниже моего уровня. Может быть, она пытается не думать о своем коте — подозреваю, Алекс сознает, что ошиблась с дозировкой. Я представляю себе бедное создание, лежащее в коме в багажном отделении, в окружении ящиков с замороженной форелью, свитерами и теннисными ракетками. Самолет — тот же товарный вагон, только его груз включает и людей; в нас нет ничего особенного, мы — тот же тоннаж, причем менее ценный, в пересчете на деньги, нежели срочная почта.
Я достаю карандаш и бумагу и пытаюсь работать — проясняю стратегию по возвращению Арта Краска на рынок. Трудно сказать, что я исполнен оптимизма. Изгладить из памяти города Рено отравленные тако, может быть, и несложно, но восстановить имидж Арта будет нелегко. Он потерпел крушение. Говорят, что он связался с преступным миром Рено и назначил награду за голову неведомого саботажника. Надеюсь, это неправда. Даже если по его просьбе какому-нибудь уборщику или официанту переломают руки, это не вернет Арту былую славу.
Арт, вероятно, не в курсе, но он — мой единственный клиент в сфере консультаций, мое единственное отдохновение от тягот КВПР. Может быть, лучшее, на что я способен — это ускорить его падение. Строго говоря, существуют два типа консультантов — специалисты по бухучету и деловым операциям, которые воздействуют на тело пациента, и те, кто лечит душу, рассматривая пострадавшую фирму как живой организм, раздираемый конфликтами и желаниями. Фирмы чувствуют, думают и мечтают, а иногда умирают, как может умереть компания Арта, как умер отцовский бизнес. Они умирают от одиночества. Как написал в одной из своей книг Шандор Пинтер, бизнес процветает в условиях конкуренции, но ему все равно нужны любовь и понимание.
Алекс направляется в туалет, оставив меня наедине с непринятыми решениями. Каждый рейс — трехактная пьеса (взлет, путешествие, посадка — прошедшее, настоящее, будущее), а значит, пора подготовиться к расставанию — как, на каких условиях и с какими надеждами. Алекс уже знает, что я остановлюсь в отеле «Хомстед», а я — что она будет в «Харра» готовиться к мероприятию, которое начнется в восемь. Может быть, у нее в Рено есть любовник — может быть, она думает, что и я не одинок. Возможно, она права. Анита — покерный крупье, ей двадцать девять, она выпускница биологического факультета, отправилась на Запад в качестве сотрудника Парковой службы, а в итоге влилась в местную разноцветную толпу. Мы целомудренно провели вместе время месяц назад и побывали на выступлении ирландских танцоров в «Силвер легаси», но я не планирую навещать Аниту вторично. Она терпеть не может азиатов, которые заправляют клубом, и, хотя поначалу я разделял ее нетерпимость, потом мне стало стыдно. Анита — из тех женщин, которые используют «правые» взгляды вместо пистолета или слезоточивого газа — то есть для самообороны, как знак предупреждения для всяких придурков. Это очень утомительно. И поглощает много времени. Кеннеди то, Всемирный банк се…
По правде говоря, для Алекс у меня тоже нет времени — если предположить, что у нас есть какая-то перспектива, в чем я сомневаюсь. Нет, наша цель — расстаться, не строя никаких планов на вечер. Нужно использовать минуты снижения, чтобы отдалиться друг от друга и позабыть о проявленном любопытстве. Убедить самих себя, что лучше оставаться посторонними.
Пора наскучить друг другу, если возможно.
— Завтра лечу в Калифорнию, — говорю я, когда она возвращается, с порозовевшими щеками и пахнущая влажными салфетками. — Вы знаете — если верить журнальным обзорам, в отношении еды она теперь соперничает с Нью-Йорком. По-моему, это неправда.
— Почему?
— Просто мне так кажется. А вы куда после Рено?
— Домой, в Солт-Лейк-Сити. Я недавно туда переехала.
— Вы мормонка?
— Нет. Хотя меня пытаются обратить. Мне нравится, когда ко мне приходят.
— Они уверяют, что носят пуленепробиваемое нижнее белье. Клянусь. Они будут рассказывать вам о том, как останавливают пули.
— В жизни о таком не слышала.
— Начните встречаться с мормоном.
— А я думала, они не ходят на свидания.
— Еще как ходят. И в первый же вечер у них наготове обручальное кольцо.
Я замолкаю. Это чересчур интересно — и чересчур личное.
— Вы уверены, что видели именно моего кота? Я слышала, животных иногда теряют, и в итоге они оказываются где-нибудь в Греции.
— Как называется этот фильм? «Удивительное путешествие»? Семья переезжает в другой город, а собака проходит тысячу миль, чтобы их разыскать. Если не ошибаюсь, по пути она дерется с медведем.
— Таких фильмов не один. Этот жанр называется «травелог».
— Да, я знаю, просто редко так их называю. Проблемы с произношением.
— У меня точно так же со словом «сигариллы». Трудно выговаривать «л».
— Можно говорить «сигарильи» — как испанцы.
— По-моему, это неправильно.
— Я проверю по словарю.
Это срабатывает — мы почти не смотрим друг на друга, а вот и Рено. Еще десять минут. Единственная проблема — наша гордость; она слегка уязвлена. Соглашение, выработанное мною для нас обоих, предполагало деликатное и неохотное расставание, а вовсе не полнейшее отстранение. Может быть, переиграем? В конце концов мы прилетели в Рено — город, вся экономика которого построена на ошибках и преданном доверии. Нельзя ли, по крайней мере, признаться, как нам жаль, что мы приучены столь благоразумно относиться к собственному телу?
Нет, потому что пресловутый пьяный пассажир снова начинает скандалить со стюардессой, которая попыталась его заткнуть. Он швыряет в нее кубиком льда, хихикает, фыркает, его лицо напоминает красную клоунскую маску. Алекс морщится. Она столько летает, что могла бы уже привыкнуть к подобным вспышкам ярости — но Алекс съеживается, точно крольчонок. Это мой шанс покровительственно обнять ее? Я задумываюсь, но тут появляется второй пилот — кинематографически красивый в своей униформе, воплощение мужественности — до такой степени идеальный, что любое покровительственное движение с моей стороны покажется ничтожным и банальным. Он грозит пьянице арестом по прилете. Вскидывает руку. Пьяный сначала ворчит, а потом замолкает. Пилот приказывает ему подобрать разбросанный лед и стоит, уперевшись руками в бока, пока тот шарит по полу.
